Лес начал редеть, тропа расширилась, и все почувствовали облегчение, когда на глаза стали попадаться скалистые уступы и овраги. В конце концов, все так устали от бесконечно рябивших в глазах зарослей, огромных муравейников и туч насекомых, что с радостью встречали перемену пейзажа.

Словно огромная колючая волна лес врезался в обширную горную гряду Хеласун, за которой начиналась Крассаражия – громадное плато, густонаселенное, жаркое и пестрое как огромное одеяло на общей кровати в трактире.

Все чаще встречались небольшие взгорья, поляны и островки погибшего леса – сухие обломанные стволы, засиженные пауками и мухами. Вершины горного хребта хищно выглядывали из-за холмов, словно зубы каменного великана, поджидавшего их у леса.

Взобравшись на очередное взгорье, все увидели расстилающуюся перед ними долину, редко поросшую зелеными зарослями. Внизу, уютно устроившись в «каменной чаше» из скал голубело озеро, кругом же возвышались горы. Ближайшие походили на гигантские валуны, поросшие мхом, – то зеленела растительность на их склонах. Дальние были голыми и неприветливыми, и столь высокими, что их вершины-клыки поблескивали снежными покровами.

Старая небуланская тропа благополучно проходила по ущельям, выводя на крассаражские просторы, карабкаться по склонам не было никакой нужды. И потому отряд в отличном расположении духа, любуясь местными красотами, начал спуск к озеру.

Почувствовав, что Мертвый лес, наконец, отпускает их, путники задышали полной грудью. Джокул бросил поводья и запел песню, закинув руки за голову.

 

Где мой народ? Скажу я вам,

Принадлежать к большим кругам,

Пусть и почет весьма велик,

Я не привык.

 

Ты хочешь знать, где мой народ?

Кто ищет – тот всегда найдет!

Любое племя назови –

Они мои!

 

Кто не предатель, не дурак,

Тот, стало быть, уже не враг.

Того достаточно вполне,

Ну, лично мне.

 

Где моя родина? Скажу –

По карте пальцем не слежу.

Пускай – повсюду и кругом

Родной мой дом.

 

Есть голова, ладони, дух.

Есть радость, мужество и слух –

Из этого я сколочу

Что захочу.

 

Я имя выдумал себе,

Оно понятней для друзей.

И непонятно для врагов:

«Кто он таков?»

 

Куда иду? Скажу я вам —

Куда иду не знаю сам.

И цель с ума меня сведет.

Или убьет?

 

Не буду предаваться лжи –

Мне по душе такая жизнь:

Мне цель нисколько не важней,

Чем путь мой к ней!

 

Ночь на берегу озера была прекрасна. Дул свежий прохладный ветер, даривший истинное наслаждение после жаркой духоты Мертвого леса. На небе не было ни облачка, и всё оно было усыпано звездами, которые отражались в ровной водной глади озера. Вокруг темнели горы, лишь вершины их все так же неизменно белели, как и днем.

Джокул и его тридцать шесть солдат расположились вокруг больших костров на каменистом берегу у самой воды. Заросли кустарника настойчиво подбирались со всех сторон к озеру, пробиваясь между грубых валунов. И возле таких зарослей устроился с ночлегом Стриго, набивая себе рот облепихой, которая гружеными, словно медными ветвями нависала прямо над его головой.

Гэри же достал из сумки мешочек и с довольным видом высыпал на ладонь какие-то серые сморщенные комочки на высушенных стебельках. Его солдаты в предвкушении потирали руки и хохотали, готовясь к веселой ночи. Но Гэри сперва направился к Джокулу, который уже укутался в плащ и прилег у костра, сонно почесывая свое небритое лицо.

— Эй, Валли, — он протянул ему ладонь.

— Грибы? Без меня, — Джеки махнул рукой и повернулся на другой бок. – Смотри, если поутру кто-либо будет болеть с этого – поедет сразу же обратно, причем с тобою вместе.

