Экон Валлирой устало ввалился в свои покои, оттолкнув лакея, и приказал убираться вон слуге, возившемуся с бутылками, которые он собирал по всей комнате в огромный холщевый мешок. Огонь в камине пылал, было тепло, и лорда ужасно клонило в сон. Он побрел к кровати, распинывая бутылки.

В комнате царила ужасная грязь. Возле камина пол был усыпан золой, постель была несвежей, стол завален объедками. Любые попытки убрать покои лорд пресекал бранью и ревом и швырял бутылки в прислугу. Возня в его комнате приводила его в бешенство. Он хотел быть один. Такого оглушающего одиночества не испытывал он еще никогда. И словно бы стремился усугубить его, нырнуть еще глубже, погрузиться и утонуть в нем и в вине, чтобы не думать о том, что приносило ему боль. Он хотел избавиться от всех мыслей вообще, не думать ни о чем. Но думал постоянно.

Джовер не хотел с ним знаться и просто игнорировал его присутствие. Он жил какой-то совершенно чужой и отдельной жизнью, бегущей мимо Экона и не пускающей его в свой стремительный поток. Отец побаивался и сторонился Джовера, старался избегать его и не заговаривал с ним вовсе. Джозара он неизменно дразнил и намеренно раздражал. Его смешила ярость младшего сына, который ничего не мог поделать и лишь ежедневно приказывал «Уберите его с глаз моих». Лорд словно бы и ждал, когда у Джозара кончится терпение и тот бросит его кому-нибудь на растерзание.

Фаран терпеть не мог старого лорда и каждый раз как видел его в коридорах, подбирался и взгревал его под дых, отчего Экон валился на пол, проклиная подлую Уховертку.

Он устало опустился на постель, скрестив руки на груди. И долго сидел так, как сидел прежде и Джеки на этом самом месте, любуясь Авиорой.

Внезапно из темного угла у двери до него донесся хриплый рокот. Вначале тихий, он становился все громче и отчетливее. Рык какого-то огромного животного — низкий, злобный, утробный. Словно больной бешенством пес засел за дверью.

Экон похолодел. Он вскочил и схватил с пола бутылку. При нем не было даже ножа. Прижавшись к стене у изголовья кровати, он тяжело дышал и не мог вымолвить и слова. Он глядел во все глаза в темный угол, и рот его раскрывался все шире в немом ужасе, сковавшем его тело.

Из угла выползла гигантская носорожья голова. Она была огромна, черна и совершенно леденила страхом. Зубастая пасть ухмылялась, сверкая сотней острейших зубов, покрытых липкой слюной. Рога на носу твари были так огромны, что касались потолка. Вскоре из темноты показались и громадные ручищи — носорог выбирался из темноты словно из дыры в стене. Его тело было человеческим — огромным, угольно-черным, волосатым. Он был голым, и его гигантские отвратительные гениталии свисали до самого пола. Уродливым горбом он подпирал потолок и долбил его рогом. Сверху на Экона посыпались щепки и пыль. Носорог рассмеялся неестественно низким, неприятным голосом.

— Гляньте, кто тут у нас. Исполненный отчаяния, — проговорил он вкрадчивым хриплым шепотом, оглашая гулким эхом всю комнату. Он вдруг зарокотал, воздел руки и чуть уменьшился.

Экон трясся от страха крупной дрожью. Он обмочился и быстро-быстро дышал, не сводя глаз с чудовища.

Носорог склонил голову набок.

— Так предстал ты перед Богом? Как грязное смердящее ничтожество?

Экон застонал и опустился на пол, подпирая спиной стену, словно хотел вжаться в нее полностью.

— Простите… господин… Простите. Простите… молю…

Он не знал что делать и просто беспомощно взирал на чудовище снизу вверх. Носорог подошел к нему и схватил когтями за кафтан. Он легко поднял лорда над полом и встряхнул его.

— Ты всего лишь пыль под моими ногами, и ты упиваешься отчаянием, словно вином. Не знаю чем же больше — тем или другим. Но отчего тебе так горько? Исповедуйся мне, пыль.

Он бросил его на пол. Экон в ужасе отпрянул к стене, обхватив ноги руками.

— О, господин. Отчаялся я, ибо одинок. Сыновья отвернулись от меня. Жена покинула меня.

