Якко сидел в своей комнате и разглядывал прекрасную картину, которую только что снял со стены. Вокруг творился страшный бедлам. На полу, кровати, столе валялись предметы искусства, драгоценности, роскошная посуда. Изукрашенные рубиновыми звездами золотые кубки, изысканные скульптуры, гобелены с невероятными военными и эротическими сценами. Пол ковром устилали нотные партитуры, на кровати торжественно возлежала очень дорогая лютня. На картине же, которую разглядывал Якко, был изображен тот самый прекрасный лютнист, что учил его игре и часто оставался здесь ночевать. Это было чудесное произведение искусства, и глядя на портрет, Якко не испытывал желания броситься в объятия утонченного артиста, он любовался мастерством художника, который так умело передал характер юного жизнерадостного музыканта.

Сундук с золотом стоял распахнутым посреди комнаты, которая уже напоминала сокровищницу. Якко сложил туда и подсвечники, и серебряные фигурки, и мешочки с драгоценностями. У окна стоял громадный сундук с роскошными одеждами – золоченые, расшитые каменьями мантии, неприлично дорогие меховые накидки, котты в пол, расшитые рубахи, упелянды с невероятно искусной вышивкой, баснословно дорогой шелк из Бейге, туда же он побросал башмаки из алой кожи, сапоги лучших гризайских мастеров, украшенные золочеными шнурами.

Морион расхаживал по комнате в шелковом халате, распустив неимоверно длинные волосы, они достигали его колен и развевались вслед за ним словно флаг, словно легкая накидка. Сейчас он мог бы посоревноваться с Лазурой Валлирой в красоте и изяществе, а то и обставить ее по всем параметрам.

Он пил вино прямо из горлышка бутылки и все время хватал со стола записку, перечитывая ее в сотый раз. «Якко, я уезжаю. Туда, куда и собирался. Уезжай и ты к матери в Гризл. Там ты будешь на своем месте, у тебя достаточно денег, чтобы до конца жизни жить безбедно со своей семьей. Я уверен, тебя там ждут и примут с распростертыми объятиями. Там ты будешь жить в столь привычной для тебя роскоши и быстро найдешь себе занятие. Уезжай как можно скорее, пока Джозар не добрался до тебя. Гризай душит, пожирает, убивает. Здесь все мне чуждо. Не осталось ничего, что здесь держало бы меня. Даже ремесло свое я ненавижу, руки мои не столь искусны, как должны быть. Я уезжаю, убегаю от всего – от смерти, от сковавших меня стен, от позора, от бездействия, от себя. И от тебя. Я благодарен тебе за все, что ты сделал для меня. Спасибо, Якко, от всего сердца. И хоть ты и бестолочь, глупый избалованный наглец, ты был и остаешься моим другом. Прощай. Айло».

Когда стража доложила ему, что доктор выехал из миджархии и миновал восточные ворота, Якко к тому времени уже нашел записку. После ее прочтения его охватил гнев, тоска сковала его сердце. Он почувствовал себя одиноким и брошенным, досада и уныние овладели им. Раздраженно всколыхнувшись чувствами, он бросился собирать вещи, чтобы завтра же отплыть в Гризо. Именно отплыть. Ему захотелось отчалить в морские просторы, где никто его не догонит, побыстрее оторваться от материка и от Гризая с обитавшими в нём людьми, невыносимыми, опостылевшими… ненавистными! Якко отшвырнул от себя картину. Рама треснула, холст перекосился. Он принялся бесцеремонно швырять в сундуки свои великолепные богатства, предметы роскоши и ценные произведения искусства, музыкальные инструменты, духи, масла, лекарства, кошельки, шляпы и прочий хлам.

Сначала Якко был очень воодушевлен. Он мысленно прикидывал маршрут – из Гризо в Гризл, там можно остановиться у лорда Лирея, после поехать на запад в замок матери. На свой собственный замок средств у него не хватит, тем более, что нет никакого смысла возводить или покупать для себя такие грандиозные хоромы. Много ли ему надо места. Ему одному. Громадное имение матери вполне сгодится на первое время, чтобы осесть и осмотреться.

Однако немного погодя он запустил бутылку вина в стену, сел и схватился за голову. Руки его опустились, ему не хотелось больше ничего делать. Собираться, планировать…. Какой вздор. От чего он так бежит? Глупец. Вкус вина, — бархатный сладкий вкус, – показался ему горьким. Оглядев себя с ног до головы в огромное зеркало на стене, он покраснел и застыдился. На кого он похож? Что он делает? Что он будет делать ближайшие десять лет? Клянчить при дворе работу, шляться по гостям, принимать у себя всякий сброд, выслушивать чужие восторги да поглощать устриц в белом вине. Для чего еще жить? Разве не ради всеобщей любви и блаженства, разве жизнь не должна быть полна радости, неги и удовлетворения? Это он всегда почитал мерилом счастливого существования. Удовольствия сыпались на него словно дождь, наслаждение было его вечным спутником. Все самое лучшее, всё то, чего он достоин. Или… не всё?

