48. Сопряжение

Каждый вечер традиционно оканчивался ужином дома у Джеки. Все собирались за его большим чёрным столом, предавались долгим рассказам и бурным обсуждениям и расходились лишь далеко за полночь. Несколько раз их ежевечернее застолье посетил и Томон со своим семейством, а так же Джокул настаивал, чтобы присутствовала и Рэлия. Та охотно принимала приглашения, но уходила раньше всех. После неё обычно поднимался Томон, а за ним уходили и остальные. Оставались лишь Джеки и Хуги.

— Нравится ли тебе здесь, Хуги? — как-то спросил Джеки, подливая им в бокалы вина.

— Уж говорил я множество раз…

— Ладно тебе. Мы здесь одни, ответь как есть.

Хуги глянул на него исподлобья и усмехнулся.

— Здесь ничего. Но не моё это место. Здесь я чужак и всегда им буду. Не могу отделаться от ощущения, что я в гостях, но что-то засиделся неприлично долго. Все эти чудеса великолепны, люди милы, а обретённые ими знания грандиозны.

— Но…?

— Но у меня складывается ощущение, что и они, и мы сидим в бутылке. Стучим по стенам, а окружающий мир нас не слышит. Так вот он должен услышать. Как же разбить эти стены, а, Джеки?

— Сложный вопрос. Для начала необходимо вылезти из этой бутылки.

— Но это не очень-то честно выходит. Как сделать так, чтобы вино познания пролилось и на окружающий мир?

— Шуметь! — весело воскликнул Джокул, хлопая его по плечу. — Шуметь, кричать. Не молчать! И тогда-то стекло и треснет.

Хуги рассмеялся. Прозвенели бокалы и они выпили ещё.

— Ты хочешь домой, в Небуломон? — спросил внезапно Джеки.

— Пожалуй, — ответил после некоторого молчания Хуги, пожав плечами.

— Я рад, что ты нашёл свой дом. Это дорогого стоит.

— Ну а ты? Отправишься домой?

Джокул кивнул.

— Мне обязательно нужно будет ненадолго вернуться туда, — он вздохнул, — я обещал маме, что вернусь. И старому священнику Блиндуру. Да и потом… мне необходимо бывать там, чтобы помнить откуда я. Чтобы выстроить себя, необходимо чётко осознавать свой фундамент. На чём стою я, через что прошёл, что подхлёстывает меня, на каких дровах танцует моё пламя. Но я не могу остаться дома, я бегу оттуда. Я не могу остановиться. И продолжаю свой путь.

— Куда же он ляжет, твой путь? – спросил Хуги, мрачно глядя в свой бокал.

Джокул пожал плечами.

— Непокорённые дали зовут меня, Хуги…

— Я в этом и не сомневаюсь. Возьми же и меня с собой.

— Нет, друг, твоя служба мне окончена. Отныне наши пути разойдутся.

Джеки ширко улыбнулся, жадно потёр ладони и снова взялся за бутылку. Хуги скрестил на груди руки и пытливо взглянул в покрасневшее лицо Джокула.

— Но как же мне тогда приглядывать за тобой?

— За мной больше не нужно приглядывать.

— Как мне узнать, что ты в порядке?

Джеки заливисто рассмеялся. Он отхлебнул прямо из горлышка и, глядя Хуги в глаза, весело заявил:

— Дорогой мой Хуги, я никогда, слышишь? Никогда не буду в порядке.

Воцарилась тишина. Джеки пил. Хуги задумчиво разглядывал вино в своём бокале, поводя пальцем по его хрупкой стенке.

— И всё-таки приглядывать-то за тобой нужно, — в конце концов подытожил он, со стуком поставив бокал на стол. — У меня стойкое ощущение, что стоит мне отвернуться, ты непременно угодишь в какую-нибудь страшную беду.

— Ну и что?

— Что значит «ну и что»? Знаешь, неблагодарный ты наглец, мне не плевать.

— Знаю. Но ты же помнишь, что у тебя есть и своя жизнь — Рифис и твой дом?

— Дом это не четыре стены. Мой дом там где Рифис, мой дом там где ты. И пока я не буду уверен, что ты в порядке, тебе не отделаться от меня. Придётся тебе, стиснув зубы, терпеть мою компанию.

Он звякнул бокалом о бутылку, которую держал Джеки, и опрокинул вино себе в глотку. Тот молча и пристально смотрел на него, словно разглядывая ранее незамеченные им черты. Хуги выглядел так привычно. Был таким знакомым. Невозмутимым, но не безразличным. Если он и открывал рот, так чтобы сказать что-то ценное и важное. Был всегда собранным, даже если изрядно принял на грудь. Ну это же Хуги, обычно говорили его солдаты, когда тот отказывался напропалую кутить и безобразничать или не гоготал над их пошлейшими шутками. Каменный Хуги — так они его звали со снисходительным уважением. Но он вовсе не был каменным, он был живее всех живых. Спокойствие было его внешней чертой, за которую он не переступал, чтобы сохранять здравый рассудок. Он был силён и обстоятелен. Он прошёл огромный путь, видел столько, сколько никто не видел, обрёл все то, о чём не смел и мечтать. И по-прежнему был спокоен. И все так же невозмутимо смотрел на Джеки, словно спрашивая «ну что, когда выдвигаемся?», готовый тут же схватить свои вещи и идти за ним. «Мой дом там где ты. И пока я не буду уверен, что ты в порядке, тебе не отделаться от меня».

Джокул рассмеялся.

— Помнишь ли, Хуги, тот вечер в Синем замке, где мы так же пили с тобой на пару? Я сказал, что мне все известно о тебе, а ты…

— А я ненавидел себя, — отозвался Хуги. — И боялся тебя.

— Почему боялся?

— Ты не источал столь привычный мне яд насилия и презрения. Ты был мне рад! Я подумывал, что ты безумен, пока не узнал тебя ближе.

— И что ты думаешь теперь, когда узнал ближе?

Хуги хмыкнул и медленно проговорил:

— Я думаю, что если над тобой кто-нибудь занесёт клинок, и нечем будет отбиться ни тебе, ни мне, я перехвачу его голыми руками. И я буду защищать тебя всегда. Не как верный пёс, не как наёмник, а как тот, кто любит и ценит тебя как сына.

Джокул уткнулся лицом в его плечо. Хуги погладил его по голове.

— А знаешь, что думаю я? Думаю, я забрался на эту высокую башню под самые облака для того, чтобы услышать эти слова.

 

Как и было обещано, Рэлия повела Джокула в театр, где ему надлежало сидеть в ложе самих Эбревертов. К изумлению Джеки внутреннее убранство театра было невероятно мрачным. Стены были чёрными, драпировки, свисающие с высоченного потолка — чёрными. Как и занавес, и оркестровая яма, пол сцены был угольно-чёрным, словно в нём зияла гигантская дыра. Чёрными были полы и в зрительном зале, черны были бархатные сиденья и наряды всех гостей.