— Не будет, — уверил его Гэри. – Моя мать-гадалка учила меня получать с них лишь пользу.

Джеки смотрел на усыпанное звездами небо, в которое уносились искры костра, и сон одолевал его. Он уснул под счастливый смех солдат, размахивающих руками, словно крыльями, и пляшущих вокруг своего костра.

Проснулся же он раньше всех. Что-то отчаянно шуршало у его уха. Джеки резко сел и схватился за голову. Он сорвал с макушки венок из листьев, напоминающий корону. Он оглядел себя – все его тело было усыпано листьями. Огромной кучей они покрывали его всего, словно чудесной зеленой периной. Джеки рассмеялся. Да, Геронио знал, как употребить грибы без вреда и с толком. Видимо, вчера они неплохо позабавились, и Джокул был лишь рад этому. Весь лагерь крепко спал, включая и Гэри со своими солдатами. Лишь один дозорный из отряда Рифис сидел на берегу и кидал мелкие камни в озеро.

 

Тропа небуланцев вела их в ущелье, узкое и каменистое, без единого кустика. Это было высушенное русло реки, что прежде впадала в озеро. Оно вело сквозь ущелья к гигантской скале, откуда прежде срывался водопад. После давнего обвала потоки воды изменили свое направление, и река потекла иным путем, открывая своим руслом дорогу, по которой можно было с легкостью пройти горную гряду без лишних опасностей и волнений, да при том очень быстро.

Путь был торным, и почти ничто здесь не изменилось с тех пор, как небуланцы переправляли войска в Крассаражию. Рифис боязливо поглядывала вверх, где скалы над ними почти сходились, нависая уступами, словно готовыми вот-вот сорваться вниз. В ущелье было сумрачно и прохладно, хоть день и был солнечный и жаркий. Всадники двигались вереницей вслед за Джокулом, Вазис как обычно бежал впереди всех.

В какой-то момент скалы, наконец, сомкнулись над ними, словно два могучих воина столкнулись в бою своими кирасами. Стало совсем темно. Ущелье впереди тянулось длинным тоннелем, в который из отверстий в скалах  падали лучи света.

Отряд медленно двигался по ущелью. Звонко цокали по камням лошадиные копыта, да раздавался негромкий гул голосов. Всем хотелось поскорее выбраться из-под горы. Сдавленность и стесненность устрашали солдат, каменная тишина и безмолвие настораживали и тревожили привычных к свисту ветра и шелесту листьев путников.

Местами с потолка струйками сыпался песок. Никто не придавал этому значения, но Аквисто вдруг похолодел. Он догнал Джокула  и встревоженно прошептал:

— Валли, подозреваю, что может грохнуть обвал!

— Почему так решил? – Джокул остановился и серьезно посмотрел на капитана.

— Не к добру сыплется сверху. Постоянно сыплется, что-то проседает.

Джокул поднял руку и отряд замер. Наступила тишина. Сверху, словно из маленького тюремного окошка, падал луч света. Тонкая струйка песка тихо сползла под ноги Доттир, освященная этим лучом. Раздался громкий шелест и скрежет, и тут же все стихло. Из отверстия, куда заглядывало солнце вдруг тоже посыпался песок.

— Валли, оползень! – воскликнул Аквисто.

— Вперед, быстрее! – Джокул рванул с места.

Они неслись по ущелью, торопясь изо всех сил выбраться наружу. Сверху на них постоянно что-то сыпалось. Слышался странный рокот и хруст. Внезапно раздался удар чудовищной силы, и земля задрожала. Вис обернулся, – позади отряда плыло пыльное облако, ущелья было вовсе не видать. Он знал, как страшны бывают горные обвалы, ибо сам полжизни провел в горах, прячась от миджархийских солдат.

