41. Восприятие

Двое шли впереди, о чем-то оживленно переговариваясь и временами громко хохоча. Багги Блар плелся позади, бубня себе под нос свои ругательства и причитания. Он плевался и ворчал, глядя, как они толкались локтями и всячески шутливо трепали друг дружку по пути. В конце концов он не выдержал, когда Морион звонким поцелуем осенил сомкнутую докторскую длань.

— Ку-ку, голубки! Я вообще-то здесь! И я не соглашался все это лицезреть! – вскричал он. – Хоть бы постыдились! Срам какой! Богопротивная дрянь! Тьфу!

Он попробовал смачно сплюнуть и понял, как сильно у него пересохло во рту.

— Какие же вы мерзкие! Фу, вот ведь поганцы. Два мужика друг дружку прямо и так, и сяк, вот мразота, изврат!

— Якко, ты слышал что-нибудь? – нахмурился Айло.

— Я? Нет, ничего, а ты?

— Вроде как пискнул кто-то, должно быть какая-нибудь тощая голодная крыса.

Они продолжили свой путь, Багги же, качая головой, замер, чтобы немного отстать от них. Он дождался, когда тьма окутала их силуэты и они скрылись с его глаз, и затем побрел следом, наслаждаясь одиночеством. Но вскоре ему все же стало страшно без них, и он припустил чуть быстрее.

— Как я дошел до этого? – бормотал он. – Словно жалкий раб плетусь связанным, причем глубоко под землей, одно слово – в могиле. И куда? Навстречу смерти. Ничего хорошего там нет впереди. Впереди никогда нет ничего хорошего. Всё самое отрадное оно – было. Было! Именно случилось уже, а дальше что? А ничего. Одна горемычная смертушка. Ох и страшно мне, ну а что же тут такого. Иль не человек я? Страшно мне, братцы, ох как страшно. И не столько боли дикой боюсь я, но боюсь неизвестного. Примет ли меня Павший бог, или понесусь я словно в глубокий колодец в вечное Ничто? Вот паду я в Бездну – кто меня поймает? Или полечу я в бешеной скорости, сдираясь плотью с костей, задыхаясь и страдая в вечном падении своем? Кто ответит на мои вопросы на пороге смерти? Ах, неизведанное страшит меня, до чего же горько мне. Вера моя всегда была крепка, но терзают мою душу демоны сомнений и беспокойства. Ступил я тропою смерти, и не рассчитывал так скоро. Но чего стоят эти мои расчеты? Разве можно что-либо рассчитывать? Глупые, банальные замыслы, напыщенные планы, воображаемые устремления и бесплодные желания. Все фантазия! Все, что я себе навыдумывал, вся моя будущая жизнь – фантазия. Жив ли я вообще? Может, я мертв давно? Не чувствую я себя живым. И вы, вероятно, два демона влечете меня на муки в Бездну к вечному падению.

Он брёл и тихо бессвязно бормотал, глядя себе в ноги. Внезапно он врезался лбом в Мориона, который застыл посреди дороги, поджидая его. Якко тут же сунул ему под нос флягу.

— На-ка, хлебни.

Багги с великим удовольствием испил вина и глубоко вздохнул.

— О нет, жив я! Жив. Чувствую я, как кровь вскипела, и сердце застучало, словно впал я в бешенство.

Морион усмехнулся и хлопнул Багги по плечу.

— Не обрекай ты себя раньше времени на лютые муки, приятель. Раз вера крепка, то должна быть крепка и уверенность в конечном пути. А если нет спокойствия в твоей душе, то грош цена твоей вере.

— О, сделай милость, не тронь меня, сквернолюб, — буркнул Багги, вырвавшись у него из-под руки. – Со своей верой дозволь мне разобраться самому.

— Где ж тебе разобраться? Ты в отчаянии.

— Вера кормит душу обещаниями, и в голодную пору житья-бытья ими и сыт, и доволен будешь, но очутившись на том свете, сколько бы ни жрал, волей-неволей дрогнешь от страха перед неизвестностью.

— Чем страшиться неизвестного – прими и полюби его, — раздался голос Айло, — чем не выход?

Они побрели втроем вперед.

— Как можно любить и принимать то, чего не ведаешь? – возразил Багги. – Светлые чувства не достигают того, что сокрыто тайной. Воображение рисует непременно все самое скверное, самое отвратительное и ужасное. И до любви там далековато.