Носорог зарычал и метнулся в сторону, ухватившись за балки, поддерживающие полог кровати.

— Вррррешь! — пророкотал он. — Слышал ли ты, сын мой, когда-либо подобное наглое вранье?

— Слыхал! — раздался отвратительный высокий голос, резкий и неприятный, словно скрежет когтей по стеклу. — Слыхал, о отец мой! От одного мерзавца. Его сожрал я.

К величайшему ужасу Экона из пылающего камина высунулась гигантская голова гиены — бесформенная, пятнистая, лохматая, с взъерошенной гривой. Пасть уродливо скалилась слишком большими зубами, которые не помещались в ней и торчали наружу. Глаза были круглыми и красными. Красными были и кожистые рваные крылья, которые тварь выпростала из камина, а следом и сама ввалилась в комнату. Это была громадная гиена с гигантскими человеческими руками, покрытыми страшными ожогами и тлеющими волдырями. Спина поросла пятнистой шерстью, как и грудь. Зад и ноги тоже напоминали человеческие, но так же были и шерстисты, и подпалены огнем. Вся тварь дымилась и тлела. Она тяжело шагала по комнате, оставляя на полу горелые следы, наступала на бутылки, кроша их на мелкие осколки.

— Это сын мой, Хундур, — проговорил носорог. — Ты, пыль, должно быть, знаешь, кто я сам таков.

— Он знает, отец мой Шерца, знает, — сипло захихикал Хундур. Внезапно он взвыл и бешено залаял. Этот визгливый оглушительный лай причинял Экону такую невыносимую боль, что он с воплем повалился ниц, схватившись за голову. Из правого уха его шла кровь.

Носорог раскатисто расхохотался.

— Ты, презренное ничтожество, даже не подозреваешь что такое отчаяние, боль и страх. Твое пьяное нытье — глупость и трусость. Ты слизняк, червь, ты тля, Экон. Ты – пыль.

— Отец, позволь сожрать его! — проревел Хундур, угодливо ластясь к могучей черной груди носорога. — Я растерзаю его в клочья!

— Нет-нет, сын мой, не торопись, — покачал головой носорог, поглаживая его по всклокоченной гриве. — Вначале я хотел бы знать, зачем эта пыль лжет нам и сам себе. От чего спасает эта ложь? Вскроем же душу его. Не плоть, но звездную суть его жажду я.

Хундур вновь засмеялся и схватил Экона за волосы. Он вперился в него своими маленькими красными глазами и долго смотрел, приводя лорда в неописуемый ужас. Тому стало трудно дышать, в груди его что-то страшно заболело, словно все ребра разом вонзились ему в сердце.

— Ты не умрешь от ужаса, я не позволю так легко тебе уйти, — носорог подобрался к нему и погрузил руку в его грудь, она скользнула внутрь словно в мешок с крупой. Он сжал его сердце и плавно отпустил. Экон вдруг почувствовал облегчение. Слезы катились из его глаз нескончаемым водопадом. Он смотрел в глаза Хундура и чувствовал, будто обнажается перед ним всем своим естеством, словно кожа и плоть слезали с его костей. Хундур двумя когтистыми пальцами разжал его губы и вытащил язык. Он лизнул его своим шершавым, вымазанным зловонной слюной языком и засунул обратно, захлопнув лорду рот. И внезапно Экон почувствовал, что речь не повинуется ему.

— Я всегда страшно завидовал Мортигитам, — проговорил он к своему удивлению. — Модольв был полудурком и тряпкой. Мне не жаль его и мне плевать на его смерть. И я радовался, когда Мардон погиб – хоть в чем-то я стал лучше этого жирдяя, который лишился наследника. Я заставил свою жену уйти в монастырь, я внушил ей чувство вины и ненависть к себе. Я заточил ее там навсегда, чтобы она не напоминала мне что я сделал. Я предавал Джовера, презирал Джозара и ненавижу Дж… Д…

— Кого? Кого? Кого? – гавкал Хундур, дотрагиваясь до своего уха. — Почему тебе вдруг так трудно произнести это имя?

Экон в ужасе схватился за горло.

— Я ненавижу Джокула. Я ненавижу Джокула. Ненавижу!!