Во имя всех богов, какая скука!

Якко горестно вздохнул.

Что может быть тоскливее растраченного времени на тех, кому он безразличен. Да, ему облизывали ноги, его рисовали и дарили ему кольца. Но разве хоть кто-нибудь из тех обожателей когда-нибудь говорил ему честно – ты болван, Якко? Ведь он действительно болван, жизнь утекала сквозь его пальцы золотым песком, и он даже не пытался ухватиться за нее. Ему угождали и ластились к нему, лишь бы урвать частицу неги от его томной сущности. Его так все любили, но так же любили и музыку, и картины, и его золотые подсвечники. Среди своих богатств он и сам стал произведением искусства. Вещью, статуей, словно высеченной из слоновой кости. Он вновь оглядел себя. Статуя, застывшая во времени, потерявшая счет дням и годам! Ему стало холодно. Но он сорвал с себя халат – и впрямь статуя. Нет! Картина, фреска, как назвал его Айло.

Он швырнул халат в сундук и уселся сам плести свою косу. Привычные движения пальцев. Еще кольцо, вот еще одно. Туже. Ослабить. Он плел и плел. Гигантская коса. Как она ему надоела. Словно цепь дворового пса, приковавшая его к гризайской миджархии.

Морион затянул косу и облачился в простую серую льняную рубаху, обычные грубые солдатские штаны и сапоги. Сверху он натянул удлиненный темный дублет с рукавами, подпоясался ремнем, привесил пару кинжалов, заткнул за пояс громадный хлыст.

Затем он резво выхватил кинжал, рассмеялся, схватил себя за косу и отрезал ее, оставив лишь маленький «хвост» на затылке. Косу он швырнул в камин.

Якко захлопнул сундуки и хитро улыбнулся.

Через четыре часа он скакал по дороге прочь из города. Вот и все, конец. Миджархийский глава счетной палаты, казначей Якко Морион бежал из Гризая, прихватив лишь огромный теплый плащ с капюшоном, охотничий лук со стрелами да сумку с провизией. Ему было необычайно легко и радостно. Он выбрал из трёх своих скакунов самого резвого и теперь во весь опор несся на север.

Сундуки свои он спрятал в миджархии. Никто никогда не найдет их! Никому они не достанутся. Ни королеве, ни Джозару. Уж кто-кто, а Морион знал все тайники замка, а некоторые обустроил сам. Теперь в одном из них лежат все его богатства. У королевы-то не было столько личного золота сколько у него. Прекрасная сокровищница прекрасного Якко Мориона. Он усмехнулся.

Напоследок он распустил всю свою прислугу и стражу, заплатив каждому приличное вознаграждение за годы службы. Ошеломленные солдаты поначалу радовались золоту, зазвеневшему в их карманах, но, прощаясь со своим хозяином, рыдали, будто был он при смерти.

Надменным стражам миджархийского казнохранилища Морион ничего не сказал. Он ненавидел их, они – его. Эта взаимная ненависть охранителей государственной казны ужасно его утомляла. Ключи от хранилища, сейфов и личных тайников Морион швырнул в реку с чудесного моста на улице Лестниц, так и не придумав, что с ними делать. Он не мог запросто вручить их Розалии, не мог незаметно подбросить, не мог и оставить в своей комнате, никем отныне не охраняемой, а уж тем более передать через слугу… даже собственному лакею Якко с перепугу перестал доверять – ему повсюду мерещились шпионы Джозара, только и ждущие, когда он выпустит ключи из рук. «Пасть Абисмодорма» поглотила увесистую связку вместе с его прошлым.

Лошадь Легура была скверной. Это Якко помнил точно. Самая обыкновенная, дешевая лошадь. Куда ей до его породистого скакуна, которого он купил на ярмарке в Гризере за неслыханную сумму. Чубарого коня звали Блистающий Вечер, и он несся на север легко и стремительно, неизбежно догоняя хромоногую лошаденку доктора.

Прошло более четырнадцати часов. С передышками Морион продвигался вслед за Легуром, и вскоре нагнал его. Одинокая его фигура виднелась на горизонте. Лошадь шла шагом. Доктор ехал, попивая из фляги и листая какую-то увесистую книгу. Морион закатил глаза и рассмеялся. Что Айло мог взять с собой в путешествие – теплые вещи, еду, вино? Конечно свои книги.

Легур, заслышав дробный топот копыт, спешно убрал книгу, обернулся и принялся вглядываться в приближающегося всадника. Поначалу он не узнавал его. Но вскоре вспомнил коня, а затем различил и ясноглазый лик Мориона.