— Так может раскрыть свои чувства для всего вообще?

— Ну скажешь тоже. Раскрываясь, впускаешь в себя всё подряд. В том числе отчаяние, одиночество, муки и боль. И я должен любить этот гной душевной раны, изводящий донельзя?

— Любить? – Айло хмыкнул. – Кроме любви существуют еще принятие. Тебе не обязательно любить боль и неизведанное. Достаточно признать, что ты ничего не знаешь вообще и принять это. Неизведанное – вся твоя жизнь. Как и двадцать лет назад, так и двадцать дней назад ты не знал что ждет тебя впереди на жизненном пути. Ты не знаешь ничего и никогда не знал. Ты живешь наощупь, словно в темном коридоре пробираясь к своему концу. Ну кто ты таков? Ты суть есть прах. Слепленный в фигуру человека. И этот прах, оформившись и блеснув искрой жизни, сразу после рождения страстно стремится вновь рассыпаться и раствориться в том, из чего он упорядочился. Вновь стать ничем и вновь стать всем, проникнуть в каждую частицу бытия. Самые причудливые формы выбирает жизнь. И все испытывает боль. Без боли нет жизни, это неотъемлемый спутник звездной сути, облаченной в прах. Скажи, больно ли тебе сейчас?

— Да, тысяча крыс! Этот Якко так связал меня, что веревки режут мне кожу.

— Значит, ты живешь. Ты не должен любить эту боль. Но ты признаешь ее, а значит живешь. Принятие и признание делают тебя живым.

— Прах, значит… — пробормотал Багги. – Значит я бессмысленный прах. В чем тогда вся соль, доктор Айло? Раз я прах, был прахом, прахом и стану – зачем столько суеты? Зачем это все? Зачем я варю суп в кастрюле, зачем хожу на речку порыбачить, зачем строю дом, зачем надрал уши соседскому мальчишке за то, что он подбил камнем мою курицу? Зачем полюбил я жену свою, родили с ней детей? Целых десять новых душ. Было вообще-то пятнадцать, но с некоторыми пришлось нам рано попрощаться. Зачем столько суеты, чтобы всего лишь вернуться к праху? Звездной душе делать нечего, кроме как наполнять жизнь ложным смыслом и мучить сердце и терзаться весь этот недолгий период топтания по земле, для того чтобы вступить в неизбежную круговерть? Зачем же боги задумали все так, что звезда вынуждена проживать жизнь, скованная прахом, и неизменно страдать? Чем она это заслужила? Всюду проклятые страдания, боль проклятая. Зачем тогда все это. В чем замысел. Почему звездам бы не падать прямиком в Бездну? Так сэкономили бы кучу времени.

— Вот и сказал ты ключевое слово, Багги, — произнес Морион. – Время. Я думаю, время это такая дорога, что-то вроде веревочной лестницы. Мы держимся за неустойчивые ступени и идем шаткой тропой, которая ведет нас в Бездну. Без этой веревочной дороги не найти нам пути туда. Цепляясь за время, мы приходим к своему концу. Из жизни к звездам.

— Для кого-то уж слишком коротка она, твоя дорога, — пробурчал Багги. – Двоих сыновей схоронил я, не прожили они и суток. Отчего зависит ее длина тогда?

— Далеко не все способны непоколебимо двигаться по столь трудному пути, — ответил Айло. – Скорее изначально нет сил держаться за эти ступени, уж слишком они шатки, слишком грубы. Время жестоко.

— Не знаешь уж что лучше – тащиться по длинному пути, или сразу брык – родился и умер, вот ты и в Бездне.

— Звезды, сброшенные Арбаром с деревьев Вечного звездного леса, падают до сих пор. Нескончаемый звездопад. Они получают плоть, обрастая прахом, и обретают дар движения. Цепляясь за время всяк по своему, они миллионами дорог шествуют в Бездну. Представь только силу ее сияния. Как яростно горит она миллионами огней, пылает, озаряя Павшего бога. Попасть туда счастье, да. Но и сам по себе жизненный путь в подзвездном мире может быть интересен и счастлив, неужели ты совершенно ничем не доволен, прожив жизнь там наверху? Тебе сколько лет-то, дядя?

— Сорок девять, — ответил Багги. – Тебе, видать, примерно столько же, раз ты так любишь посудачить о бытие да смерти.

