7. Зима в Небуломоне

Тянулись долгие зимние месяцы. В Небуловенте всегда выпадало очень много снега, а в этом году замело напрочь все подступы к столице. Пока дороги расчищали, город был скован в холодном плену, но чувствовал себя прекрасно. Небуломонцы готовились к долгому времени изоляции от остального мира еще с лета, поэтому ни в чем не испытывали недостатка.

В городе постоянно гремели какие-то праздники, посвященные то Хундуру, то Павшему богу, то всем богам вместе взятым, то снегу, то льду, то еще чему-нибудь примечательному, что могли нащупать зоркие глаза небуланцев. Небуланцы справляли Снежный день, тот самый день в году, когда снег шел целый день плотной стеной, засыпая всех по пояс. Паровые машины на следующее утро расчищали улицы, ведь совсем скоро должен был отгреметь следующий праздник – День розового солнца. А после, наконец, и День смены года, а там не за горами и Сахарный снег – в этот день люди выходили на улицы с ковшиками горячего сиропа в руках и струйкой выливали его в сугробы. К полученным узорам прикладывали палочки, и полученные леденцы было принято дарить близким, и вместе угадывать значения получившихся фигур.

Хуги и Рифис жили в небольшом старом доме на берегу озера. Он стоял особняком от остальных, заваленный снегом. В нем был камин, поэтому вечерами из трубы на крыше уютно струился дым. Они купили его вскладчину на то золото, что заплатил им Джокул перед дорогой. Хуги наотрез отказывался от денег, но Рифис удалось уговорить его взять плату, которая могла бы им пригодиться, что и случилось.

Хуги работал разнорабочим в большой пекарне недалеко от дома. Вся его одежда была белой от муки и пропахла ароматной выпечкой. Рифис каждое утро уходила на стрельбище к своим лучникам. Она выезжала с ними верхом и обучала верховой стрельбе так же, как когда-то учил ее Хирунд.

Небуломон охотно принимал их и кормил, но Хуги решительно отказался нахлебничать. Сидеть в казармах, помахивая мечом, да месяцами плевать в потолок? Нет уж. Хуги покинул казармы через месяц после того, как Джокул снова тяжело слег и потерял сознание на долгие недели. Из миджархийских покоев его сразу же перевели в огромный госпиталь, где он лежал, окруженный паром и опутанный многочисленными трубками да склянками, по которым тонкой струйкой из его тела выбегала кровь, и наоборот – заливалось что-то неведомое.

Рифис, как и Хуги, испытывала странное чувство, будто они всю жизнь жили здесь, в Небуломоне. Будто всегда Хуги работал у пекаря, будто всю жизнь она занималась стрельбой. Как же легко забываются невзгоды в повседневной размеренной суете безмятежной жизни… Рифис с трудом могла бы представить сейчас себя богобоязненной гризайской горожанкой в громоздком платье, снующей от соседки к соседке. Ее шрамы давно уже сроднились с ее образом в ее сознании, будто и родилась она с уже обгоревшими щекой, ухом и затылком.

Хуги был близок ей настолько, словно она знала его всю жизнь. Они могли молчать часами, могли болтать без умолку. Оба подходили друг другу как две ладони, которые крепко держатся, взаимно не причиняя боли. Они не строили планов и не думали о будущем. Глупо было что-то планировать, в то время как Джеки не мог вести их дальше. Бросить его они не могли, такое предательство и не приходило в их головы. Однако и бездействовать тоже было невозможно. Поэтому решили перезимовать так, как им хотелось, а там… видно будет, — сказал Хуги.

Вечерами они не вылезали из постели. Ночные вьюги заносили дороги, ветер над озером часто завывал, взвихряя снег, изо всех сил стремясь заморозить маленький домик. Но в домике всегда было тепло. И бывший палач и бывшая жена кузнеца, казалось, перестали существовать. Теперь они были просто Хуги и Рифис. Люди без прошлого. О своем прошлом они и не говорили, стараясь не упоминать Гризай, словно и не существовало никогда такого города.

Состояние Джеки их очень печалило. И часто они с горечью вспоминали, каким он был раньше и как умел всех поднять и повести за собой куда угодно. Им не хватало его, словно он был какой-то утраченной ими частью. Даже в мыслях своих страшно им было допустить, будто Джеки Валли вдруг перестанет дышать, исчезнет, — это казалось неестественным и жутким, и мир словно терял некий скрытый важный смысл, зияя тоскливой пустотой подобно ране.

Раз, лежа в постели и раскуривая свои любимые трубки, они вновь долго молчали, уносясь мыслями каждый в своем направлении. Осоловело развалившись на кровати, уставший Хуги медленно выдыхал дым, будто тлеющая головёшка. Рифис же задумчиво хмурилась и разглядывала его бесстрастное неподвижное лицо.

— Почему ты следуешь за ним?

— Потому что он позвал за собой, — проворчал Хуги сквозь зубы, сжимая ими трубку. Его клонило в сон, он лежал с закрытыми глазами, слушая, как трещат дрова в камине.

— И только?

— Мы вроде пытаемся разгадать главную загадку нашего мира, или ты уже забыла?

— Я помню. Загадки загадками, но ты очень переживаешь за него.

Хуги приоткрыл глаза.

— Все переживают.

— Ты уже давно стал приглядывать за ним и беспокоиться. Будто ты отец ему.

— Вряд ли ему хотелось бы иметь такого отца.

— Он не имел и вовсе никакого. Почему ты считаешь себя плохим отцом?