— Ты отлично вписался, — похвалила Рэлия неизменно облачённого в чёрный кафтан Джокула, шествуя с ним под руку в потоке людей, стремящихся занять свои места. На ней было невероятно длинное и пышное чёрное платье, шлейф от которого тащился за ней лёгкой дымкой из органзы и шёлка. Плечи были открыты, объёмные рукава оканчивались на локтях, талию обнимал массивный тканевый пояс, на спине завёрнутый во внушительный узел-бант.

Клан Эбревертов, окружённый прочей красноглазой элитой барилцев, также утопал в чёрном шёлке. Их белоснежные лица и ладони сияли посреди мрачных драпировок словно кости скелетов в жидкой смоле.

Джокулу они казались невероятно красивыми. Они были большими, дивными людьми. Да, это были люди. Джокул с нескрываемым восхищением разглядывал их мутировавшие тела, выглядевшие столь непривычно глазу. Даже небуланцы не смотрелись так чудно и сказочно как они.

Ладони их были изящны и так велики, что, казалось, могли запросто обхватить Джеки за талию. Их кровавые волосы лежали волнами на спинках кресел, драпированных тяжелой мягкой тканью. Кровь пульсировала внутри каждого волоса, отчего казалось, что вытекает тонкими струйками на пол прямо из черепов.

Соралит изменил их внешне, подарив миру новую расу «стражей Бездны». И они по-прежнему преданно охраняли её, таили своё сокровище от всего мира. Джокул давно научился отличать членов семьи Эбреверт от остальных мутантов. У каждого из них на груди мерцал кулон из соралита на массивной серебряной цепи.

Барион сидел в центре ложи, окружённый своими родственниками и членами Экспертного совета. Увидев Джеки, он улыбнулся и гостеприимно указал на сиденье чуть поодаль от них у балюстрады.

— Прошу вас, господин Валли, располагайтесь у нас самым комфортным образом.

Джеки склонился перед ним и остальными, которые отреагировали на его появление дружелюбными кивками, и опустился в невероятно мягкое гигантское кресло. Он почувствовал себя маленьким ребёнком на стуле для взрослых, и это страшно позабавило его. Он оглянулся в поисках Рэлии — та о чем-то переговаривалась с Барионом, наклонившись к его огромному уху. Они улыбались друг другу, и Рэлия даже дотрагивалась до тыльной стороны ладони правителя. Джеки вспомнил, что госпожа Астемир была одним из доверенных лиц Эбревертов, почти членом семьи. Раньше этот факт как-то ускользал от него, он считал Рэлию их проводницей в гигантском городе, подружился с ней и общался запросто, при этом Рэлия с интересом шла ему навстречу. Он почувствовал смущение от того, что вот так шутливо и без церемоний тащил её к себе в гости и сажал за стол со всеми, наливал вина и целовал ей руки. Вот идиот, — мысленно стукнул он себя по голове, отвернувшись от Эбревертов.

Рэлия вскоре опустилась рядом с ним, заполонив все пространство кругом своими юбками и шлейфом. В руках она сжимала свой неизменный коммуникатор-планшет, блестящий и тонкий как пластина чёрного хрусталя. Её волосы были белыми и переливчатыми словно перламутр, розовые пряди давно исчезли — она меняла их цвет так же непринуждённо, как и одежду. Глаза её были разными по цвету: один голубым, другой зелёным. Большинство барилцев были темнобровы, голубоглазы и светловолосы, как Томон, но они не походили друг на друга, их лица отличало большое разнообразие форм и профилей. Все они были различны, но Рэлия Астемир, по мнению Джеки, была и вовсе уникальна. Он ещё ни разу не сталкивался с альбиносами и всё никак не мог на неё насмотреться. Её красота была странной, самобытной, даже экстравагантной, а сама она — так умна, что, казалось, не существовало вопроса, на который бы она не могла ответить, и проблемы которой не смогла бы решить. Но Джокул не вёл с ней глубокомысленных разговоров, а вместо этого всё время, как он думал, докучал ей какой-то ерундой и глупостями – распевал ей песни и рассказывал о своём походе. Он нахмурился и угрюмо смотрел вниз, где мелькали светлые головы барилцев, рассаживающихся по местам. Зал был почти заполнен. Джеки так глубоко задумался, что Рэлии пришлось потрясти его за плечо.

— Что случилось?  — участливо спросила она, глядя в его озадаченное лицо. — Хочешь выйти прогуляться?

— Нет, — протянул Джеки. — Покинуть это место я сейчас не в силах. Здесь все так чудно мне, что не хочу упускать ни мгновения предстоящего действа.

— Выглядишь ты скорее так, словно уронил вниз что-то ценное, — хмыкнула Рэлия. — Если что-то беспокоит, ты всегда можешь довериться мне.

— Я вообще-то думал о тебе, какая ты необыкновенная и сколько ты потратила на меня времени. А я не удосужился даже поблагодарить тебя, принимая всё как должное. Прости меня и позволь загладить свою вину.

Рэлия спокойно смотрела на него, нисколько не переменившись в лице.

— Всё хорошо. Я и так чувствую твою признательность. Никаких особенных благодарностей мне не нужно. А уж твоей вины и вовсе нет ни в чём.

Внезапно на плечо Джокула легла чья-то большая тёплая длань. Он обернулся и увидел, что слева от него сидела женщина из клана Эбревертов. Она была уже в летах, как и Барион. Укутанная по горло в массивную чёрную мантию, она хитро посматривала на Джеки, едва заметно улыбаясь.

— Вся ваша вина в том, что ваше сердце слишком быстро бьётся в присутствии Рэлии, — тихо проговорила она, наклонившись к его уху. – Но здесь нет вашего прегрешения – вы молоды и жаждете любви. И это одно из чудес молодости – любить неистово и внезапно. Не изводите себя старческим чувством вины, молодой человек. Судя по всему, вы не изношены страстями, вы неопытны и наивны в романтических отношениях, и это прекрасно.

— Не так уж я наивен… И не лучше ли быть мудрым и опытным, чем на каждом шагу совершать досадные ошибки? – так же тихо отвечал ей Джеки.

— Отчего-то мне кажется, что совершать ошибки вам даже нравится. Взгляните на меня, — Джокул задрал голову и посмотрел даме в лицо. Её смеющиеся, красные как порфира глаза были окружены морщинами, она была немолода, но в её взоре читалось добродушное ехидство и живость. – Я опытна. Но зачем мне теперь этот опыт? Спросите себя.

Джокул смущенно промолчал. Дама негромко рассмеялась.

— Меня зовут Каона Эбреверт, я сестра Бариона.

Джокул представился и пожал её большую ладонь.

— Как вам нравится гостеприимство барилцев, господин Валли? Всем ли вы довольны?

