Богатые покои леди Гроффолкс были увешаны гобеленами и картинами лучших гризаманских мастеров. Лорд обустраивал комнату жены на свой вкус, и каждая вещь в покоях леди будто шептала его имя. Дорогая мебель, заказанная Джозаром в Гризере, крассаражские ковры из Бланга, шкуры от местных мастеров выделки, остекление окон из Бейге, ткани оттуда же, золотая посуда, купленная у орминских купцов. Над камином висел гигантский семейный портрет Гроффолксов. Рижель на нем высокомерно поджала губы, Джозар горделиво возвышался над ней, и дети их были тут же, повторяя выражения лиц родителей. Рижель ненавидела эту картину. Художник убрал ее бледность, грустный изможденный взгляд, вымученную улыбку, и нарисовал леди под стать лорду, чтобы польстить Джозару, который, конечно, был в полном восторге. На картине она выглядела так, будто только что приказала всыпать плетей своей служанке.

В кресле у камина спал огромный кот персикового окраса, – его Джозар раздобыл в храме Павшего бога. Вегаут, которого раздражали животные покойного Боргара, с радостью подарил кота лорду.

Беременная Рижель сидела в своих великолепных покоях целыми днями, не зная, что делать и куда идти. Дети не нуждались в ней, мужу было не до нее. Она писала Розалии, но та почему-то не отвечала. Возможно, ее письма и не доходили до сестры. Нанести визит ей было некому кроме тошнотворных ей семейств, водивших дружбу с Джозаром. Сама она приходила в ужас от мысли, что ей бы предстояло принимать их у себя.

Ей было тоскливо и тошно сидеть в замке, но только лишь она собиралась выйти за порог, как моментально натыкалась на многочисленную охрану, что ходила за ней попятам и следила за каждым её шагом. Выходить в море Джозар ей строго запретил, равно как и выезжать в Гризай, что уж было говорить о местах более далеких. Рижель однажды закралась смелая мысль отправиться в Синий замок, но Джозар, прознав о том от своих солдат, пришел в такую ярость, что запер сам себя в книжном зале, чтобы не поколотить жену за столь дерзновенный поступок.

Так влачила она унылое существование, одиноко просиживая у себя либо на большом балконе в кресле Розалии. Чем я отличаюсь от нее теперь? – думала Рижель, сидя у балюстрады и укрывшись пледом. Словно старуха или калека проживаю дни, мечтая о смене времени суток. Я обездвижена. В горле ком. Что же со мной? Отчего я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой? Где моя сила, где мое стремление?

Она засыпала себя вопросами, но не искала ответов на них, бесцельно смотря в морскую даль. Она смотрела и смотрела на море, обдуваемая ветрами. Иногда ей уже начинало казаться, что из морских вод восстает титанический змей Абисмодорм. Он раскрывает свою чудовищную пасть и проглатывает Лагуну, и смерть, освежающая и прохладная, словно морская пена, наконец, обрушивается на Рижель, принося умиротворение.

Она часто смотрела из окна во двор, где Джозар садился верхом и уезжал по делам, лихо понукая гарцующего коня. Он всегда оборачивался, желая видеть ее на прощание, и она махала ему рукой. Она любовалась им, восхищалась им и боялась его.

Он обессиливал ее. Рижель чувствовала себя сырым поленом, которое суют в костер. Оно не могло загореться – огонь был ему не подвластен, слишком мокрым и жалким оно было. Любые ее выпады смешили Джозара, он был сильнее и отчаяннее, он был безумнее и настойчивее. Он опьянял ее каким-то ядом, который и страшил, и приносил жгучую боль, но и дарил наслаждение, пусть мимолетное, недолговечное, но столь яркое и удивительное.

Рижель жила как в кошмарном сне. Ей иногда казалось, что Джозар не существует, но снится ей, переливаясь своими чертами, мерцая переменчивым настроением, словно сверкающая шкура огромного змея. Он был и бесстрастен, и страстен. И ядовит, и нежен. И прекрасен, и безобразен. И Рижель страшилась его появления, но в то же время и с тоской ждала, когда же распахнется дверь и он явится к ней, представ во всем своем великолепии.

Начало месяца ознаменовалось выкидышем – накануне Рижель получила известие о произошедшем с Айло несчастье и моментально слегла в постель. Выскользнувший из нее плод сопроводило недолгое кровотечение и боль. Она смотрела на окровавленную постель и пыталась среди сгустков разглядеть в крохотном бесформенном комке слизистой плоти голову или руки. Ей казалось, ее вывернуло наизнанку, боль ужасно злила ее, кровь надоела ей. Ей хотелось спать и перед сном не думать ни о ком кроме Айло – все прочие несчастья казались ей недостойными внимания, то, что случилось с ее другом, ужасало и тревожило ее, и в душе сопереживала она ему со всем сочувствием и печалью.