— О нет, я видел осень лишь двадцать девять раз. Якко и того моложе. И знаешь, мы с ним порешали так: не страшно умирать, осознавая, что обрел счастье хоть на миг – то истинное счастье, когда чувствуешь что ничто более не важно. И когда оно свершилось, то засияло в душе тем самым светом Бездны в тысячи звёзд. И страх исчез, осталось принятие.

— В чем же было твое счастье, Багги? – спросил Морион.

— В чем, в чем. Ну семья моя – вот счастье. Постоянно думаю о своих. Как они там без меня? Давно голубей не получал от них. Никто хоть не помер, хотел бы я знать. Горько вот так – не простившись. Как там моя Нолла, прошла ли боль ее, авось оправилась? Или же наоборот… скорее наоборот… Эх… теперь уж не узнать.

— Ты страшишься оставить их?

— Конечно страшусь, тысяча псов! Кто хлеба им добудет, кто будет учить ремеслу старшего? Он хоть и знает кое-что, но оболтус страшный. Надеюсь, он не посрамит семейное ремесло.

— У тебя есть смена, и ты оставил им достаточно – ты даровал им друг друга, и есть ли смысл переживать, коли твоя огромная семья, годами проживая без тебя, давно уж справляется сама. Ты выстроил им дом и хозяйство, и думается мне, там все давно живут прекрасно. Видел я мешок золота в твоем доме. Нужен ли он им? Они и не пишут тебе, как ты говоришь. Ты создал целую толпу народа. Дальше они уж сами, а ты, приятель – с нами, ибо это твой путь и есть. И ступил ты на него давно.

— Ты думаешь, ты такой умный? – огрызнулся Багги. – Всё-то знаешь? Ничегошеньки ты обо мне не знаешь, о моей семье, моей жизни.

— Да никто ничего не знает. Признай уже это. Ты сам ничего не знаешь о себе, своей семье и своей жизни.

— Ты помешался! – покачал головой Багги. – У тебя поехала крыша, молодой счетовод. Либо вино ударило в голову. Заканчивай свои мудрствования и не учи меня как мне жить и умирать. Я сам решу как встретить свой конец, а он ведь непременно вот-вот наступит. Я уже чувствую этот холодок на затылке, — он вздохнул. – И как-то растерялся я. И трудно мне принять, признать и прочая, прочая.

— Это невероятно трудно. Но терзания в неопределённости еще трудней сносить.

— Как же мне быть? Как прожить жалкий остаток этого веревочного пути достойно и не трясясь от ужаса?

Айло вздохнул и забормотал:

— Человек боится неизведанного лишь потому, что не обладает знанием. И отсутствие знаний — есть высший страх человека, поскольку наши чувства, ощущения и составляют опыт, знание, которое позволяет жить и стремиться вперёд. И обращаясь к неизведанной тьме загробной жизни, столь далекой и непонятной, что не найти в ней чувств — дух замирает. Он скован, глух и слеп, он потерян, поскольку не может опереться на чувства и составить из них знание. Подари своей душе возможность воспрянуть и раскрыться, озарив неизведанное чувством любви и принятия. И страх отступит.

Багги чертыхнулся, ничего, однако, не ответив ему. Некоторое время все шли молча.

— Невмочь идти мне дальше, ребятки, — наконец со вздохом произнес он. — Не держат уж ноги. Дозвольте отдохнуть.

Все они опустились на пол, побросав вещи. Морион вновь откупорил флягу. Он дал испить Айло, после чего тот сунул вино и Багги. Мориону стало жаль пленника, изнывающего от боли в затекших, стиснутых за спиной руках. Он принялся возиться с его веревками и повязал ему кисти спереди, но так, чтоб не мог поднять он рук. Багги вздыхал – сначала облегченно, потом обреченно. Айло запихнул ему в рот немного мяса, хлеба и пару капустных листьев и вновь дал запить вином. Он безропотно помогал пленнику в быту, не желая унижать и без того оказавшегося в безвыходном положении Блара.

 

Когда Багги пробудился, он даже не понял сколько времени прошло с тех пор как он уснул. Голова его гудела после глубокого сна, накатившего от крепкого вина. Он поискал глазами своих спутников и обнаружил их неподалеку. Обоих было еле видно. Они переместились чуть вперед по коридору и сидели, обнявши друг друга ногами и руками. Они безудержно целовались, и Багги взревел, закатив глаза куда-то в надбровные дуги.