— Ваш народ блистателен во всех отношениях. Я не могу быть чем-то недоволен, ибо все здесь изумительно, и я преисполнен благодарности вам.

— И всё же собираетесь нас в скором времени покинуть, — лукаво улыбаясь, проговорила Каона.

— Да чем же я себя так выдаю? – рассмеялся Джокул. – Вы не первая, кто готовится провожать меня, хоть я ещё и не прощался.

— Не надо быть гением, чтобы постичь вас. С первого взгляда на вас понимаешь, что вы тот самый искатель свободы, который исходил весь мир в поисках оной и нашел абсолютно всё кроме неё. И вы прекрасно знаете, что здесь вашей свободы нет. У вас своё о ней понятие, своя цель заполучить её. И вы продолжите поиск, верно?

— Верно, — ответил Джокул, широко улыбнувшись.

— И это чудесно, — подмигнула ему Каона. – И не верьте во всякие бредни, что этой свободы не бывает. Бывает, еще как бывает. И вы освободитесь, я в вас верю.

— Свобода нужна не только мне. Я хочу найти её для всех. Для тех, кто скован ненавистью, отчаянием, нуждой.

Каона хмыкнула.

— С этим сложнее. Но не опускайте рук, молодой человек. Какой бы сложной ни казалась вам ваша стезя, помните одно – важна не цель, но сам путь.

Джеки радостно кивнул ей. Он раскрыл, было, рот, чтобы ответить, но в этот момент прозвучал мелодичный сигнал. Свет начал медленно гаснуть, а занавес подниматься.

— Выключите ваш переводчик, господин Валли, — посоветовала Каона. – Он вам нынче ни к чему. Но вы и без моих наставлений прекрасно знаете, что музыка не требует дословного отчёта о смысле каждой взятой ноты. Музыку мы слушаем сердцем и им же понимаем всё то, о чем дрожит воздух вокруг нас.

В наступившем мраке не было видно ни зги. Темень эта напомнила Джокулу узкий тоннель под Черными горами. Он поёжился и непроизвольно расправил плечи.

Внезапно на балюстраду прямо напротив его кресла вспорхнула птица. Она вся искрилась и сияла пёстрым блестящим оперением в темноте словно светлячок. Джокул ошеломлённо уставился на неё и медленно протянул руку. Птица испуганно завертела головкой и быстро улетела прочь, яркой искрой бросившись в темноту зала.

Но там уже было не так и темно – со всех сторон замигали искры. За сценой забрезжил рассвет – солнце медленно восходило из-за гор, горячо блеснув в разные стороны лучами. Джеки с изумлением увидел, что вместо черноты всё в зале позеленело – вместо гладкого пола бугрились холмы, колосились травы, повсюду росли деревья с пышными кронами, которые становились всё ярче и ярче, зеленее и зеленее, в то время как поднималось солнце. Он вдруг понял, что этот пейзаж он уже видел много раз – наблюдал со стен родного замка, как солнце поднималось из-за холмов и постепенно освещало долину.

Повсюду порхали блестящие птицы, распевавшие на все лады. Раздался топот копыт и из-за деревьев горделиво вышли олени. Они наклоняли свои грациозные головы в густую траву и на ходу пощипывали её, поводя огромными рогами.

Все действо происходило под медленную тихую музыку, которая нарастала в своем звучании и мощи, и к тому времени как солнце вознеслось на небеса, уже гремела бешеным мажорным потоком. И Джеки показалось, что каждый свой рассвет он встречал именно под эти звуки, так дивно и гармонично они сопровождали пробуждение утра.

Яркий солнечный свет чуть сник, и из огненно-золотого ореола показалась фигура женщины в развевающихся одеждах. Она стояла на совершенно незаметной перекладине, которая медленно опускалась вниз, на зелёный луг. Зал разразился аплодисментами. Джеки оглянулся по сторонам и тоже бешено забил в ладоши. Он вцепился в подлокотники и весь подался вперед, желая рассмотреть диву получше.

Женщина, спустившаяся с неба, была одета в блистательное красное платье с длинным шлейфом. Оно ослепительно мерцало в свете солнца, но ещё ярче горела огромная красная звезда у нее в волосах. Сама солистка была высока и белокожа, её кровавые волосы были распущены и струились по плечам и спине до самого пола. Она воздела руки и музыка моментально стихла. Женщина тотчас запела. Её высокий, чистый и сильный голос разносился по всему залу — казалось, он вламывался в грудную клетку и пробирал до самой души. Пока дива пела, а музыка крадучись следовала за её голосом, из-за деревьев показался мужчина. Он также был высок и красноволос, а кроме того имел огромные радужные крылья и был облачен в голубое с золотом длинное одеяние. Женский голос смолк и моментально раздались рукоплескания, благодарящие за спетую партию и приветствующие нового солиста. Тот не стал долго раздумывать и принялся отвечать диве в той же манере, разливаясь мощным баритоном. Джокул легко разгадал сюжет, сообразив, что это был не самый разобычный восход, а первый в только что сотворенном мире, а на сцене пели не кто-нибудь, а сами боги — Арбар и Аст.

Хм, кажется, эрудит Рилон называл это «мифология» — вспомнил Джеки. Все происходящее действо настолько дивно красиво, что хочется верить и соглашаться, что так всё и было. Внезапно Джеки подумал о младшем брате, обожавшем театр, любые выступления и лицедейство. Если бы Джозар увидел всё это, он бы сошел с ума от счастья. Как досадно, что его здесь нет…

Всё же это поразительно. Он сидел и наблюдал, как общаются боги, колоратурно выписывая голосами свои прекрасные партии. В то же самое время где-то там внизу, на земле, в городах под раскидистым небом, во тьме холодных храмовых амфитеатров толпы людей в молчании молились этим самым богам, упрашивая о каких-то милостях.

Голоса мутировавших барилцев были невероятно сильны и раскатисты. Их сверхчеловеческие возможности так поразили Джокула, что он вскочил и смотрел на сцену, практически свесившись с балкона. Огромные лёгкие солистов позволяли им разливать такие вокальные реки, что Джеки задыхался, пытаясь полушёпотом повторять за ними.

Сюжет развивался предсказуемый, но это никак не умаляло ценности всего представления, прекрасного, блистательного и, по мнению Джеки, безупречного во всех отношениях. Это был гимн достижениям человечества — искусству и науке. Они переплетались друг с другом, проистекали друг из друга и рождали нечто новое и удивительное. Как родился восход от Арбара и Аст, так и родилось на глазах Джеки всё из ничего – видимое из невидимого, мир появился благодаря закономерному рациональному алгоритму и обрел звучание благодаря стихийному вдохновенному искусству. И одно без другого не могло существовать, и неповторимость искусства и обязательная воспроизводимость науки рождали новое чудо, и имя ему было – сопряжение.

Джеки вспомнил, как Стриго втолковывал ему философское учение о сопряжении, распространённое в Бариле, и принялся возрождать в памяти небезынтересные его суждения, попутно следя за происходящим на сцене.