Она не могла увидеться с Легуром, обнять его и сказать ему все то, что рвалось с языка. Казалось, ничто не мешало ей как следует взбунтоваться, сбежать из замка, поставить Джозару ультиматум, разразиться бранью, отдать множество приказов. Но она ничего не делала. Как парализованная сидела она в своей комнате, ужасаясь собственной слабости, не пытаясь при этом и пошевелить рукой.

Джозар был раздосадован выкидышем и озадачен странным поведением жены, которая во время его визитов к ней, хватала мужа за воротник и внимательно буровила взглядом его лицо, словно пытаясь сказать что-то и внезапно потеряв дар речи. Словно мощная в своем накате волна, она лишь жалко разбивалась о еще более могучую, неприступную гранитную крепость Джозара.

Лорд не придумал ничего лучше, кроме как поручить местному лекарю отпоить Рижель успокаивающими отварами. Сам же не показывался у нее месяц.

Визиты Лорейн с кормилицей были для Рижель приятны и долгожданны. Дочь водили к ней каждый день, сына она видела реже. Джозар запретил нянькам докучать леди воспитанием детей. Леди должна отдыхать, а не успокаивать ревущих отпрысков, говорил он. Однако ни Лорейн, ни Дреки почти никогда не представали перед родителями с заплаканными лицами, красными глазами и хлюпающими носами. Кормилицы и няньки из кожи вон лезли, чтобы исполнять приказы грозного лорда, который мог так страшно рявкнуть, что душа уходила в пятки, а в некоторых случаях мог и высечь.

Дреки рос лучезарным, веселым и любопытным ребенком, Лорейн – сосредоточенной, серьезной и увлекающейся. Она часто возилась с бусинами и тканями матери во время ее рукоделия, перебирала пряжки, заклепки, веревки и кусочки меха. Рижель сшила ей немало накидок и платьев, впрочем, и Дреки доставались обновки от матери, повторявшей для него роскошные наряды отца в уменьшенном варианте.

К своему ужасу Рижель начала понимать, что тревожное чувство, не дававшее ей покоя последнее время, было ничем иным как разочарованием и осознанием главного сбывшегося страха ее жизни – она начала превращаться в свою мать. Отшельница, шьющая детям одежду. Она смотрела в зеркало и, содрогаясь, замечала, что даже внешне походила на нее. Хоть она и была отнюдь не стара, имела бледное лицо с темными бровями и большими влажными глазами, копну блестящих густых волос, и длинную шею, — все казалось ей, что лицо покрывается морщинами, под глазами пролегли круги, губы сморщились и надменно опустились вниз.

Лорейн обожала, когда мать шила. В эти минуты та не плакала, мягко улыбалась, поглядывая на дочь, которая сидела у нее в ногах и рылась в большой корзине с рукоделием. Кормилица традиционно спала на стуле, дабы не мешать леди общаться с дочерью, не навязываться, но и быть рядом, если будет на то нужда.

В один из таких вечеров в покои жены явился Джозар. Он галантно склонился перед дочерью и велел кормилице укладывать ребенка спать.

— Я только что от Дреки – и он уже в постели, — заявил он, — пора бы и леди Лорейн отправляться в кровать.

Кормилица бросилась кланяться, поскорее сгребла девочку в охапку и убралась вон. Рижель смотрела на мужа удивленно и радостно – столь долго он обходил ее своим вниманием, не удостаивал визитами, и даже вкушал пищу отдельно от нее.

Слуге, что сопровождал его, Джозар объявил:

— Сегодня я ночую здесь, утром подашь все сюда. Пошел!

Тот поклонился и тоже исчез. Сердце Рижель упало, руки опустились. Джозар пришел сюда с единственной целью. Он начал медленно раздеваться, смотря в окно. Затем обернулся и глянул на нее.

— Миледи, как вы себя чувствуете?

— Отвратительно, милорд, — проговорила Рижель.

Джозар усмехнулся.

— Сейчас станет гораздо лучше.

Он швырнул мантию на стул и подошел к ней. Встав на одно колено, он взял ее за руки.

— Угасло ли твое смятение?

— Полагаю, да, милорд.

— Утихла ли ярость твоя?

— Нисколько, милорд.

— Прекрасно, — осклабился он. – Я на это надеялся. Я люблю, чтобы в тебе всё бурлило.

Он поцеловал ее в шею.

— Джози… — пробормотала Рижель. – У меня недавно было два выкидыша подряд. Я не знаю, хорошо ли опять…

— На все воля божья.