— О нет! О боги милостивые, дрянь какая! Вот это срамота. Так и знал, что это случится. Хуже не придумать. Не могу смотреть на эти извращения. Боже, боже, Павший боже, это ли ты нам завещал, отец родной? Это ли твоя звездная суть от матери Красной Аст? О мерзопакость, о сквернолюбие!

Он отвернулся, встал и, не переставая причитать, потащился в противоположную сторону.

— Ох, ох, тралала! Не вижу, не слышу, не замечаю! Кровь из глаз польется, если еще хоть раз увижу. Ну где это видано! Вот ведь угораздило.

Не переставая пыхтеть и тяжко вздыхать, чтобы заглушить еле слышную возню позади себя, Багги брел в противоположном направлении.

— Как же так? Ну как же так! Боже, если ты слышишь меня, чувствуешь мое смятение, ответь – должно ли такому быть? Ведь Менсогул ясно дал понять кому кого любить полагается…  Дай мне прозреть в этом вопросе. Чувствую себя полным кретином, словно дерьмом меня кормят, когда гляжу на них. Надоело мне это чувство хуже горького уксуса. Но сколь еще мне с ними путь держать? Изведу я сам себя. Должен знать я отчего так бывает, почему так случается. Грязь эта… вообще-то не выглядит особенно грязной, но смущает меня. Отчего же?

Он опасливо обернулся, словно за ним гнались волки. Напрягая зрение, он обнаружил, что ничего не изменилось – они все так же сидели, обнявшись. Багги облегченно вздохнул. Ну, бог миловал! От остального зрелища избавил меня. Он неуверенно пошел обратно, качая головой.

— Какое бесстыдство! Как можно! – возопил он, обращаясь к ним. – Ведь я вижу все ваше непотребство и страдаю от сего непристойного зрелища.

Морион оторвался от губ доктора, обернулся и свирепо проревел, оглашая коридор:

— Очнись, Багги! Ты в могиле. Какая непристойность в мире мертвых? И это наш мир, тебя допустили сюда – так и живи теперь по местным правилам.

Багги сплюнул и вновь уселся на свое место. Те продолжили свое занятие, медленно снимая друг с друга одежду, а он затянул какую-то песню, от которой его опять стало клонить в сон.

 

Они шли втроем, посмеиваясь над рассказами Багги о жизни в Гризере – шумном торговом городе, где регулярно проходили огромные ярмарки, на которых можно было купить что душе угодно. Морион часто бывал там, поэтому он кивал и ностальгически поддакивал, вспоминая свои былые тамошние похождения. Позже Айло рассказал Багги о своей дружбе со знаменитым гризайским палачом, отчего тот восхищенно охал и постоянно присвистывал. А Легуру и впрямь было что порассказать. Поведал он их пленнику и о том, как вскрыл труп одного из белокожих великанов. Багги был ошарашен и долго не мог успокоиться. Он засыпал Айло вопросами, восторгался его ремеслом и тем, что и как он обнаружил. Достать яд из легкого! Шутка ли. Багги восхвалял Айло. Тот был приятно удивлен, и его начавшаяся, было, хандра ненадолго отступила. Ему было до смерти жаль, что он толком не мог читать свою небуланскую книгу – в полумраке было невозможно сконцентрироваться, едва различая буквы, напрягая глаза. Вся их деятельность состояла из бесконечного пути, принятия пищи и сна.

Якко злился. Его раздражал Блар, его вечное ворчание и бесконечные отповеди. Ему страшно хотелось исколотить пленника до потери сознания и насладиться обществом Айло в полной мере. Багги чувствовал его напряженность и поэтому решил на какое-то время прикусить язык, что бы ни случилось. Повод вскоре представился.

Во время ночлега, еле дождавшись пока Блар перестанет ворочаться, Морион навалился на Легура, который хоть и спал уже, но ответил ему полным согласием, с трудом разлепив глаза. Багги и ухом не повел, и Морион был чрезвычайно рад такому стечению обстоятельств.

Утром, хотя на самом деле никто не помнил точное время суток, Багги встал, как ни в чем не бывало, перекусил со всеми и бодро зашагал вперед, насвистывая. Якко подозрительно поглядывал на него, подумывая связать пленника потуже.

Айло же решил сжалиться над Багги и на очередном привале принялся смазывать его покрасневшие от веревок руки каким-то ароматным бальзамом. Багги горячо его благодарил.