Впереди уже маячил ярким светом выход. Все устремились к нему еще быстрее, но земля вдруг задрожала так, что им пришлось остановиться. Кони пятились и испуганно ржали. Вазис скулил, прячась под брюхом Доттир. Люди услышали скрежещущие раскаты и мощные удары. Камни летели вниз по склону горы, увлекая за собой почву и деревья.

— Назад! – крикнул Джокул.

Они попробовали отступить от выхода, который накрыло ниспадающим водопадом песка и камней. Но позади них раздался грохот и мощный рокот – потолок обваливался, поднимая тучи пыли. Солдаты кашляли и ничего не могли увидеть. Они не понимали куда отходить и принялись метаться из стороны в сторону. Джокул неистово кашлял и был не в силах воззвать к своим людям, – он надышался пылью и песком, в голову ему угодил камень, и он вылетел из седла. Кровь лилась ему за шиворот.

Всадники натыкались друг на друга, падали с лошадей. Они хватались за руки и бросались к стенам. Солдаты жались друг к другу, смачивали брагой и водой из фляжек вороты рубах и закрывали ими лица. Они прикрывались щитами, надевали шлемы – камни и песок летели со всех сторон, обжигая кожу, раня и забиваясь под одежду.

Страшный рокот все не стихал. Скалы и земля под ногами дрожали, словно гигантский барабан под ударами чудовищных палок. И когда всё прекратилось, все еще долго не шевелились, ожидая нового раската.

Было темно и пыльно. Джокул тяжело и хрипло дышал. Опустив щит, он встал и попытался наощупь определить, кто и что находится рядом. Он оказался среди лошадей. Некоторые были мертвы. Его рука скользила по их пыльной жирной шерсти, натыкаясь на камни и кровь. Доттир выжила, и Джеки быстро нашел ее, – шумно фыркая, она призывала хозяина, и Вазис помог Джокулу подобраться к ним. Люди, не переставая, кашляли. Они много пили и смачивали одежду снова и снова.

Кто-то схватил Джокула за рукав, а после принялся ощупывать голову. Это был Стриго. Опознав командира, он крепко ухватился за него. Стриго давился кашлем, он долго не мог прийти в себя и нормально вздохнуть. Джокул дрожащими руками сунул ему в рот горлышко своей фляги, и лучник принялся жадно пить, давясь и проливая драгоценную воду.

Джокул же, сумев, наконец, побороть кашель, начал резко выкрикивать имена своих солдат. Поначалу все отзывались, но вскоре оказалось, что некоторые не могли больше услышать голоса своего командира. Каменные глыбы похоронили их навечно в ущелье Хеласуновых гор. Джокул не досчитался четырех человек.

В кромешной темноте принялся он наощупь исследовать местность. Они оказались в ловушке. Ущелье завалило камнями с обеих сторон – выхода не было, назад они вернуться не могли. Джеки устало опустился на землю и потер руками лицо. Западня. Смертельная ловушка. Люди его притихли. Молча ощупывали они стены, лошадей, перебирали поклажу.

Джеки вскочил и принялся отыскивать коня Стриго – из его седельной сумки он выудил факел и принялся разжигать его своим кресалом.

Вскоре тьму каменной западни разогнал резкий яркий свет факела. Люди щурились и закрывали лица руками. Все они были покрыты пылью, грязными разводами на влажной одежде, кровью. Джокул и сам был весь в крови. Он установил факел между камней, и все спешно принялись обрабатывать друг другу раны. Хуги, наспех обтерев исцарапанную щеку, бросился осматривать голову Джокула. По счастью рана была неглубокая, но Хуги потратил почти всю свою воду из фляжки, промывая ее.

После того как все мало-мальски привели себя в порядок, Джокул схватил факел и принялся в очередной раз изучать стены. Они оказались завалены огромными валунами, сдвинуть которые если и можно было, то лишь прилагая неимоверные усилия. Их было так много… Целая куча камней. Гора внутри горы. Люди его в отчаянии смотрели на эту груду валунов, перекрывших им путь к свободе. Они были изнурены и ранены. И вид неподъемно тяжких камней отнимал у них последние силы и надежду.