Красная Аст, Небесное Светило, зачала от Арбара, Духа Созидания, и родила звёзды. По залу раскинулся совершенно другой пейзаж — жемчужно-белые деревья, в кронах которых вместо листьев блистали миллионы звёзд. Они росли прямо посреди зрителей, совершенно четкие, живые и настоящие, сияя посреди темноты «вечного ничто». Арбар бродил по созданному им звёздному миру и беспрестанно пел. Временами он предавался любви со своей Аст, рождая вихри звезд.

На этом первое отделение завершилось, и после грома рукоплесканий Джокул обессиленно упал в кресло. Он вспотел и тяжёло дышал, будто сам только что целый час распевал невероятные рулады о сотворении мира. На миг зал погрузился в темноту, после зажегся свет, и уже не было кругом ни деревьев, ни звёзд, ни оленей, ни богов. Все было чёрным и будничным. Зрители загудели и задвигались. В ложе Эбревертов тоже началась суета — все разом начали беседовать друг с другом, а стюарды с подносами заскользили между рядами, предлагая гостям напитки. Вскоре поднос очутился у лица Джеки и он увидел изящные бокалы разных форм, наполненные разноцветными жидкостями.

— Выпейте чего-нибудь покрепче, Джеки, — посоветовала Каона, — берите пример с меня.

Она приподняла бокал с небесно-голубой эссенцией.

— Соралитовый виски.

Джеки схватил такой же бокал с подноса и смело попробовал напиток на вкус. Горло его моментально обожгло огнём, после чего вся глотка завибрировала и моментально охладилась, словно бы он вздохнул на морозе полной грудью. Затем она вновь нагрелась — медленно и сильно. Джеки громко охнул и разом выпил все содержимое бокала, от чего весь задрожал и шумно выдохнул. Он схватил, было, второй бокал, но Каона придержала его руку.

— Спокойнее, спокойнее. Виски покрепче вина, тем более, как вы заметили, эффект от него иной. Вначале взгляните на этот изумительный бирюзовый цвет, чтобы запечатлеть образ напитка, затем вдохните аромат, почувствуйте это дивное благоухание и в разуме своем совокупите с цветом. Потом пригубите и почувствуйте вкус – терпкий и сильный, добавьте его к образу, который создаёте. И лишь затем сделайте глоток. Прочувствуйте как горло и грудь пламенеют, а после леденеют. Медленно прогрейте глотку и выпейте снова.

Джокул неспешно цедил с нею виски, развалившись в кресле и сложив ногу на ногу. Каона покровительственно посматривала на своего гостя, качая головой.

— Но что за наслаждение вкушать голубой виски, если ваша дама не составляет вам компанию? – она кивнула головой на Рэлию, сосредоточенно водившую пальцами по коммуникатору. Джокул хотел, было, что-то возразить, но Каона уже отвернулась от него и о чём-то оживленно заговорила со своим соседом слева.

Джеки пожал плечами и, дождавшись очередного подноса, схватил два бокала. Рэлия оторвала глаза от работы и с удивлением приняла от него напиток. Они пили вместе, стоя у края балкона и молча глядя друг на друга. Рэлия одобрительно кивала, наблюдая, как он любовался цветом и чувствовал аромат, прежде чем выпить. Она рассмеялась, заметив, как от слишком глубокого глотка его лицо вспыхнуло.

Ему не надо было делать никаких намёков, не надо было подавать знаки или вести хитрую беседу с нею, играя и побеждая в словесном поединке. Она смотрела на него спокойно и утвердительно, и это было новым для него чувством, когда слова были и вовсе не нужны.

Они простояли весь антракт в полном молчании, неотрывно глядя друг на друга. Безмолвный диалог этот пробудил в Рэлии невероятный интерес, доселе ей не приходилось ещё раскрываться перед людьми иначе как в блистательной беседе, демонстрируя ум и манеры, элегантный облик и своё положение. Теперь же всё это не имело значения, между ними клубилось напряжённое предгрозовое ожидание, словно воздух стал гуще и облекал мысли в слова, слышные лишь им двоим.

После звонка, приглашающего всех занять места, Джеки и Рэлия тихо разошлись по своим местам, так и не обмолвившись ни словом.

Второе отделение открывал новый солист. Он был весь в чёрном, с шикарной гривой чёрных волос до полу и огромным блестящим рогом посреди лба. Нетрудно было узнать в нем господина Ничто. Подсвеченный радужными переливами, Шерца метался по тёмной сцене, разражался бурным негодованием и грозно пел, указывая дланью в зрительный зал, в котором мерцали тысячи крохотных огоньков. Видимо, рассказывает о своей ненависти к Арбару, который взял да и создал из его Ничто столь многое — подумал Джокул. Вообще-то это было как-то даже нечестно по отношению к Шерце, самому средоточию небытия, и Джокулу стало жаль его. Арбар взял чужое и распорядился по своему усмотрению. Считай, позаимствовал часть тела властелина Ничто и попытался создать из неё нечто на свой вкус прекрасное. Шерца же почувствовал себя осквернённым и униженным. Джеки хмыкнул. Раньше эта мысль никогда не приходила ему в голову. Дух созидания созидал там, где его не просили.

Тем временем властелин вечной тьмы очутился в звёздном лесу и таился меж сияющих деревьев с лучистыми кронами. Он принялся подглядывать за Аст и Арбаром и задумал недоброе. Когда Арбар удалился, он тут же атаковал Красную Аст и под её негодующее сопрано в безмолвном и грациозном танце вокруг её тела сотворил ей дитя отвратительного вида — Хундура. К великому возмущению Арбара Аст защитила молодого бога, позволив остаться в звёздном лесу. Красноволосый и краснокрылый Хундур сначала обрадовался и пел по этому поводу кристально чистым мажорным тенором, но после, подстрекаемый отцом, запел весьма грозно, затем напал на Арбара и был им побеждён. Он занял свое место у ног опекающей его матери, униженно распластав свои крылья и отныне властвуя лишь над закатом.

Кульминацией всего действа стала схватка духа созидания и властелина ничто под грандиозное звучание оркестра и громогласного хора звёзд. Поверженный Арбар рухнул на сцену, заволоченную сценическим дымом. И вокруг него загорелся яркий синий ореол. Вскоре весь зал был окутан синевой. Повсюду искрились соралитовые кристаллы, стены и потолок сверкали сталактитами, все, что было ранее черным, обратилось в синий цвет, и Джеки с удивлением оглядел Рэлию и себя, облаченных в синие одежды.

Арбар пал. Было отобрано имя его и крылья. На сцену бесконечным потоком низвергался звездопад. Павший бог ловил звёзды и прижимал к груди, смятенно бродя в тумане соралитовой Бездны. Придёт время и он вознесется вновь, обретя имя своё и крылья.