— Я и забыл, что ты доктор. Вернее, помнить-то помнил, но догадаться полечиться у тебя как-то не смог.

— Я не в полной мере доктор. Я только учусь.

— Хм, а я думал, ты занимал высокий пост.

— Занимать-то занимал. Мне он достался по наследству. Кто угодно может занимать пост, это не свидетельство великого мастерства.

— А ты, стало быть, стремишься к этому мастерству?

— Именно.

— Я думал, мы двигаем навстречу смерти.

— Даже если и к смерти. Все равно стремлюсь.

— Среди нас ты один постоянно талдычишь о предстоящей смерти, — раздраженно проговорил Якко, глянув на Багги. – А что если нам повезет? Что если боги смилостивятся над нами? Что если никто и не умрет? Грядущего нам знать не дано. Так и глупо горевать из-за того, чего не знаешь.

— Да понял, понял, — вздохнул Багги.

Айло принялся намазывать плечо Якко, так же воспалившееся от ремней тяжелой сумки. Он расстегнул его ворот, приспустил рукав и начал поглаживать его кожу пальцами, растирая мазь. Багги зашипел, отвернулся и поскорее лег спать. Уснул он и впрямь быстро. Снились ему какие-то юные девы, которых ловил он, хватая за длинные рубахи. Они же разбегались от него, хохоча и лавируя мимо его объятий. И когда Багги разлепил глаза, перед его взором в затемнении стояла нагая дева, прекрасная формами – узкие бедра, еще более узкая талия, маленькие плечи. Она только что стянула рубаху и стояла к Багги спиной. Он сонно причмокнул и игриво окликнул ее.

— Детка, иди-ка сюда, присядь ко мне на колени.

— Вот еще, — ответил Айло, обернувшись к нему.

— Тьфу ты!! – взревел Багги. – Пропади ты пропадом! Отврат полнейший! О, боги, за что вы так со мной! Ну чем я вас прогневал? Сквернопакость какая! Ох, демон разврата одолел меня, ослепил меня! Совсем я спятил с вами, поганцами! Вот это дрянь.

Айло пожал плечами и натянул рубаху. Оказывается, он одевался, ибо пора было приниматься за скудный завтрак да двигаться дальше. Багги же все вопил. Полуодетый Морион подскочил к нему и треснул коленом в челюсть.

— Я долго терпел, приятель, теперь же от души тебя отделаю.

— Не надо, — отозвался Айло, просунув голову в ворот рубахи. – Спросонья принял он меня, видать, за какую-то свою девчонку.

— Ах вот оно что, — процедил Морион. – Что, всё тела покоя не дают? Изошёл слюной на Айло?

— Еще чего!! – гаркнул Багги, сплевывая кровь. – Да отстаньте вы от меня! Делайте что хотите, только меня не троньте!

— Мы это и делаем, если ты не заметил. Но тебе не по нраву как бы мы ни сели, ни встали, ни легли, хоть на другом конце коридора, как бы Айло меня ни намазывал, как бы ни взял я его за руку, как бы ни глянул на него, как бы ни обратился – ты все не уймешься.

— Что могу я поделать, коль это так противно, ненормально, извращенно… неправильно!

— Самое противное здесь — твой жалкий скулёж! Заткнись, иначе останешься без зубов, а то и без языка.

Багги снова презрительно сплюнул.

— То-то и оно — явственно видно, что ты душевнобольной извращенец и живодёр, не понимаю как доктор вообще ложится под тебя, бесноватого.

— Он сам выбирает куда ему ложиться. Каждый человек волен выбирать по своему вкусу.

— Что, и под осла?

— Какие игривые у тебя мечты. Ну, если осел не будет против.

— Какая дрянь! – пропыхтел Багги. Морион рассмеялся:

— Я шучу, дубина. Хотя…

— Тьфу на тебя! Тьфу еще раз! Десять тысяч плевков тебе в лицо!

— Что ж, — хмыкнул Морион, — от плевков я легко утрусь и пойду своей дорогой. Это ты сдохнешь от обезвоживания и бессилия, изливаясь ненавистью в мою сторону.

— Вам нужна хорошая порка обоим, тогда вы моментально образумитесь.

— Порка, говоришь? – процедил Морион. – Ты не приметил на спине Айло ничего интересного?

— Нет, темновато, знаешь ли.