Трупы лошадей были частично завалены камнями, размозжившими их головы и ноги. Погибших людей они и вовсе не нашли, — те были навеки погребены здесь под непомерной тяжестью скал.

Внезапно сверху вновь посыпался песок. Все, было, опять схватились за щиты, но после того как небольшой песчаный дождь опустился на землю, наверху прорезалось отверстие, в которое ворвался солнечный луч.

Там была свобода, там был мир. Погода была все так же хороша. До их ушей даже донеслось птичье пение, словно дразнившее их своей беспечной, безудержной радостью свободного полета.

Факел потух. Тусклый солнечный свет из казавшегося таким крохотным отверстия был их единственным лучом надежды.

Джокул велел всем ложиться спать. Людям нужен был отдых, все они еле стояли на ногах. И сам Джеки чувствовал, что вот-вот потеряет сознание.

Вскоре в западне наступила тишина – солдаты забылись усталым сном, устроившись кто где смог.

 

Минула неделя их заточения в ущелье. Пещерка, в которой они оказались замурованы, была совсем небольшой, и существовать в ней тридцати трем солдатам было непросто.

Со стороны выхода из ущелья развернулся фронт работ, — камни оттуда оттаскивали к противоположной куче. Они были большими и неимоверно тяжелыми. Их тащили, волокли, катили, сбрасывали. Каждый день с утра до ночи люди расчищали себе выход на свободу.

Но запасы воды иссякали, бурдюки постепенно пустели. Предприимчивые крассаражцы часто пили лошадиную кровь, экономя тем самым воду для всех. Сырое просоленное лошадиное мясо так же шло в ход, но непривычным к такой пище Рифис и Стриго пришлось несладко. Джокул тоже не ел конину, довольствуясь практически только тем, что находил в своей сумке. В пути он постоянно набивал ее ягодами и орехами, лишь только была возможность, и такие нехитрые запасы уже не раз спасали ему жизнь.

В пещере было душно. Отверстия в потолке не хватало, чтобы проветрить смрад немытых тел, трупов животных и испражнений, которые неизбежно множились меж камней.

Солдаты были взвинчены. Обстановку накаляло еще и то, что их старания не приносили никаких результатов. Они таскали огромные куски скал, из последних сил надрываясь и пытаясь приблизиться к выходу из ущелья хоть на пару шагов — но тщетно. Впереди были новые и новые завалы. Валуны вперемешку с землей и травой, расколотые стволы деревьев. Всё это выковыривали и оттаскивали прочь, поднимая клубы пыли в своей маленькой пещере. Почти все были раздеты. Стояла жара, не было ни пещерной прохлады, ни дуновения.

Практически в полной темноте они жили, узнавая о смене времени суток лишь глядя в маленькое отверстие сверху.

Джокул как мог подбадривал своих людей, подключая все свое обаяние, чтобы поддерживать их настрой. Он сутками таскал камни, и даже когда солдаты валились с ног, падая и засыпая кто где стоит, продолжал вместе с Хуги работать.

Хуги держался вполне спокойно. Привычный к подземельям, смраду, тяжелой работе и неприхотливый в быту, он сносно справлялся со своим положением, сосредоточившись на раскапывании выхода. Рифис и Стриго тяжко страдали от обезвоживания и голода. И хоть Хуги и Джокул охотно отдавали им всё, что могли из еды и питья, они были слабы и больны.

Вспыльчивые и возбужденные крассаражцы по-разному переживали заточение. Некоторые, как Сейм и Гэри, мало разговаривали и много работали, стиснув зубы и мрачно поглядывая друг на друга. Кто-то предавался отчаянию, разговаривал сам с собой, а ночами мучился от кошмаров, вскрикивая и бормоча что-то на крассаражском языке. Большинство были угрюмы и ворчливы, они упорно работали, сетуя на свое положение, и не бросали труд, хоть и считали его уже почти бесполезным.