Он продолжил исследовать языком ее шею. Рижель сжала губы.

— Ты весь горишь. Ты горячий. Не болен ли ты?

— О нет! – прошептал Джозар. – Причина проста – давно я не был в твоей постели.

— Не лучше ли было бы найти себе покорную и услужливую деревенскую девку для того, чтобы остудить свой жар, раз уж ты не мог посетить меня? – ядовито заметила Рижель.

Джозар резко отпрянул и недовольно поглядел на жену.

— Что за отвратительные разговоры, миледи? Какие еще деревенские девки? Тебе прекрасно известно, Рижель, что я никогда не проливаю свое семя в безродных коров. Для меня только леди, для меня только ты.

— Ты любишь меня лишь за это.

— Что именно?

— Что тебе есть куда пролить свое драгоценное золотое семя.

Джозар рассмеялся.

— Вовсе нет, дорогая! Но и за это тоже. Ты благородна, кровь твоя древняя и горячая. В ней бурлят битвы прошлого, слава и честь твоих предков, их величие, их мудрость и подвиги. И сама ты так же неспокойна. В тебе клокочут возбуждение, раж, неистовство. Те качества, что ведут к могуществу. Ты красива и бесстрашна. И при этом ты – моя. Я обладаю тобой, и я словно покорил океан.

Он схватил ее за руку и отвел к кровати. Они уселись друг напротив друга. Джозар снял рубаху и принялся развязывать шнуровку на штанах, пока Рижель, тяжело вздыхая, стягивала рукава платья.

— Возможно, мы могли бы… — она запнулась, — поговорить подольше, лишь просто побыть рядом.

— Невмочь рассиживаться мне подле тебя, — прошипел Джозар, торопливо стягивая правую штанину. – Я кое-как вытерпел срок, чтобы наказать тебя, ведь я прекрасно знаю, как ты горяча и похотлива и обливалась слюнями в ожидании меня.

Рижель наотмашь ударила его по лицу. Он схватил ее за запястье, сжал его и начал покусывать ее пальцы. Сердце ее колотилось. Джозар никогда не мучил и не насиловал ее после того раза в кровавой спальне, но она не доверяла ему и опасалась, что он мог сорваться. Но Джозар лишь опять рассмеялся.

— Я прав, дорогая, о да, я прав! Я всегда прав. Но почему же ты печалишься от того, что я так тебя желаю? Разве это не есть исключительное счастье женщины, ее апогей и миссия?

Рижель с горечью посмотрела на мужа.

— Джозар, никаких миссий и исключительного счастья не существует.

— Спорное утверждение.

— Нет ничего совершенного и исключительного.

— Возможно, миледи, возможно.

— Я знаю тебя, Джозар, я вижу тебя насквозь! – Рижель пристально смотрела на мужа. Тот внезапно покраснел. — Ты поворачиваешься ко мне разными сторонами, и иногда я вижу то, что сокрыто под плотной шкурой твоего безумия и злобы. И как я люблю тебя того, что скрыт, видит бог! Но ты упорно обносишь себя все новыми и новыми стенами отчужденности. И мне не пробиться к тебе! Не пробиться никогда в жизни!

По ее щекам побежали слезы. Джозар с интересом слушал, поглаживая ее по руке.

— Мы сидим и разговариваем, как ты и хотела, — пробурчал он, — я развлекаю тебя беседой, но ты опять недовольна и заливаешь слезами все кругом…

— Ты не награда мне, Джози, я просто хочу любить тебя, без всяких условностей и жертв. Но как же это больно!

— Ты говоришь теми же словами, что и Джовер, — недовольно протянул он. – Но я вовсе не стремлюсь причинить тебе боль, Рижель. Наоборот – стараюсь привнести в нашу жизнь непоколебимость и опору, постоянство и верность. Терпение и работа над собой могут приносить боль, Риж, но это временная боль. Закалившись, человек становится сильнее. Испытав свое тело и дух, он воспрянет над миром и подчинит его себе.

Рижель опустила голову. Она не знала что ответить на эту тираду. Ей не хватало слов и сил спорить с ним. Джозар принялся снимать с нее платье.

— А теперь все же доведем начатое до конца. И я не желаю, чтобы ты думала обо мне как о насильнике, которому плевать на чувства. Это не так. И я люблю тебя, я тебе говорил это уже не единожды. Ты должна воспринимать мои слова серьезно, ибо я не бросаю их на ветер. Если я сказал тебе это, значит, так оно и есть, и нет причин сомневаться. Я горд и счастлив, что и ты любишь меня. И тебе не нужно пробиваться ко мне, ибо я сам раскрываюсь перед тобой всем своим естеством.

Предыдущая глава

Следующая глава