— По-моему это видно и с закрытыми глазами, — Морион притащил Легура к Багги и задрал его рубаху. – Что, нравится? Как тебе такая порка?

Багги передернуло. Он представил боль, что испытывал человек, которому наносили такие раны. Рубцы чуть посветлели, но по-прежнему жутко бугрились длинными полосами, как на тигриной шкуре.

— Кто ж тебя так, родненький? – пробормотал он.

— Сограждане мои, — усмехнулся Айло.

— Ох, сынок, сочувствую. Больно это, конечно, да и вообще ничего хорошего – срам один.

— Как думаешь, образумился он? – процедил ему в лицо Якко.

— Ладно, ладно, понял я, что глупость сморозил. Прав ты. Не порка. Но вот девка ладная вам была бы как истинное лекарство.

— Пробовал я девок, — рассмеялся Якко. – Да кого я только не пробовал! Не волнуйся, и женскую анатомию в свое время я неплохо изучил. Теперь что скажешь?

— И все равно ты выбрал его? – недоверчиво пробормотал Багги.

— Как видишь.

— Ну, здесь мне не понять, извини.

— Честно говоря, твое скудоумие поражает. Что же не понятно тебе? Ведь я люблю его.

Багги покачал головой и вздохнул.

— Вы попрали все мужское братство, извратили все что можно.

— Какое мужское братство! – расхохотался Якко. – Имеешь в виду крепкие мужские альянсы, где мужественность так и хлещет, прикрывая ненависть ко всем окружающим? Они воспевают дружбу, основанную на насилии и презрении, подчинении и унижении тех, кто отличен или слаб. Но в перерывах между драками и воплями о своих девках, несокрушимой мужественности и плодовитости, многие из миджархийских рыцарей поодиночке прибегали ко мне, задирали свои кольчуги и спускали штаны. Знаешь зачем? Чтобы я просто посмотрел на них. И я сидел и смотрел, а они сгорали от удовольствия, унижаясь и трепеща передо мной. Так вот пресловутое «мужское братство» — апогей ханжества. А ханжество куда грязнее обнажения одного человека перед другим.

Багги ничего не ответил. Он все тряс головой и шумно вздыхал, бормоча под нос ругательства. Некоторое время они провели в молчании.

— Багги, тебе нечего стыдиться — раздался из темноты голос Айло.

— Стыдиться? — изумился Багги. — То не стыд, но брезгливость, заруби себе на носу.

— Не может быть зазорным наслаждаться красотой плоти, — продолжал доктор, не обращая внимания на его слова. — Это не наш корыстный замысел. Не мы сами создаем себя – мы приходим в мир созданными, зарисованными свыше. Наброском, который обрастает деталями и становится личностью. Боги создают нас – звездная суть становится человеком, лишь сходя с их гончарного круга. Но истинная красота тела, даже самого идеального, непостижима и невидна без красоты звездной сути. Звездный свет просвечивает сквозь плоть – это рождает созвучие души и тела, которое слышно лишь тому, кто любит тебя.

Морион удивленно обернулся к нему и улыбнулся. Весьма поэтично, что странно для Айло.

— Закачаешься, — согласился Багги, — тебе бы, сынок, стихи писать, ага.

— Признай, ты наслаждался красотой его тела, — ухмыльнулся Морион, ткнув его пальцем в грудь. – Тебе даже не надо было знать пол, чтобы тут же изойти слюной. А что ты скажешь на это?

Он начал расстегивать свой дублет. Багги медленно поднял на него взгляд.

— Ты что, больной?

— Смотри на меня.

— Сынок, — обратился Багги к Айло, — убери его от меня. Мне страшно, у этого молодчика совершенно поехала крыша.

Легур безудержно смеялся, повалившись на пол, усмехался и Якко. Он медленно разделся, поигрывая мышцами. Багги с интересом разглядывал его татуировки, напрягая зрение в темноте.

— Ты действительно любопытно раскрашен. Напоминает роспись в храмах.

— Прекрасно только это? Как тебе мой торс?

— Чего тебе надо? Расписная шкура неплохая, ну мускулистый ты парень, дальше-то что?

Айло, не прекращая смеяться, подобрался к ним и набросил одежду на Мориона.

— Якко, ты не в его вкусе. О, прости, Багги, он не всерьез. Задирает он тебя, как и ты его.