Но вскоре люди начали роптать. Крассаражцы, таская камни, иногда сталкивались друг с другом и зачастую не могли сдержать своего раздражения. Все чаще происходили стычки, когда сцепившихся солдат разнимали и держали по разные стороны пещеры.

Однажды среди таких пленников оказался и Диран. Тяжело дыша, сидел он, связанный у стены и страшно ругался по-крассаражски, осыпая подопечного Сейм чудовищными оскорблениями и проклятьями. Тот не оставался в долгу, и пещера еще долго гудела от их брани.

Вазис, целыми днями раздиравший и обгладывающий лошадиные туши, начинал рычать и выть, когда люди конфликтовали, что несколько охлаждало их пыл.

Доттир страдала от голода, жажды и обездвижения. Зерно, которое было в запасе, давали оставшимся лошадям чуть ли не по горстке, и она не могла этим насытиться. Джокул часто смачивал ей губы, зачастую отдавая всю свою суточную порцию воды ей и Вазису.

Шла третья неделя их заточения. Все по-прежнему работали, усердно растаскивая завал. Однако вскоре один из солдат бросил в сердцах камень и вскричал:

— С этой стороны бесполезно расчищать! Надо было начинать с другого края, как я и говорил!

— Думаешь с того края мы бы за два дня управились? — процедил Аквисто. — Ущелье завалило полностью, ставлю на это золотой монер.

— На что мне твой монер, если все мы скоро сдохнем здесь! Поставь лучше всю свою воду.

— Перебьешься. Ты не лучше остальных.

— Эти больные пьют больше здоровых! — вскричал солдат, указывая на Стриго и Рифис.

— Потому что могут умереть, — теряя терпение, проговорил Аквисто. Их окружили остальные.

— Может, это было бы к лучшему?

— Может к лучшему, чтобы издох ты сам?

Солдат швырнул камень в Аквисто и угодил ему в плечо. Тот вскрикнул и, рыча, прыгнул на противника. Их растащили, но они так лихо вырывались, что растаскивающим неожиданно тоже досталось. Дерущихся стало больше. Озлобленные люди вцепились друг в друга, те же, кто пытался прекратить драку, собирали удары со всех сторон, и им не оставалось ничего иного, кроме как обороняться.

Хуги невозмутимо стоял у постели Рифис и Стриго с обнаженным мечом наперевес, готовый защитить их от посягательств.

Джокул бросился сам растаскивать своих бойцов. Его не смели бить, и ему почти удалось загладить конфликт, но вдруг кто-то разгоряченный хватил командира что есть силы по спине. Джокул рухнул наземь.

— Гольт напал на Валли!  — завопил кто-то. — Бей предателя!

Несчастный солдат забился в угол, прикрывая голову, куда полетели камни и палки. Кто-то бросился к снаряжению и схватился за копье. Джокул, шатаясь, встал.

— Нет!! — вскричал он, бросившись на взбешенного воина и выхватив у него копье. Он протиснулся в угол, где забивали его незадачливого обидчика. По счастью ему не так сильно досталось, как опасался Джокул. Тем не менее, он был в крови и ссадинах. Джеки замахал руками, призывая всех к тишине.

— Мы не звери! — проревел он, оглашая пещеру своим сильным голосом. — Мы не звери, мы люди! Я человек, ты, и ты! И он, — Джеки указал на избитого солдата, — человек, ваш собрат, ваш друг. Даже Вазис не ведет себя как вы.

Он ходил перед своими людьми взад-вперед. Исхудавший, осунувшийся, с потрескавшимися губами и воспаленными глазами, сухой шершавой кожей и обломанными ногтями – выглядел он ужасно, но в темноте это не так сильно бросалось в глаза.

Все стояли, тяжело дыша и опустив головы.