— Хм. Но почему же? — проговорил носорог, поглаживая свой подбородок. — Расскажи мне.

Экон с криком вновь грохнулся на пол и вцепился в собственные волосы.

— Ненавижу, потому что ненавидеть проще его, чем себя, — запросто затараторил его язык. — Себя ненавидеть неуютно, противно, больно. Лучше ненавидеть свою жертву. Я не хочу попирать себя за собственную жестокость и порочное желание. Объект моей ненависти — моя жертва! Она и так унижена, ее так легко ненавидеть! Она испачкана, больна и слаба. Пусть же будет презираема!

— Ура! Ура! Ура! — громко залаял Хундур, с грохотом подпрыгивая. Носорог кивнул.

— Да, мне тоже понравился ответ. Но все же я жажду признания. Пыль, расскажи мне всё.

Экон рыдал. Он попытался вырвать сам себе язык, но Хундур ухватил его за ладони и придавил их ногой к полу. Он попытался откусить себе язык, но демонический пес наотмашь ударил его по лицу. Между тем из его уст вновь полилась речь.

— Я надругался над ним и делал это долго. Как следует.

— Хм. И тебе было хорошо?

— О да, так хорошо прежде никогда еще не было.

— И достиг ли ты пика своего наслаждения?

— О да, я содрогался над ним, изливаясь в него.

— Прекрасно, — прошептал носорог, оскаливши в страшной улыбке все свои зубы.

— Ура! Ура! Ура! — вновь залаял Хундур.

— Великолепный ответ, — согласился Шерца. — Отпусти его, Хундур.

Гиеноголовая тварь отступила, и Экон с криком упал лицом на ладони. Его язык вновь слушался его. Но кроме рыданий он не мог ничего из себя выдавить.

— Отец мой, видел я в разуме его страстное желание вернуться домой, в свой родной замок.

— Что ж. Думаю, мы сможем вознаградить эту пыль за честные ответы и препроводить домой как полагается лорду — во главе свиты, с помпой и почестями.

Хундур оглушительно залаял, захохотал и запрыгал, расправив крылья, неуклюже заполонившие всю комнату.

— Садись на меня, — приказал он Экону. — Полезай на шею. Я доставлю тебя домой, милорд.

Он лег на пол и ослабевший Экон словно во сне перекинул ногу и вцепился в его жесткую шерсть.

— Уууууух! — завыл Хундур, становясь на четвереньки. Человеческое тело его перетекло в звериное. Мощные лапы громадной гиены вышибли дверь и понесли его по коридорам с бешеной скоростью. Все замелькало перед глазами лорда — каменные стены, двери, лестницы, стража, ворота.

Потом проносился мимо сумрачный Гризай. Дома мирно дымили трубами, где-то горел свет, слышалась тихая музыка и тягучее пение. Вот идут трое стражей, вот качаются сосны, скрывая своими кронами звезды.

Экон к своему ужасу заметил, что за ними по пятам следует чудовищная «свита» Хундура – огромные, жирные крысы, каждая размером с собаку. Они неслись за ними с хриплым писком, оскалив свои желтые зубы. Их были тысячи. Они выбегали из каждого дома, из каждой подворотни, наводняя город. Из храма Павшего бога вытекали целые реки крыс – все они следовали за Хундуром и Эконом.

Демон нес лорда прочь из Гризая. Он вдруг запрыгнул на виселицу, подпрыгнул ввысь, расправил крылья и взлетел. Экон в испуге вцепился в уши Хундура. Тот визгливо смеялся и мотал головой. Крылья с хлопком поймали поток воздуха и бог заката быстро полетел на север. Скосив глаза, лорд с содроганием увидел, что весь небосвод заполонила собою титаническая фигура носорога. Он был так огромен, что легко мог бы уместить на своей ладони весь Гризай. Он следовал за ними, сокрыв собой все звездное небо, темный, оскаленный, громадный и мощный как сама земная твердь. Непостижимый, скрывающий, усмиряющий и ужасающий как само Ничто.

Экон потерял сознание и упал лицом в косматую гриву Хундура.

Очнулся он от сильнейшей головной боли. Раскрыв глаза, он вновь очутился в своем кошмаре — отвратительный звериный затылок Хундура никуда не исчез. Внезапно голова гиены стала поворачиваться, пока с хрустом не развернулась безобразной мордой прямо к Экону.