Аст убивалась по нему, возносясь куда-то ввысь. Шерца надменно смотрел на него с высокой скалы. Он запел о том, как сложно ему простить Арбара за содеянное, но возможно однажды они воссоединятся, чтобы завершить историю этого мира и начать новую вместе. Засим он удалился. Музыка стихла. Голограмма медленно погасла.

Вероятно, когда они помирятся, наступит конец света, — подумал Джеки, бурно рукоплеща солистам, раскланивающимся перед зрителями. Зал стоял, аплодисменты всё не унимались. Джокул окончил хлопать в ладоши самым последним, когда Рэлия уже дёрнула его за рукав.

Люди внизу начали расходиться. В ложе Эбревертов же никто никуда не спешил. Они ели и пили, неторопливо беседуя и прохаживаясь между креслами. Вскоре туда поднялись и солисты, которых горячо приветствовали, из последних сил высекая усталыми ладонями аплодисменты.

Барион представил им Джокула и тот опустился на одно колено, чтобы выразить своё восхищение талантом солистки. Она с улыбкой кивнула ему, после чего убедила подняться с колен и расположиться на диванах вместе со всеми, куда, к его великому удовольствию, подали голубой виски. Все наперебой принялись поздравлять и расхваливать артистов, Барион же обратился к Джеки.

— Виски ли ударил вам в голову, либо опера так подействовала на вас, но ваши чёрные глаза яростно горят как две звезды.

— Полагаю, всё сразу, господин Эбреверт.

Барион усмехнулся.

— Как видите, искусство увековечило древних богов, и мы помним о них, любуясь дивно красивыми легендами….

— …как и люди внешнего мира благоговейно любуются куском соралита, — продолжил Джеки, — который показывают в храме как священную реликвию.

— Вы хотели бы возвестить им правду? — поинтересовался Барион, хитро прищурившись.

— Не уверен. Скорее нет. Эта религия настолько мощно укоренилась в сердца и въелась в умы людей, что простыми воззваниями мне ничего не изменить. Людям надо предлагать что-то, а не громить их устои в надежде на то, что они внезапно образумятся.

— Что же вы намерены предложить?

— Пока нечего, но я буду искать и найду, буду думать и придумаю, — мечтательно проговорил Джеки. — Теперь я не один. И мне уже легче будет на своем пути. Все мы, кто побывал здесь, приложим усилия, чтобы изменить внешний мир к лучшему.

— Я верю в вас, — улыбнулся Барион. — Полагаю, этими словами вы даете понять, что в совсем скором времени намерены покинуть Барил.

Джокул вздохнул и кивнул.

— Вы пробыли здесь всего несколько месяцев. Хватило ли этого времени, чтобы сполна насладиться нашим гостеприимством? Вас все здесь обожают, перед вами открыты все возможности. Вы можете остаться здесь, научиться столь многому, обрести великие знания.

— Но что мне делать с ними после? Мне не хватит моей короткой жизни, чтобы постичь всё, чего бы я желал, и успеть воспользоваться этим знанием во благо мира. И пока ноги мои ходят, я должен идти, бежать, стремиться к открытиям. Людям нужны не только знания, ещё им нужны надежда, мечта, свобода и правда. На их поиски я и отправлюсь.

— Можно поинтересоваться куда? – с улыбкой спросил Барион.

— Я покину Вердаман. Я обойду весь Соралитес. И поскольку он круглый, то куда бы я ни отправился, я всегда смогу вернуться назад.

Барион удовлетворенно кивнул.

— Ваше искреннее рвение трогает. И я говорю вам – в добрый путь. Открыв земли за морями, вы испытаете восторг, и обещаю вам, отыщете там многое. Однако хочу, чтобы вы знали, что вы всегда можете вернуться сюда. Здесь всегда ждут вас. Каждого из вас.

— Благодарю, господин Эбреверт, — с поклоном ответил Джеки. — И позвольте ответить вам тем же. Я всегда буду ждать вас у себя.

— У себя? — изумился Барион.

— Да, в моем замке. Вы всегда можете свободно явиться туда. Я приглашаю вас. Спуститься с башни, пройтись босиком по земле, вдохнуть ветер, выйти к морю… неужели вам никогда не хотелось этого?

Барион пристально смотрел на него.

— Никак не ожидал таких речей, господин Валли, — проговорил он. — Ваше приглашение полная неожиданность для меня. И тем оно более приятно.

— Я знаю ваши законы, — продолжал Джеки. — И знаю, что в заповедную зону запрещено спускаться. И я так же понимаю, что не имею никакого права давать вам советы и оценивать ваши порядки. Но всё же… закон этот глуп. Нет никакой заповедной зоны. Это просто мир. И люди в нём ходят друг к другу в гости. Пусть они могут казаться вам дикими, порой жестокими и глупыми, они все равно точно такие же люди как и вы, за той лишь разницей, что они — пленники стен в собственных головах, вы — пленники собственной башни. Как я не убоялся продраться сквозь ужасную чащу к вам, так и вы отриньте страх и спуститесь с небес на землю хоть на час. Я хочу предложить людям нечто новое и чудесное и на данный момент вы — самое чудесное из всего что я знаю. Ваши люди достойны того, чтобы решать в каком мире им жить. Ваш народ великолепен. Барилцы умны, добры, дивны обликом. Пусть же будут свободны!

Джеки умолк и заметил, что и в ложе царила тишина. Все смотрели на него. На миг ему стало жутко — множество пар больших красных глаз уставились на него, пытливо изучая словно диковинного зверя.

Барион прикрыл глаза и улыбнулся.

— Вы верны себе, Джеки. Вы жаждете освободить весь мир. Но все не могут быть свободны. Кто-то должен нести ответственность за остальных и это, так или иначе, сковывает его.

— Ваш народ поколениями передает эту ответственность по наследству, но многие уже не помнят о чём, собственно, идёт речь, и к чему в итоге всё это должно привести. Может, стоит освежить их память, распахнув городские ворота?

— Вы так страдаете из-за проблем других людей, господин Валли, — проговорил Барион. — Вы сами так же взваливаете на себя ответственность, которая может быть вам непосильна. Она может причинить вам боль и ослабить вас. Не хотите поискать для начала собственное счастье?

— Счастье? — Джеки улыбнулся. — А я счастлив. У меня, оказывается, есть всё, чего я желал. У меня есть семья, — зажимал он пальцы, — которая любит меня и не предаст меня, ноги, руки и мой голос. Больше мне ничего не надо для себя.

— Непостижимо, — произнёс кто-то из барилцев.

— Очаровательный гризаманец.

— Раз в Гризамане рождаются такие умы, значит для него ещё не всё потеряно.

— Господин Валли, — торжественно произнес Барион. — Я хочу, чтобы вы знали, что ваше прибытие имеет для нас колоссальное значение. Но ваш уход означает намного больше. И мы благодарим вас за ваши слова и пожелания.

