Чувство любопытства и невероятного облегчения охватило Легура, когда он бежал вниз по лестнице, ведущей из казарменного крыла миджархии к конюшням.

Срочный вызов в набережную покойницкую прервал его приготовления к поездке по местам изъятия больных и их семей. Его ждали служители десяти слез, он должен был уже выехать, сопровождаемый своими докторами. Подождут, — подумал Легур и выслал к ним мальчишку со срочным известием.

Они выехали из миджархии втроем — Легур, лекарь Улав, вызвавший его, и Пазеро, который пожелал сопровождать господина главного целителя в покойницкую вместо поездки за изъятиями. Улав был чрезвычайно возбужден. Его лицо горело от нетерпения, а гордость тем, что его находка заинтересовала главного целителя Гризая, выплескивалась наружу вместе с его восклицаниями.

— Никогда, никогда я не встречал подобного. Я не могу вам даже описать, вы должны это увидеть сами! Это самый странный труп из всех, что мне доводилось увидеть.

Он кричал, чтобы Легур мог услышать его за стуком копыт.

— А его волосы! Это будто и не волосы вовсе! Я даже не уверен до конца, что это человек!

Легур подхлестнул коня, и они понеслись еще быстрее. Лошади скользили и спотыкались на мощеной дороге, припорошенной снегом. Сам Легур не преминул набросить свою дубленую черную мантию и нацепить шапочку.  Все-таки поездка по морозу на другой конец города обещала быть долгой и некомфортной, поэтому он не пренебрёг туалетом.

Порог набережной покойницкой был белым круглый год. И сейчас не было до конца понятно — снег или соль хрустит под ногами. Работники покойницкой встречали господина, робко кланяясь и молча сторонясь его. Мягконравный Легур никогда нарочно не нагонял страху на своих подчиненных, и все же они опасались его, — человека, отправляющего людей на костер.

Улав повел доктора вглубь строения — массивного каменного дома без окон. Они прошли мимо длинных рядов деревянных полок, на которых лежали тела. Пол был густо посыпан солью. Казалось, сюда ветром намело снега. На самом деле это делали из соображений обеззараживания. В целебную силу гризайской соли верили по всему Гризаману и вывозили мешками далеко за пределы края.

На высоком деревянном столе лежало тело, покрытое серой тканью. Улав осторожно взялся за край покрывала и предупредил:

— Когда я увидел его в первый раз, я боялся до него дотронуться даже в перчатках. Но после первого осмотра я мог без страха тронуть его и голой рукой.

— Показывай, — прошептал Легур, потирая руки от нетерпения.

Улав осторожно снял покрывало. Взору лекаря предстало совершенно белое тело. Оно было белым как снег или соль, как морская пена, как конь миджарха или мрамор на улице Лестниц. Оно не было бледным — кожа была матово-белой сама по себе. Сначала возмущенному Легуру показалось, что это какая-то искусная скульптура и здесь творится какой-то оскорбительный розыгрыш. Но вглядевшись, он заметил совершенно настоящие ресницы и брови — тоже белые. На длинных пальцах виднелись трещины и чешуйки, словно на коже старой рыбины. Ногти были длинными и обломанными. Это был молодой мужчина. Черты его лица можно было бы назвать приятными, даже красивыми. У него было худое тело, неразвитая мускулатура и тонкая шея. Но самым удивительным оказались его волосы. Они мало походили на обычную шевелюру — скорее то были длинные прозрачные трубки, в которых застыли стержни крови. Словно вены, вырвавшиеся из головы, ниспадали они на стол. Кожа головы была бурой, но открытых ран не было. Так же в глаза бросался необычайно огромный рост покойника – ноги его свисали со стола, отнюдь не маленького.

Легур очень долго осматривал странное тело. Он раскрыл веки и на него уставились совершенно красные, словно рубины, зрачки. Он ощупал шею, подмышки и живот.

— Как, вы полагаете, он умер?