— С добрым утром! — хрипло проревел он. — Держись! Ууууууух!

И вновь бешеная скачка, вновь полчища гигантских крыс неслись за ними. Солнце заливало окраины Речища — каждый куст здесь был знаком лорду. Каждую кочку он помнил в своих владениях. Но сейчас он с горечью смотрел на родные земли, не испытывая ни отрады, ни счастливого трепета. Его сердце нестерпимым огнем жгли невероятный стыд, страх и раскаяние. И понимал он, что чувства эти бесполезны и жалки словно терзания муравья перед каменным монолитом.

Перед ним разверзлись ворота. Крассаражцы позволили ему проехать, памятуя, что Джокул велел обязательно впустить отца, коли тот явится один. Они мрачно смотрели на него, не говоря ни слова. Капитан гарнизона, однако, приветствовал его. Казалось, никто не замечал отвратительного скакуна лорда. Хундур же громогласно хохотал и лаял, носясь по двору. Крысы не входили в ворота – они остались снаружи, издавая оглушительный сиплый писк, резкий, высокий и страшный, словно предсмертный стон ребенка. И лорду не было пути назад – они преграждали ему отступление, скаля прямые и длинные как щепы зубы.

Экон не ответил на приветствие капитана. Он пораженно озирался по сторонам, зажав уши руками. Он молчал, не в силах вымолвить и слова. Все здесь было как прежде и в то же время было иным. Везде кипела работа, царила чистота и безмятежность, порядок и слаженный труд. Его огромный дом жил без него. Люди работали, не обращая на него никакого внимания. Ему никто не кланялся. Он был здесь чужаком, гостем, просто пришлым странником.

Джокул устроил здесь замечательный быт, предоставив людям жить своим умом и самим управляться с хозяйством. При этом он, не навязываясь, оставался их лидером. Он словно орел, парящий вдали, прикрывает их своей властью словно крыльями – прошептал Экон.

Это поразило старого лорда. Он ожидал найти здесь разруху и разнузданные толпы дикарей. Но это был край процветания.

Хундур схватил его за руку и потащил прочь. Они добрались до большого деревянного строения и быстро спустились в подвал. Там было холодно, царила полутьма. Хундур продирался по коридорам, шелестя крыльями и с трудом протискиваясь, хоть и значительно уменьшился в размерах.

Он толкнул тяжелую дверь и захихикал. Они ввалились в помещение, где стоял гигантский стол, заваленный ножами и мясными обрезками. В нос ударил терпкий душный запах мертвой плоти и теплой звериной крови. Под потолком висели разделанные туши. Тут же стоял чан с кишками. На полу растеклась огромная лужа крови и валялись несколько тряпок. Мясник видимо куда-то срочно отлучился.

— Как здесь уютно! — восхитился Хундур. — Как славно! Мне здесь так нравится! Как же я возбужден!

Он призывно залаял и из темноты раздался знакомый рокот. Шерца выбрался из мрака, радостно потирая ладони.

— И впрямь располагает к страсти. Ты славное место выбрал, пыль.

Экон стоял у стены, схватившись за горло. Ему не хватало воздуха — все кружилось перед его глазами, ноги сковал дикий страх. Живот свело до боли.

— Отец мой, ах как мне тут нравится! Я в полном восторге!

Хундур улегся и начал кататься спиной по пыльному, измазанному кровью полу.

Носорог зловеще рассмеялся.

— Смотри, пыль, как моему сыну здесь нравится. Он в восторге, ты слышал? Как считаешь, а юному Джеки здесь так же нравилось?

Экон опустился на колени и во все глаза смотрел на них, по щекам его катились слезы.

Носорог навис над распластанным Хундуром и провел по его груди и шерстистому животу черной когтистой ручищей.

— Как ты прекрасен, сын мой. Как сильно я тебя желаю!

— И я! И я! И я! — залаял пёс. — И я желаю! Желаю так сильно!

Шерца схватил его и бросил на стол, Хундур хохотнул и хрипло зарычал.

— Вот это стрррасть! Какая любовь! Ура! Ура! Ура!