— О, нет! – простонал он, зажмурившись.

Якко нагнал его. Он покраснел и вспотел, ветер сорвал с него капюшон.

— Что ты здесь делаешь? – напустился на него Легур. – Ты получил мое письмо?

— То, которое оканчивается оскорблениями? – рассмеялся Морион. – Получил.

— Видимо, ты прочел лишь его окончание. Я ясно написал тебе, что и как делать.

— Ты же не можешь приказывать мне.

— А жаль. Ради бога, уезжай-ка обратно.

Тут он заметил у Мориона куцый хвостик из волос.

— Что ты сделал со своей роскошной косой? – вскричал он. – Зачем ты обрезал ее?

— Как ухаживать за такой прорвой волос в дороге? Немыслимо. Поэтому я избавился от этого балласта.

Легур горестно вздохнул.

— Она была прекрасна, Якко. Ты дорожил ею!

— Тобой я дорожу больше.

— Спасибо, конечно, на добром слове. Но, право, не стоило.

Морион спрыгнул с коня и уселся на бревно. Легур тоже сполз с лошади. Он встал перед Якко, скрестив руки на груди, и сурово воззрился на него.

— Что ты собираешься делать?

— Поеду с тобой, — ответил Морион.

— Нет уж, ты мне здесь не нужен.

— Но почему?

Легур раздраженно вздохнул.

— Поезжай в Гризл, к матери. Там в замке ты будешь жить как тебе подобает, нечего тебе тут по канавам лазить.

Он схватил его за локоть, поднял и потащил к коню. Морион вырвал руку и крепко вцепился в доктора, вперившись в него напряжённым взглядом.

— Да что с тобой! Ты разве не видишь, что я все бросил? — взревел он, потрясая худые плечи Легура. — Ты не видишь, что я уже не поеду ни в какой Гризл? Ты слеп? Почему ты так жесток ко мне? Или я недостаточно сильно изменился? Что мне следует сделать? Скажи немедленно! Я сделаю всё! Всё, что ни попросишь.

Легур посмотрел на него, поджав губы.

— Я должен быть к тебе жесток, — процедил он. —  Ибо тебе не место подле меня. Ты дерзкий и избалованный человек. Таков ты, помнишь, ведь ты мне так и заявил? И действительно, ты таков и есть, и думаю, по-другому ты не мог, но оно и понятно. Ты должен жить как того заслуживаешь, ты должен блистать. Что тебе здесь делать? Бродяжничать, питаться чем бог пошлет, мокнуть под холодным дождем, ковыряться в грязи? Нет, брат, ты слишком холен для этого. А я для тебя слишком обычен. Я скучен. Ты должен жить в замке, есть с золотой тарелки, иметь войско, слуг и тысячу любовников. А мне все это не нужно, мне тошно от этого, я почему-то даже боюсь этого. Я, может быть, и вовсе разучился жить, не знаю. Я труслив, всего боюсь, себя боюсь. Себя настоящего. Я забыл каков я, не вижу истинного себя даже в зеркале. Я слишком уныл для тебя. И я ступил на путь, с которого уже никогда не сверну. Я пойду до конца и отыщу все ответы к этой загадке о черном яде. Это моя дорога, тебе нет нужды тащиться за мной, испытывая столько лишений. Поэтому проваливай, Якко. Не трать время – ни свое, ни мое. Тем более ты все-таки бестолочь, беспринципный, самоуверенный наглец и дерзкий бесстыдник. Поди прочь, стервец и мерзавец.

Морион широко улыбался.

— Я тоже тебя люблю, — ответил он, хватая ладонями Легура за лицо. – И я никуда не уеду. Сейчас мы выпьем, я привез вина, того самого, что ты так любишь – Черную Кровь. Потом обсудим маршрут. И надо поскорее отыскать место для ночлега – вечереет, на равнину опускается холод.

Он смахнул слезу с лица Айло.

— И хватит рыдать. К чему оплакивать чужой выбор? Мое серебряное сердце, как я могу отпустить тебя одного в темную даль, в страшный путь, где исход неизвестен? Я должен оберегать тебя, быть рядом. Любить тебя.

Он крепко обнял и поцеловал его в макушку.

— Значит, ты не уйдешь?

— Никогда.

— Тысяча демонов, за что мне это…

Под огромным темным небом ехали они в сторону Азурита, одни в густом вечернем мраке посреди широкой степи. Ни у одного из них никогда еще не было на душе так светло как сейчас. Не было никого в мире свободнее, чем они. Оба чувствовали себя настоящими, живыми людьми, частью этого мира, которая словно кусочек мозаики встала на свое место.

Предыдущая глава

Следующая глава