— Какой из меня отец? – вздохнул Хуги. – Дочь свою я бросил. Да и вообще, чему бы я мог научить своего сына. Джеки образован уж побольше меня, все-то знает, все-то умеет.

— Я не об этом. Иногда отец нужен просто для защиты.

— От чего?

— От одиночества, тревог, печали. От прошлого. От всего мира.

— Я не хочу так к нему привязываться.

— Ты уже привязался.

Хуги задумчиво выпустил кольцо дыма.

— Джеки очарователен, — сказал он, — он располагает к себе, с ним везде чувствуешь себя как дома. Но мы с тобой уже не так юны и больше не потеряны посреди бестолковой жизни, чтобы вечно греться под его крылом или греть его. Мы можем быть счастливы и без него.

— Можем.

— Ты подумала о том же?

Рифис кивнула.

— Если мы выберемся невредимыми из Южной Небулы, мы вернемся сюда и уже никогда не покинем этот город.

Хуги усмехнулся, вновь зажав трубку в зубах.

— Глупо строить планы…

— Да, ты прав. Но это не планы, это… мечты.

— Ты мечтаешь оставить Джеки?

— Нет, — рассмеялась Рифис. – Я его ни за что не оставлю. Но я думаю, он сам оставит нас. В конце концов, у него есть эта Авиора. И ему рано или поздно тоже захочется покоя и счастья.

— Мне кажется, эти понятия с ним несовместимы. И исходив весь Вердаман вдоль и поперек, излазив все Черные горы, он сядет на корабль и отправится в Солараман. А уж что ждет там… кто знает. Вот тебе и Авиора. Ведь Джеки – вольный ветер.

— Ну а ты?

— А я устал, — Хуги вытащил изо рта трубку, повернулся на другой бок и вновь закрыл глаза. Он сразу же крепко уснул без всяких сновидений. Рифис обняла его и тоже вскоре погрузилась в сон. Снег валил огромными пушистыми хлопьями, ветер утих. Ночь успокоилась. Власть зимы была крепка, ее холодные, искрящиеся снега в очередной раз покрыли Небуломон девственно чистым полотном.

 

Джокула не выпускали из госпиталя. Ему не давали ни одежды, ни обуви, ни коня, ни вина. Изредка разрешалось ему лишь выходить в холл, где сновали туда-сюда небуланцы в разноцветных мантиях. Медленно бродил он по коридорам, мрачный и осунувшийся. Он так похудел, что изменился овал лица. Выглядел он плохо. Это отмечали и Стриго, и Диран, чаще других навещавшие его.

Стриго прекрасно коротал время в миджархийском замке, получив разрешение пользоваться библиотекой. Он не вылезал оттуда сутками, чаще всего и ел, и спал там же. Он учил небуланский язык и подтягивал свой крассаражский. Он радовался, что его родным языком был гризаманский, популярный и любимый во всем мире из-за своей красоты, простоты и гибкости. Сложный небуланский напоминал молитвенные слова – он был тягучим, распевным и мелодичным. Недаром Джеки так любил петь на нем. Крассаражский походил на смесь этих двух языков, вобрав, как казалось, в себя лучшее и простейшее. Но десятки крассаражских наречий совершенно путали Стриго – многие слова означали в разных местностях совсем противоположные вещи. Фуммо – на юге близ Смрадного моря это означает «небо», в Бейге — «дым». Стриго недоумевал, восхищался и с упоением штурмовал книжные полки.

Диран, Ралли и Сейм обычно, взяв с собой своих людей и Вазиса, делали дальние вылазки из города, насколько позволяли дороги. Столько снега еще не видели они в своей жизни. Сугробы за городом доходили им до подбородков. Теперь гризаманские зимы казались им простенькими и серыми – в Небуловенте же мороз одевал земли в пышные блистающие шубы.

Остальные в то время покорно ожидали окончания зимы, выкуривая сотни трубок да братаясь с дружелюбными небуланцами. К весне, как обещал Тинктур, лорд Валлирой будет как новенький.

Джокул же не торопился осуществлять его прогнозы. Говорил он мало, роняя по паре слов в сутки. Часто Стриго уходил из госпиталя, так и не услышав ничего внятного. Диран же притащил ему раз бутылку вина, «для поднятия настроения». Они распили ее вместе, сидя в углу, после чего Джокула пришлось нести в постель на руках.

Гнев Тинктура был велик. Он запретил вообще всякие посещения, и Джокул впал в совершенно черную тоску.

Он не проронил ни слова до тех пор, пока первый весенний жаркий луч солнца не ударил в его окно и не упал прямо на лицо Джеки. Тепло, свежий ветер, аромат весны и свободы – он вспоминал все это, усевшись на кровати, замотанный в белую льняную хламиду, худой и бледный, с сухими белыми губами, тонкими пальцами. Приближение весны он ощутил как освобождение и осознание своей глупости и немощности.

Когда принесли завтрак, он уничтожил все до последней крошки. И Тинктур удовлетворенно кивал головой, глядя на его проснувшийся аппетит. Джокул выпрямился и прекратил сутулиться, прислоняться к стенам и кашлять. Джокул начал говорить. Он говорил и говорил, пел и болтал без умолку, пока рядом был хоть кто-нибудь способный слушать. Он сдернул с себя огромную рубаху и повязал ее вокруг бедер. В таком виде он бодро разгуливал по госпиталю, весело подмигивая встречным больным, понурым и тихим, как привидения. Затем начал оббегать все лестницы. После чего как был босым в набедренной повязке, так и выскользнул из главных дверей и начал наворачивать круги вокруг здания.

 

Предыдущая глава

Следующая глава

error:
Яндекс.Метрика