Носорог дрогнул всем телом. Экон увидел, как его гигантские гениталии начали набухать и вздыматься вверх. Хундур заверещал от радости, захлопал по столу крыльями и смачно облизнулся. Он раздвинул ноги и томно откинулся назад, похотливо поводя тазом.

От ужаса и омерзения лорду стало совершенно дурно. Он начал неукротимо блевать. Рвота извергалась долго и страшно мучила лорда болью в горле. Гигантский фаллос носорога начал невероятно увеличиваться в размерах. Он стал большим и твёрдым словно ствол дерева. Носорог ухватил Хундура за ноги и резко погрузил в него фаллос. Тот взвыл как подстреленный волк. Он начал громко скулить и стенать, слезы катились из его глаз.

— Какая боль! Страшная боль! – визжал он. – Мне больно, больно, я страдаю! Мои органы рвутся! О, кровь, кровь, кровь! – залаял он. — Боль, боль, боль! Ура! Ура! Ура!

Он вдруг зашипел и расхохотался.

— Я же лишь шутил! Хи-хи-хи! Какое наслаждение! Да-да-да! – он громко рявкнул и оскалился. Затем он начал бурно извиваться Шерце в такт. И так совокуплялись два демона на глазах Экона, валяющегося в собственной блевотине. Они рычали и рокотали. Промеж ног Хундура хлестала кровь, но это его лишь радовало – он мочил в ней руки, обмазывал свою морду и слизывал языком, засовывая когтистые пальцы в пасть, обсасывая их.

— Нет-нет! Он делал все не так! – вдруг взвизгнул гиеноголовый бог. Он взмахнул крыльями и лихо развернулся, встав на четвереньки перед Шерцей. Тот цепко схватил его за крылья и продолжал свои чудовищные фрикции. Хундур скалился, визжал и вращал глазами. Голова его с треском проворачивалась вокруг своей оси. Окровавленная слюна капала из пасти, и он похотливо слизывал ее.

— Еще! Еще! — ревел он, истекая кровью. – Поднажми, отец!

— Да, сын мой. О, да! – шепотом глухо рокотал носорог, колыхаясь во тьме. Он и сам был этой тьмой. – Для тебя что угодно, любовь моя.

Зрелище то было невыносимо и настолько отвратительно, что Экон пополз на карачках прочь из мясницкой прямо в открытую дверь. В коридоре он, шатаясь, поднялся и бежал вон из подвального лабиринта, цепляясь за стены.

Позади него все время раздавались крики, похотливые вздохи и рычание. Словно на ухо ему шептали то пес, то носорог – Ну куда же ты? Неужто не досмотришь до конца? Экон бежал, не разбирая дороги.

— Пропади! Пропади! – орал он во все горло. Он расталкивал встречных ему людей, стремглав бежал по лестницам. Ноги сами привели его в замок. В поисках укромного угла он бросился вниз и вскоре оказался в семейной усыпальнице. Там во всю стену развернулась чудесная фреска, изображающая падение Арбара в Бездну и Красную Аст, раскинувшую над ним радугу и проливающую слезы дождем. Звездные души отовсюду тянули руки к своему отцу-медведю, озаренному синевой.

Экон припал к красочным изображениям, пристроившись между саркофагами своих предков. Он устало опустил голову, облегченно вздыхая в глухой тишине склепа. Ни звука не было слышно.

Неужели всё? Неужели кончилось? Лорд устало закрыл глаза. Он потер ладонями лицо, и они стали мокрыми от слез. В печальном безмолвии склепа он совсем, было, успокоился.

Экон огляделся. Из крохотных отверстий у самого потолка пыльными сизыми лучами сюда проникал свет. Взгляд его скользнул вниз и вдруг он увидел, как из-за угла тихо и медленно выдвинулась морда гиены. Хундур хищно улыбался, не издавая ни звука. Он замер и, словно гипнотизируя, уставился на Экона. Словно мертвая маска высунулся он из-за поворота.

Сердце лорда бешено колотилось. Ужас вновь окатил его ледяной лавиной. Он шумно дышал, не сводя глаз с бога заката, фантастически уродливого, отвратительного и кошмарного в своей нечеловеческой личине. Тот вдруг пошевелился и вышел из-за стены. Двигался он почему-то замедленно, словно сопротивляясь сгустившемуся спертому воздуху. В том же замедленном действии вслед за ним вышел и Шерца. Они плавно приближались к Экону. Тот вскочил. Его била дрожь. Бежать было некуда.