— На теле никаких насильственных следов, вероятно, он утонул, — ответил Улав. — Как я уже говорил, в набережную покойницкую кладут лишь тела, пойманные в реке, а его поймали сегодня утром. Кто знает, откуда его могло принести.

Пазеро во все глаза разглядывал тело, пытаясь запечатлеть в своей памяти все детали.

— Я хочу его вскрыть, — медленно проговорил Легур.

— Я полагаю, с этим будут проблемы, — покачал головой Пазеро. — Священники заберут его себе.

— Зачем он им сдался? — удивился Улав.

— А вспомните: «…и были жители Барила высоки, белы как мрамор и красноглазы, волосы их кровоточили…». Это же из писаний Менсогула о Бездне. Именно так и выглядит это тело, словно сошедшее со страниц священных писаний.

Пазеро трепетно дотронулся до волос покойного.

— И сам я тоже не могу объяснить, что это за человек и откуда он. Ведь возможно же, что…

— Поэтому его и необходимо вскрыть и изучить, — перебил его Легур. — Думаю, нам снова придется просить палача Миркура об услуге. К тому же он сносный хирург и с ним приятно работать.

— Да, господин, — согласился Пазеро. — Я уверен, что Хуги не подведет нас и в этот раз.

— Вы, Улав, — молчите, — сказал Легур, указав на того пальцем, — никому ни слова. Возьмите любое тело, посыпьте его солью и скажите всем, что так и было. Это тело уберите с глаз долой. Заверните его получше. Останьтесь здесь, караульте тело. Глубокой ночью привезите мне его в миджархийские казематы. Вас встретят.

Улав поклонился и поскорее накрыл тело тканью. Они с Пазеро перетащили его на свободную полку в самом дальнем углу и уложили, подогнув длинные ноги покойника. На стол водрузили тело неизвестного бледного парня с длинными светлыми волосами и густо засыпали его солью. Теперь разговорам работников покойницкой о невиданном белом мертвеце никто не придаст значения – бледный труп в соли никого не удивит, а у работников, видимо, помутилось зрение из-за обилия снега.

В храме Павшего Бога было совершенно не протолкнуться. Заняты были даже черные плиты, не говоря уж о более комфортных местах. Внутри храма было ужасно холодно, казалось, даже холоднее чем на улице. Хуги и Барди стояли, облокотившись о каменный бордюр, и смотрели вниз. Люди толкались и теснились, двигались и шевелились, словно огромный муравейник. Казалось, это движение никогда не прекратится.

Но вот резко загудели барабаны, захлопнулись двери, и служба началась.

Боргар вошел в храм через нижние двери, ведущие прямо в синий круг. После того как наступила полная тишина, старик заговорил.

— Все мы не спали прошлую ночь, наблюдая, как небеса озарила прекрасная Луна Кора. Она появилась рядом со своей младшей сестрой Луной Леаной, и вместе они осветили наши лица своей холодной красотой. Дочери Шерцы бесстрастны и прекрасны. Они бледны и молчаливы, но их нежная красота сияет в ночном мраке, прогоняя наши страхи. Вы спросите меня — как вышло так, что отвратительная сущность могла создать нечто настолько прекрасное? Как смог носорог породить две нежные луны, будучи самым отвратительным существом из всех возможных?

Во тьме, вдали от звездного леса, где рогатый Шерца бесконечно блуждал, погружаясь в черную водянистую мглу под черным небом, не было ничего. Ничто окружало Шерцу, и тем был он рад и удовлетворен. Но вздумалось ему создать жизнь — как крылатый Арбар умел вдыхать живой дух в искры от огня Красной Аст. Он отломил один из своих рогов и бросил его во мрак. Он окутывал его черными волнами и пустотой, вдыхал в него свое естество до тех пор, пока не увидел, что сырье приняло какие-то очертания. Взору его явился Абисмодорм — огромный белый змей с чудовищной пастью, полной каменных зубов, и крыльями, состоящими из бесконечных потоков воды.