— Мы работаем целыми днями, чтобы обрести свободу. И обретя ее, кем вы себя ощутите, вспомнив, как забили до смерти своего собрата? Думайте наперед. Всегда! В любой западне. Оставайтесь людьми! Что бы ни случилось, до конца будьте человечны и терпимы. Вы не безумные убийцы. Вы не одержимое зверье. И если я с вами, значит не все еще потеряно для вас.

— Признайте, Валли, нам не выбраться, — отдышавшись, проговорил Гэри. Джокул быстро подошел к нему и схватил ладонями за лицо.

— Не смей предаваться отчаянию. Надежда есть всегда. Неужели тридцать три взрослых человека не проковыряют маленькую дырочку, чтобы вылезти из своей норы? Мы скоро выберемся отсюда. Мы отправимся в ближайший город, Гэри, мы завалим в лучшую таверну, мы скупим все вино, что там будет. Нам подадут лучшую пищу. И все девки будут вешаться на тебя, Гэри. Ведь ты молод и красив. Ты силен, ты хитер. Ты выберешься отсюда. Я обещаю тебе, я, твой командир, Джеки Валли. Чтобы вызволить тебя отсюда я готов зубами грызть эти камни. И если понадобится — так и поступлю. Но в ответ прошу — прекрати отчаиваться. Отчаянье — смерть. Опустившиеся руки не разгребут завалы.

Он взобрался наверх и принялся сталкивать оттуда валуны. Некоторое время все молча смотрели на него, после чего начали возвращаться к работе.

Джеки тщательно скрывал, что его вода давно кончилась. Он делал вид, что чувствует себя нормально, но ему все труднее было контролировать себя. Ему казалось, что его качают волны, что стены шевелятся, и с них стекает вода. Он даже пробовал облизывать их. Он еле сдерживался, чтобы не свалиться без памяти. Отдыхал, когда никто не смотрел на него, в остальное время безвылазно ковырял завалы. Он постоянно перекатывал языком мелкие камешки, чтобы во рту не пересыхало.

Поначалу он пил свою мочу и лошадиную кровь, но вскоре не смог даже и этого. Его все время выворачивало. Кожа его стала сухой и сочилась кровью. Слюны почти не стало.

Вечером, когда все уже принялись укладываться на сон, он вдруг подобрался к Гэри. Из последних сил улыбаясь, он положил дрожащую руку ему на плечо и потряс его.

— Послушай… У тебя еще остались грибы?

Тот кивнул.

— Ими не наешься, Валли. Если переешь дозу — умрешь. Я оставил их на всякий случай. Если… придется…

— Никто не умрет. Дай мне немного. И раздай всем. Всем, Гэри. Всем!

Гэри послушался его, и скоро все получили по маленькому сморщенному грибочку на тонкой как нитка высушенной ножке. Хуги отказался принимать дурманящее растение, лишь слабо отмахнулся и отвернулся к стене, крепко обняв Рифис.

Джокул лежал на куче камней, слабо шевеля рукой, пытаясь отковырять хоть камешек от этой горы. Он смотрел вверх, на отверстие, через которое лился лунный свет. Видимо, снаружи было безоблачное полнолуние.

Тот мир снаружи. Дырка в днище. Мы будто крысы в бочке, — вспомнилось ему любимое сравнение Аспина. Свобода это самое ценное, что есть на свете. О, да. Вода и воздух, пища и тепло. Это нельзя переоценить. Но свобода ценнее всего. Умереть бы снаружи, — мечталось Джеки. Просто лежа на траве и глядя на звездное небо. Чтобы обдувал ветер. И рядом бы шумел огромный мир. Но только не здесь, не на дне бочки. Глэзи, только не на дне бочки!

Ему показалось, что кругом копошатся гигантские серые крысы – камни задвигались, обросли шерстью и принялись сипло попискивать, скаля желтые длинные зубы. И из колыхающегося крысиного клубка вынырнул черный носорог.