Вдруг его осенило. Он бросился к крайнему пустому саркофагу и, навалившись из последних сил на каменную крышку огромного гроба, начал сдвигать ее в сторону. Она была невероятно тяжелой, но лорд пребывал в полнейшем исступлении, его силы удесятерились – страх хлестал его по спине обжигающим кнутом, мышцы его работали на пределе своих возможностей. Он сдвинул плиту с начертанным на ней символом Павшего бога и сумел протиснуться в щель. Затем так же, прилагая неимоверные усилия, он принялся закрывать себя. Пальцы его стерлись в кровь, ногти обломились, но он сумел притворить плиту, укрывшись этой непробиваемой защитой.

Хундур и Шерца бежали в странном замедлении, колыхая шерстью и крыльями, словно в тягучей болотной пучине. При виде фрески с изображением Арбара и Красной Аст их морды исказила ярость. Достигнув саркофага, в котором спрятался Экон, они начали стучать по нему кулаками, рычать и со скрежетом царапать камень когтями. Экон рыдал, пребывая в полнейшей темноте. Он испытал, было, облегчение от такого счастливого избавления. Но внезапно сердце его дрогнуло и сбилось с ритма. Ледяной молнией в голове его промелькнула догадка. Он страшно закричал и отчаянно забился в своем твердокаменном гробу. Ему было не выбраться. Он задыхался.

Демоны навалились на крышку гроба всем весом и хохотали, не переставая совокупляться, заливая саркофаг кровью и слюнями. Шерца вцепился когтями в бедра Хундура и продолжил свой чудовищный акт, терзая своего сына, который радовался и смеялся, визжа и лая. Хундур в порыве страсти впился зубами в собственное запястье и случайно отгрыз себе левую ручищу. Он хихикнул и сожрал ее, чавкая и хлюпая кровью. Огрызок руки мотался в разные стороны, но Шерца поймал его языком и принялся испивать кровь сына, постанывая от наслаждения. В экстазе своем он схватил его вторую руку и с хрустом перекусил ее напополам. Хундур восторженно завыл и ухватился зубами за собственные пальцы, свисающие из носорожьей пасти. Поедая его конечность, слились они в страстном кровавом поцелуе. Хундур облепил Шерцу крыльями, тот обволок пса руками и тьмой. Они стремились объять друг друга так глубоко, насколько возможно, вгрызались друг в друга, неистово целуясь и жестоко раня друг друга страшными зубами. И вскоре полностью растворились друг в друге, взаимно пожрав и вобрав в себя один другого. И стихло их неистовое рычание.

Экон долго бил кулаками по каменной плите и изо всех сил пытался поднять ее. Но силы эти куда-то испарились. Все его члены страшно болели, некоторые пальцы были сломаны. Он не мог больше бороться. И перестал. Плита была неподъемна для обессиленного старика, смирившегося со своей участью. Перед смертью вспомнил он слова, начертанные на ней — Джокул Валлирой, двенадцати лет, старший сын Экбрулиганта Валлироя.

Через какое-то время старый лорд начал остро ощущать нехватку воздуха. Его затрясло. Исступленно дыша ртом, он принялся сипло выкрикивать – Джови, люблю тебя! Джози, горжусь тобой! Джеки… прости меня, Джеки!

Больше он ничего не смог сказать. Мозг его умер. И тело его навеки застыло. Разум же его уносился куда-то прочь, где не было демонов, не было саркофагов, не было замков, гор, сыновей, королев, миджархов, войн и вина. Не было ничего. Он не увидел себя, но увидел перед собой серую дорогу – огромную, пыльную, широкую как поле и нескончаемо долгую, убегающую куда-то в холодную туманную даль. Повсюду был туман, туман был в небе, стелился по земле, он словно был и в носу, в ушах, в легких. Но дорога была видна и свободна. И он побрел по ней и брел он вечно. Прошли тысячелетия, а он все брел и брел, не достигая ничего и никого, вновь и вновь вспоминая деяния свои, изнывая от тоски и усталости, освобожденный в своем одиночестве.

Предыдущая глава

Следующая глава