— Тьфу! Ну вас в Бездну! А начали-то так красиво, о любви там разливались.

— Ты, верно, полагаешь, что любовь существует лишь для размножения? – поинтересовался Морион.

— Ну а то как же? Мужчина любит женщину, рождают они потомство – круговерть жизни поддержана. Так оно положено. Так оно правильно.

— Выходит, наша любовь неправильна?

— Неправильна. Ну… не знаю, ребята. Это с какой стороны, вероятно, посмотреть.

— Не учел ты одного. Мужчина может люто ненавидеть женщину, как и она его. А потомство их появится и не смотря на это. Жизнь рождается не из любви. Любовь не всегда служит толчком к началу новой жизни. Это лишь один из вариантов ее проявления. И рождение детей не есть высшее проявление любви, ее доказательство, ее опора. На самом деле это ловушка. Я думаю, любовь вообще она… низачем. Она всего лишь сочленяет две звездных сути воедино. А уж какого они там пола, облика, будут ли они размножаться — дело десятое. Так оно мне видится.

— То есть неправильной любви так уж не бывает? – прищурился Багги. – А как насчет… к примеру, любви сына к матери? Брата к сестре?

— Какой любви? Плотского влечения?

— Страсти. Полного чувства, про что вы тут так распинались.

Морион пожал плечами.

— Любовь есть любовь, и если она никому не мешает и не вредит, то почему бы нет.

— О, я не могу такое слушать! – возопил Багги. – Это уж край! Еще и кровосмешение мне тут оправдайте! Боже, дурно мне. Да ты совсем больной!

Он прокашлялся.

— Как же это не мешает, Якко? Такая любовь рождает уродов, это всем известно.

— Вроде выяснили, что любовь ничего не рождает, это не предназначение ее, не цель. Рождение детей – лишь одно из проявлений любви. Если оно невозможно – настоящую любовь это не убьет.

— Но если ребенок уже родился?!

— Мне жаль его. Но ты не находишь, что это совсем другая история?

— Но, выходит, люди, родившие его, – близкие родственники, полюбившие друг друга, — скверные люди, чудовища!

— Любовь вредить не может, — упрямо отрезал Якко. — Что-то было не так с этими людьми, решившимися на такое — им захотелось родить из своего чувства зло. Любовь же не рождает, она не вредит.

— Всё, хватит! – воскликнул Багги. – С меня довольно. Вам, греховодникам, меня не запутать. Я знаю истинную мораль и правду.

— Истинную мораль? – Морион усмехнулся и наклонился к нему, схватив за грудки. – Здесь вся твоя мораль мертва. Здесь все мертво кроме нас. Мы глубоко под землей, тысяча крыс. Идем за Черные горы, где живут белокожие красноглазые великаны. И можешь сколько угодно цепляться за свою мораль, раз больше не за что. Ты одинок, ты связан, голоден, испытываешь боль. Впереди бесконечный тоннель и неизвестный исход, но ты цепляйся, цепляйся, может это поможет тебе. Ты такой же злодей и душегуб, как и эти красноглазые люди. И все твои оправдания – ложь, бред, лицемерие. О них разбивается вся твоя мораль. Ты плюёшься в нас, вместо того чтобы принять себя и признать, что ты убийца! Унижая нас, ты не становишься благороднее. Можешь называть нас развратными, похотливыми, бесстыдными или еще как там… плевать! Да, мы такие и есть, и так и проживём нашу маленькую жизнь в этом тоннеле. Ты же страдай и дальше, убеждая себя в своей исключительности.

Он отпустил его и Багги ухнул на пол, постанывая от боли. Айло вздохнул и принялся кормить пленника, который жадно набросился на еду, набив полный рот. Впрочем, это была вся его порция – неизвестно, сколько им предстояло идти, поэтому Айло растягивал запасы пищи как только мог. То, что портилось и не могло долго храниться, они съели довольно быстро, но остатки еды из сверкающих пакетов, капустные кочаны и прочие лежкие продукты тщательно экономили. Вина осталось до обидного мало.  Запасы воды, что тащил на себе Якко, были в десятки раз больше, но так же не бесконечны, и если вдруг хотелось пить, Айло доставал погрызть кочерыжки. Их было трое, лишний рот тяготил их, но они не намеревались морить Багги голодом, посему он питался наравне со всеми.

 

Предыдущая глава

Следующая глава

error:
Яндекс.Метрика