Джеки понял, что это означает завершение их беседы, и склонил голову перед правителем Барила. Он вдруг с удивлением вспомнил, что совершенно позабыл включить свой переводчик – оказывается, он уже вполне сносно мог говорить на местном языке. Каона подмигнула ему и приветственно подняла бокал голубого виски.

 

Рифис полагала, что Джокул долго еще не сможет покинуть Барил, но тот довольно скоро засобирался в дорогу. Рэлия позаботилась о том, чтобы их снарядили в путь со всем необходимым оснащением, снабдив достаточным пропитанием, лекарствами и оборудованием. Каждый из пятерых был волен взять с собою из Барила то, что считал важным и необходимым. Стриго позволили забрать копии ценных исторических манускриптов из музея Древней истории. Он приготовил тяжеленную сумку, тщательно упаковав книги в непромокаемый материал. Он с гордостью расхаживал по Барилу в синей студенческой мантии, которую ему презентовал Рилон, и так же намеревался забрать её с собой.

Сейм выбрала телескоп, который ей преподнесли после их со Стриго посещения обсерватории — там им позволили наблюдать за звёздами в гигантский электронный телескоп. Ей же достался раскладной и компактный, который она повсюду теперь таскала с собой. Твоё новое оружие — смеясь, говорил Стриго, на что Сейм неопределенно пожимала плечами, чувствуя, однако, что телескоп непременно пригодится им.

Джокул решил забрать с собой красочную модель Соралитеса — лёгкий шар, разрисованный материками, морями и реками, исписанный диковинными незнакомыми названиями. К нему прилагалась огромная карта мира, напечатанная на лёгкой немнущейся материи, которая помещалась внутри модели планеты. То была совершенно необходимая ему вещь, которую он вознамерился в дальнейшем воспроизвести во многих экземплярах.

Рифис с Хуги бывали на самых разных уровнях и видели много невероятных и порою пугающих чудес. Облачившись в маски и защитные костюмы, спускались они к подножию Башни и бродили в клубах чёрного смрадного тумана, озираясь по сторонам.

Хуги страшно интересовала как сама изнанка жизни барилцев, так и то, что творилось за пределами города. Рабочих, следящих за внешними стенами, было предостаточно. Они привычно чувствовали себя посреди мрака и пыли, которая взвихрялась под тяжелой поступью металлических гигантов, напоминавших титанических птиц на длинных ногах. Машины запросто лезли на стены, с жужжанием и скрежетом цепляясь за выступы конечностями, и убегали куда-то ввысь, просвечивая дым сигнальными огнями.

Хуги и Рифис побывали и в ангаре, где стояли некоторые из тех громадных машин. Компактно сложив свои «ноги» в несколько раз и «улегшись» на землю, они всё равно были столь огромны, что напоминали им миджархийский замок, раскинувшийся в разные стороны выступами и пристройками.

Там они нашли Томона, который страшно им обрадовался и тотчас принялся проводить краткую экскурсию.

— Ужасные развалюхи, — ругал он свои «птичьи» машины. — Металлолом! Но приходится пока работать на таких. Ремонта требуют постоянно. Я каждый день их вскрываю. В семнадцатом ангаре аппараты уже заменили, если дойдете туда, сможете увидеть своими глазами всю колоссальную разницу.

Хуги непременно вознамерился дойти до семнадцатого ангара. Они с Рифис шли полдня вдоль подножия башни и не обогнули её ни на сотую часть. Пейзаж почти не изменился — подсобки, груды железа, манипуляторы, которые перетаскивали массивные детали, всюду сновали рабочие. Им даже удалось увидеть пилотов, управляющих большими манипуляторами, взмывающими к самой вершине башни. От прочих пилотов их отличали красные комбинезоны с тремя светящимися полосами на груди. Аппараты, которые они пилотировали, так же разительно отличались от тех, что постоянно ремонтировал Томон со своими рабочими. Они напоминали уже не птиц, но кальмаров – продолговатые, гладкие, блестящие, с «цветком» механических конечностей, способных выполнять самые различные задачи. Они возносились к вершине, не цепляясь за стены башни, но на реактивной тяге, и состыковываясь с башней на нужной высоте своими «щупальцами».

Хуги и Рифис молча наблюдали, как над их головами двигались гигантские тени, сами собой взлетали вверх груды металла. И всем этим действом руководили обычные люди. Они деловито суетились вокруг оборудования точно так же как и гризайские плотники, сооружающие виселицу или эшафот. Хуги подумал, до чего невероятно, что обладающие такими колоссальными для него знаниями люди считаются в Бариле всего лишь рядовым гражданами. Окажись в Гризае обычный барилский рабочий, он смог бы моментально изменить жизнь целого народа и свершить множество великих открытий… Внезапно ему в голову пришла занимательная идея, и когда он поделился ею с Рифис и Томоном, те пришли в восторг.

Они провели несколько вечеров в рабочей комнате Томона, где тот долго и упорно объяснял Хуги на подручных материалах откуда берется электрический ток. Вскоре они соорудили несколько достаточно примитивных приборов, и Хуги вознамерился забрать с собой некоторые их детали, чтобы воспроизвести их во внешнем мире. Вот почему сумка его была полна магнитными брусками, стержнями, какими-то склянками, проволокой, зарисовками и прочим хламом.

Рифис, памятуя об их непростом маршруте, решила подойти к делу практично и взяла с собой универсальную зажигалку, работающую практически от любого вида топлива, в том числе и спирта.

Снарядившись таким обстоятельным образом, все ждали лишь решения Джокула о дате их отбытия. И тот не заставил себя долго ждать, устроив у себя прощальный ужин, на который пригласил практически всех кого знал, и толпа собралась приличная.

Галдёж за столом не стихал до самой ночи. Все словно пытались наговориться впрок перед завтрашним отъездом. И хоть гости барилцев и радовались возможности вновь очутиться в своём привычном мире, всё же расставаться было грустно.

У Сейм и Стриго горели глаза в предвкушении славных свершений да и ноги просили дальней дороги, но всё же и их сердца покусывала жалость, когда они вспоминали, что вскоре им придется покинуть своё странное, но уютное жилище, заботливо устроенное для них Рэлией. Это была бывшая квартира музейного работника, почившего и не оставившего наследников. Она была заполнена самыми разными предметами ушедших эпох — не имеющими ценности в Бариле, но невероятно интересными для пришлых гостей. Были там и книги, и картины, и первые коммуникаторы, и примитивные визуализаторы, модели звезд и даже оружие. Стриго выудил откуда-то рыцарский шлем, а Сейм нашла чучело какой-то зубастой птицы и банку с заспиртованным уродливым младенцем — это был мутант с тремя головами. Вечерами они рылись в этом интереснейшем хламе и могли часами разглядывать найденные сокровища. Им было жаль покидать это царство умиротворения, пропитанное духом истории и ушедших эпох.