Он навалился на Джеки всем весом, принялся водить по его горлу чудовищным когтем, смеяться и горячо рокотать ему на ухо, едва касаясь его мочек острейшими зубами. Джеки заплакал без слез и слабо мотнул головой. Внезапно его сердце, до того стучавшее медленно-медленно, заколотилось быстрее. Джокул разлепил глаза и с изумлением увидел, что пещера сияла синевой. Стены лучились лазурным свечением, камни под ним и вовсе исчезли, а потолок растворился во мгле.

Джокулу показалось, что он падает. Он глянул вниз и увидел, что парит в воздухе, а под ним стоит некто, раскрыв ему свои объятия. Его невозможно было узнать — лицо его светилось. Но Джеки сразу подумал, что это был Аспин. Он был таким живым и настоящим, что Джеки радостно вскрикнул и протянул ему руки. Движения его стали замедленными, сердце вновь застучало как угасающий маятник.

— Вновь ищешь Глэзи? — спросил некто. Они никак не могли друг друга коснуться, как бы Джокул не тянулся к нему.

— Да, — прошептал Джеки. Но голос тот не принадлежал Глэзи, он был тонким, почти детским.

Постепенно свет рассеялся, и сквозь лучи стало прорисовываться лицо. К своему изумлению Джокул узнал собственные черты. Они были мягче, лицо было гладким, не было синяков под глазами, шрамов, дыр от серег, вздернутой брови. Это был мальчик.

— Не зови Глэзи из мира мертвых. Отпусти его. И сам всплывешь и воспрянешь.

— Джовер? Джозар? – недоверчиво прохрипел Джеки.

Мальчик покачал головой.

— Я — это ты сам.

— Чего это я так незрел?

— Почему с молодостью связывают лишь незрелость? Наоборот – я твой рассвет. Я твой расцвет. И я – твоё последнее усилие.

— И чего ты хочешь?

— Вернись к жизни.

— Я бы рад. Да силы иссякли.

— Ты же бессмертен, неужто позабыл?

— Так говорят люди, но это неправда. Меня постоянно переоценивают.

— Может, это ты себя недооцениваешь? Ты способен на столь многое.

— Что же мне делать? Я не могу руки поднять.

— Спой, — предложил мальчик.

— И что это даст?

— Даст сил тебе и другим.

— Я не могу и рта раскрыть.

— Попробуй. Я помогу тебе.

Мальчик широко улыбнулся. Джеки подался вперед и сумел ухватить его за ладонь. Он открыл глаза и сел. Его охватила легкость. Руки свои ему казались почему-то зелеными, камни пестрыми как перья экзотических птиц. Джеки улыбнулся кровоточащими губами. Он спустился с кучи камней и вышел в тусклый круг лунного света.

Он протянул дрожащую, истощенную руку вверх, словно пытаясь дотянуться до луны. Набрав полную грудь воздуха, он разверз ночную тишину пещеры протяжным мелодичным пением.

Никто не спал. Солдаты окружили его, во все глаза разглядывая его окровавленный острый лик. Видели ли они его, или он казался им кем-то другим, Джеки не знал. Он и сам с трудом узнавал их. Они были зелеными, желтыми, красными, синими. Они мигали и переливались, уменьшались и увеличивались в размерах. Джеки рассмеялся. Это приятно, это так диковинно. Он закрыл глаза и продолжил петь.

 

Быть может, голос мой подхватит тихий ветер,

И не спеша он понесет его по свету.

Пусть я усну навек, и склеп мой хмур и тесен,

Но мир услышит все же эхо моих песен.

 

Услышь дыхание мое, что стало вьюгой.

Услышь предсмертный стон родного друга.

Погас огонь мой, и отныне я незрим.

И расстаюсь отныне с голосом своим.

 

Здесь нет надежды, и чернеет вечный мрак.

Лишь лунный луч упавший — призрачный маяк.

Живые в пасти смерти ждут последний бой.

И их наградой будет тягостная боль.

 

Он вышел из лунного круга и вскарабкался на каменную горку. Он продолжил петь и принялся растаскивать камни. Иллюзорная энергия, дарованная грибным ядом, иссушала и изматывала его тело окончательно, но он не чувствовал этого. Как заведенный, он все пел и отшвыривал камни и комья земли.

 

О мир, не будь бесчувственен и глух…

Услышь, услышь меня, свободный дух!

Услышь любой, кем верховодит страх,

Того, кто умер с песней на устах.

 

Услышь слова мои – отныне птичью трель,

Услышь мой смех – а им щебечет свиристель.

Нет больше места в пасти смерти для живых.

Живое сердце бьется сразу для двоих.

 

Здесь есть надежда и блистающий маяк.

И лунный луч разгонит страх и черный мрак.

Живые в пасти смерти ждут последний бой.

И их наградой будет сладостный покой.

 

Мое дыхание раздует паруса

Тех кораблей, что родились в моих лесах.

Мой голос дарит им надежду и мечту,

Я должен выжить и покинуть темноту!

 

Надежда есть всегда, и это мой маяк.

И лунный луч – мой голос – гонит черный мрак.

Живые вырвутся из пасти мрачных гор

И им наградой будет воля и простор.

 

Он схватил свой последний булыжник, обернулся к людям, издал последнюю ноту, упав на колени, после чего рухнул без сознания на камни.

Для него история с пещерой закончилась. Вокруг сомкнулась темнота, и он был один. Он не видел и не слышал никого и ничего не чувствовал.

 

Хуги, все это время ошеломленно слушавший его песнь, бросился к нему и подхватил на руки. Он сразу перенес его на постель к Рифис и Стриго. Осмотрев пустые и абсолютно сухие изнутри фляги и бурдюк Джеки, Хуги пришел в бешенство и в сердцах швырнул их об стену.

Вокруг болтались солдаты, все еще находящиеся в легком дурмане. Хуги в ярости растолкал их и принялся шарить по их вещам. Он нашел какие-то остатки воды и принялся смачивать губы Джокула. Но тот лежал как мертвый, не шевелясь, и сердце его едва стучало, спотыкаясь и угасая. Последними каплями Хуги смочил тряпицу и сунул ему в рот, как еще давно сделал для Рифис. Он схватил лопату и отправился туда, где Джеки так отчаянно ковырялся несколько мгновений назад. Он принялся неистово долбить месиво из земли, песка и камней, прилагая все оставшиеся силы.

Глупый мальчишка! Чудак, безумец! Весь его вид указывал на то, что он не пил много дней. Он умирал, как и Рифис. Сегодня иссякли все запасы воды Хуги, которую он цедил буквально по капле, впрочем, ни у кого в отряде на сегодня не могло найтись достаточно жидкости, чтобы помочь им. Он был бессилен, и теперь всё было напрасно.

Хуги уже три дня как настраивал себя на прощание с Рифис. Ему слабо верилось, что они выберутся, а ей же становилось все хуже. Он тоже страдал от жажды, но самым горьким для него было видеть, как она мучается.

Хуги ожесточенно вонзал лопату снова и снова. Она была уже вся в зазубринах, частично обломана, черенок треснул. Он разбивал ее в мелкие щепки, разгребая сыпавшийся ему под ноги гравий, песок и камни. К его удивлению плотная масса вдруг осела и с шуршанием посыпалась куда-то вниз. Хуги основательно поднажал и со всего размаху ударил лопатой по сыпучей массе, окончательно сломав свой инструмент. Он потерял равновесие и упал куда-то вглубь, моментально наглотавшись песка. Подумав, было, что ему конец, Хуги резко взбрыкнул ногами, и обломки дерева, камни и песок легко отлетели в сторону, освобождая его. Хуги выполз из рыхлой кучи, кашляя, отплевываясь и потирая глаза. Затем встал и огляделся. В лицо ему дул прохладный горный ветерок. Он увидел огромную звездную ночь. Он был свободен.

 

Предыдущая глава

Следующая глава