Оружие им вернули накануне. Его выставляли в том самом музее, где работал прежний хозяин их жилища. Стриго тут же крепко ухватил свой огромный лук, уже блестевший потёртостями на том месте, где его тысячи раз сжимала ладонь. Он ещё не раз пригодится им, подумал Стриго и прицелился в невидимого врага. Столько времени без оружия он ещё никогда не проводил и то было счастливое время… Сейм же вздохнула с облегчением, получив свой меч. Быть безоружной для неё означало быть по-настоящему обнажённой, не одетой и не собранной как должно. В этом мире профессия солдата была совершенно невостребована, попросту никому не нужна. Она стеснялась этого и чувствовала себя неловко в обществе людей, чьим единственным оружием был интеллект.

Уже было далеко за полночь, когда Томон и Хуги вытолкали за дверь припозднившихся гостей, и за столом остались лишь Рэлия и Джеки. Они медленно встали, взялись за руки и прошествовали в соседнюю комнату, где за окном белели в ночи заснеженные горы, поросшие густым хвойным лесом, мрачным и пёстрым, как расшитые жемчугом траурные одежды.

— Так и хочется распахнуть окно, — пробормотал Джеки, расстегивая пояс и уставившись на пейзаж. – Но всё это не то, чем кажется.

— Если бы ты распахнул это окно, здесь было бы так холодно, что ты и раздеться бы не смог, — отозвалась Рэлия.

— Ах, когда-нибудь я сумею объяснить тебе, что холод может быть и приятен. Иногда нет ничего сладостнее, чем открыть окно, вдохнуть зимний лес и выпустить облако пара.

— Верю, но не в таком виде.

Джеки обернулся и увидел, что на ней не было ничего кроме стального браслета с крупными кусками горного хрусталя. Она и сама словно была хрустальной – тело было белым, точеным, словно высеченным из цельного куска драгоценного камня. Длинные прямые волосы цвета льда с перламутровыми переливами покрывали ее всю и спускались ниже бедер. Он подошел к ней и юркнул под густые пряди словно под покрывало.

— Вы, барилцы, кажетесь такими хрупкими как льдинки. На самом же деле вы пламенны и несокрушимы. И как только это пламя уживается со снежным спокойствием и безмятежностью?

— Будь уверен — иногда оно прорывается наружу, пока вновь его не припорошит легкий снег.

Он увлек её на кровать.

— Даже не верится, что завтра мне уж не обнять тебя.

— Что ж. Бывают дни и без объятий, — сказала Рэлия, проводя рукой по его волосам. – И в эти дни я буду любить тебя не меньше.

— И я люблю тебя. Чувство к тебе пронзает меня. Но вскоре я тебя покину. Как мне не ранить тебя и не пораниться самому? Знаешь ли ты ответ на этот вопрос, о моя мудрая жемчужина?

— Нет никаких универсальных ответов на этот вопрос, — рассмеялась Рэлия. – Любовь часто ранит, увы. С этим нужно научиться жить. Это наш опыт, наша жизнь – и она, как ты знаешь, состоит из ошибок и побед. Ты сам говорил мне, что стараешься радоваться своим ошибкам, они учат тебя. Наши чувства тоже учат нас, подсказывают как нам поступать. И должно нам прислушиваться к ним, ведь наши чувства это и есть мы сами.

— Мое чувство подсказывает мне, что в разлуке с тобой я буду выть как волк на луну, а вот что с этим делать, я не знаю.

— Любил ли ты хоть раз горячо и упоенно?

— Сложный вопрос. И да, и нет.

— Сложный ответ. Терял ли ты?

— Я любил одного человека. Ныне он мертв. И я выл так долго, что почти превратился в волка.

— Глэзи?

— Да. Это был единственный человек, который никогда бы не предал меня.

— Ты боишься любить, потому что боишься предательства?

— Да. Но не только поэтому. Любовь сковывает. Любовь привязывает. Впитывается. Для меня это подобно смерти. Ведь я должен бежать вперёд, без этого я просто умру. Ранить и потерять человека страшнее всего — и этот страх висит на моей шее якорем. Я… прости, опять наговорил тебе глупостей.

— Ты не сказал ни единого глупого слова. Ты помог мне понять тебя лучше, — Рэлия улыбнулась и погладила его по щеке. – Ты должен осознать две вещи. Первая – страхи не так уж и плохи, какими нам видятся. Они учат нас осторожности и разборчивости. И кстати, иметь якорь — полезная вещь для любого стремительного корабля. Вторая – ты по-прежнему хозяин своей жизни. Никто не отберет у тебя твою свободу, любовь – не оковы, совсем наоборот – она подстёгивает лишь к ещё большим свершениям. Почувствуй эту движущую силу.

— О, поверь, движущую силу я чувствую. Прямо сейчас.

— Джеки, — Рэлия взяла его за подбородок. – Ты не скован. Напротив – чем дальше путь ведёт тебя вперёд, тем ближе ты ко мне.

— Знаешь, я вспомнил старую небуланскую песню. Там были такие слова «и любовь к тебе освещает мне путь словно факел в ночи, как отлив и песок золотой разойдёмся мы врозь, но сойдёмся же вновь как песок золотой и прилив». А ведь небуланцы кое-что смыслят!

— По-моему сейчас прилив, Джеки.

— Определённо он самый.

 

Проводы длились долго и торжественно. Многие барилцы восприняли уход гостей близко к сердцу и задавали десятки вопросов о причинах их путешествия в обратный путь. Рилон долго жал руки всем пятерым и всё никак не мог распрощаться со Стриго, взяв с него миллион обещаний возвратиться вновь. Тот горячо благодарил эрудита, а так же и доктора Морана, который с грустной улыбкой стоял тут же, понимающе кивая головой, словно давным-давно уж знал, что рано или поздно гостям придется покинуть Барил. Их обступили со всех сторон, красноглазые великаны возвышались в толпе барилцев словно заснеженные ели посреди березняка. Они махали большими ладонями и дружелюбно улыбались гостям, которые в свою очередь отвечали им тем же.

Наконец прибыл и Барион со своим окружением. Он медленно сошел с передвижной плиты и толпа расступилась перед ним. Он был невероятно высок даже для великана и был увешан таким количеством дивных тканей всех оттенков синего, что они влачились за ним словно театральный занавес, заставляя его спутников держать значительное расстояние.

Он остановился перед Джокулом и остальными и внимательно оглядел всех пятерых.

— В прежние времена, — произнёс он, — просвещённые вердаманцы приходили в Барил, чтобы спастись и обрести покой, укрыться от всего мира и насладиться безмятежностью нашей жизни. История не знала случаев, чтобы кто-либо из них покинул Барил. Но вы не вердаманские беглецы, вы — искатели правды, такие же как наши великие предки Барил и Сорас. Вы не пожелали безмятежности и умиротворения в тени нашего величия. Наслаждение правдой тем слаще вам, чем больше людей узнает о ней. Вы желаете изменить мир, но помните, друзья мои — мир должен желать этих перемен, в противном случае легко утратить самих себя в этой неравной борьбе. Ваши шаги будут громкими и их услышат через многие поколения. Я не желаю вам мужества и сил — вам этого и так не занимать. Не желаю вам и удачи — вы сами своя удача. Единственное, чего могу пожелать — вдохновения. Не опускайте рук, когда вдруг покажется, что идеи ваши исчерпаны, и не пасуйте перед трудностями. И помните, что здесь вас ждут всегда.

Он пожал всем руки и добавил, чуть улыбнувшись:

— И я помню о вашем приглашении, господин Валли.

— Я прикажу каждый день накрывать стол лучшей серебряной посудой на случай, если вы явитесь, — отозвался тот, раскланиваясь перед ним.

— Ступайте, небуланский рыцарь, гризаманский лорд, крассаражский командир и друг барилцев. И да пребудет с вами вдохновение.

Под всеобщие пожелания счастливого пути Рэлия провела всех пятерых в лифт и они отправились вниз на пятьдесят второй уровень.

Там их уже ждали многочисленные жители тёмных уровней. Со многими здесь Джокул уже успел сдружиться и они горячо обнимали его и остальных, рассовывая им по карманам различные угощения и интересные предметы. Томон, как и остальные рабочие, был уже в форме со светящимися полосами, на поясе его висела маска. Они должны были спуститься вниз, где их как обычно ждала работа, но сначала намеревались проводить гостей до пещеры.

Джеки долго подбрасывал на руках Тиндру, которая, однако, вовсе не веселилась. Увидев у его бедра меч с чёрной рукоятью, она испуганно пробормотала:

— Какой страшный! Какой большой! Это им ты убиваешь?

— Да, это мое оружие.

— А у твоих врагов такие же?

— Бывают у них и дрянные клинки, как и сами бойцы, но бывают и гораздо страшнее моего, — грустно улыбнулся Джеки.

— А что если ты не успеешь вынуть этот свой меч?! А если тебя кто-нибудь успеет поранить? — ужаснулась Тиндра.

— Бывало и такое. Но, как видишь, я жив и здоров, — рассмеялся Джеки. — И не переживай за меня, я не один, и есть кому защитить меня.

— Ты так украсил меч, чтобы тебе было приятнее убивать? — спросила Тиндра, проводя ладонью по чёрным лошадиным головам на рукояти.

Джеки замотал головой.

— Нет. Чтобы враги видели, что я мастер, и опасались нападать на меня. Те, кто не расстаётся ни днем, ни ночью со своим оружием, украшают его и делают узнаваемым и особенным. И его боятся. Может быть, так я сумею убить меньше народа. И сам буду меньше рисковать быть убитым.

Тиндра удовлетворенно кивнула и обняла его в последний раз.

— Прощай, Джеки. Я буду слушать твои песни.

— Не прощай, а до свидания. Кто знает, вдруг я вновь нагряну и спою тебе их сам? – Джокул чмокнул её в макушку, галантно поцеловал руку Лирен и махнул им рукой в последний раз – двери лифта сомкнулись, и они в молчании поехали вниз, сопровождаемые Рэлией, Томоном и целой толпой рабочих.

Когда они спустились, Джеки вдруг схватил Рэлию за руку и задержал в лифте, дождавшись когда все покинут его. Едва двери закрылись, он схватил её в охапку и принялся целовать.

— Не думала же ты, что я с тобой не попрощаюсь? — сказал он, оторвав от неё губы.

— Вполне мог и упорхнуть, не сказав ни слова, — усмехнулась та.

— Нет, я не могу так просто тебя покинуть. И я обещаю…

— Ни в коем случае, — Рэлия положила палец на его губы. — Никаких обещаний.

— Но мне, наконец, захотелось пообещать…

— Ни к чему. Ведь мы еще увидимся, Джеки, это определённо.

— Ты так уверенно это произнесла, будто это случится завтра.

Рэлия хитро улыбнулась.

— Я редко в чем ошибаюсь, дорогой. Мы увидимся в наш следующий прилив. И вот тогда ты вручишь мне своё обещание.

— Тогда до встречи, любимая.

— До встречи, милый Джеки.

 

Пещера совершенно преобразилась. Хлам разгребли и расчистили проход, внутри пещеры горел свет, а вдаль по узкому тоннелю, который значительно расширили, убегала гирлянда огней.

Некоторое время они шли по просторному коридору, приветствуя рабочих, которые возились с проводами. Джеки как всегда возглавлял отряд, рядом с ним шагал Томон.

— Так вот каково это — следовать за тобой в вашем великом походе, — задумчиво произнес он. — Необычные ощущения. Мне страшно, но в то же время хочется идти и идти вперёд навстречу неизвестности.

— Думаю, ты всё же не до конца понимаешь каково это, — рассмеялся Джеки.

— Что поделать, Джек, я домосед, — усмехнулся Томон. — Но это не значит, что я не мог бы… отправиться. Я бы не убоялся… наверное.

— Не волнуйся, Том, — Джеки бодро хлопнул его по плечу. — Нам всем страшно. Да мы иногда просто трясемся от ужаса. И зачастую это помогает принять верное решение. Один мудрый человек сказал мне как-то — страхи не так уж плохи. Страх, нерешительность, слёзы — обычные инструменты человека, который прокладывает себе путь.

Томон остановился. Тоннель сужался — здесь работы ещё не проводились, и посему им вновь предстояла дальняя дорога в тесноте и однообразии. Долгие дни они должны были провести в могучих каменных объятиях гор, и Томон невольно поежился, представив как уныл и нелёгок этот путь. Хорошо хоть Джек не один.

— А я, глядя на вас, было, подумал, что страх и вовсе вам не ведом, — признался Томон, обнимая каждого.

— Поверь, мы знаем о страхе всё, — сказала Рифис.

— Когда вы явитесь в следующий раз, ваш путь сюда уже не будет страшным и стеснённым, — пообещал Томон. — Ведь вы же явитесь?

— Определенно, — кивнул Стриго.

— Возможно, — хором ответили Рифис и Хуги.

— Том, сколько песен мы с тобой спели вместе? — вдруг спросил Джеки.

Тот задумался.

— Честно говоря, не считал.

— Я тебе скажу — ничтожно мало. Этот дуэт должен непременно возродиться. Это преступление против музыки — молчать нам с тобой. Я не допущу этого, — когда мы встретимся вновь, то вместе споём всё, о чём так долго молчали. Идёт?

— Идёт, — Томон пожал ему руку и крепко обнял на прощание. — До встречи Джек.

— До встречи, Том.

Томон был последним барилцем, кого они видели. Дальше они двинулись в одиночестве, молча. И каждый по-своему прощался с Барилом, возрождая в памяти самые славные воспоминания об этом месте.

 

Предыдущая глава

Следующая глава

error:
Яндекс.Метрика