Шерца был раздосадован и раздражен своим новым сыном. Он нашел его уродливым и отвратительным. Схватил он его, утащил из Ничто и сбросил вниз на земную твердь в подзвездный мир, где Абисмодорм разбился крыльями на тысячу брызг, образовав океаны и моря.

Снова попытался Шерца создать жизнь. Для этого он похитил две звезды с деревьев Арбара. Они сразу же потухли в его руках. Он разбил их и осколки смешал с тьмой из Ничто. Он разминал и вращал эту смесь словно тесто. Пока не вылепил из нее нечто прекрасное. Вышла из его рук бледная дева с невероятно длинными белыми волосами и белыми сверкающими глазами — Кора. Вслед за нею еще одна — меньше ростом и слепа была она, не имея глаз вовсе, — Леана. Возрадовался Шерца своему творению. Но девы были немы и холодны словно лед. Черный густой мрак застывал там, где проходили они, бесцельно гуляя во тьме. Они не разгоняли тьму как лучи огненной Аст, они лишь отражали ее свет – две ледяные девы, прекрасные словно звезды, но не блистающие, лишь отражающие. И как ни пытался Шерца удержать их в своем Ничто, преграждая им путь и хватая своими огромными когтистыми лапами, — стремились они вернуться в звездный лес, домой, откуда их вырвали еще звездами. И замерз весь черный мрак в Ничто, и Шерца уснул, — Ничто стало осязаемо и сковало его. И покинули девы своего отца и его пустую мглу. И вернулись в звездный лес. Там они и остались, в молчании гуляя между деревьев. Раз в полгода встречаются они. Тогда мы видим их ровный, спокойный свет и знаем, что они указывают путь заблудшим и потерянным. Дают надежду вернуться домой. Несут душе покой и отдых.

Горелая земля рождает прекраснейшие цветы. Уродливые скалы полны дивных драгоценных камней. В неказистых раковинах зреют великолепные жемчужины. Красоту можно создать – но невозможно приручить. Она ускользнет из жестоких объятий, либо погибнет, потухнет.

Создавая красоту – отпускайте ее в мир. Творя добро – не требуйте награды. Красота и добро не принадлежат вам, даже если вы созидаете их. Они принадлежат миру, вплетаясь в нити жизни, поддерживающие его посреди бесконечного Ничто, и укрепляя их.

Боргар говорил еще долго. Люди слушали его, не шевелясь и не обращая внимания на холод.

После проповеди Хуги и Барди, никуда не спеша, шли по улице. Барди что-то увлеченно рассказывал, но Хуги почти не слушал его. Не смотря на дивно начинавшийся солнечный день, слепящий глаза ярко-голубым небом, погода портилась — на город быстро наползал густой туман с Черных гор. Он тошнотворно пах и был таким густым, что казалось, стоишь посреди костра. Улицы становились пустынными. Народ разбредался кто куда, лишь бы уйти подальше от тумана, найти место, куда тот бы не добрался.

Хуги остановился и прислушался. До него донесся скрип колес и топот копыт, стучащих по мерзлой грязи. Они с Барди сошли с пути, пропуская верховых.

Из тумана вынырнули блеклые фигуры трех всадников. Когда они проезжали мимо, Хуги заметил, что первым ехал Легур. На его лице была странная уродливая маска в виде огромного клюва, — ее лекарь надевал тогда, когда имел дело с заразными больными. Он до отказа набивал клюв чесноком, мятой, чабрецом и веточками можжевельника. Иногда шли туда и цветы апельсина, лимонные корки, куски угля. Все это предназначалось для того, чтобы уберечь дыхание лекаря от заразы. Хуги отметил про себя, что до сих пор это работало. Носить эту маску было трудно — нужно было привыкнуть к резким запахам, от которых тошнило и кружилась голова.

Легур ехал в сопровождении двух служителей слёз, которые, впрочем, масок с клювами не носили. Им защитой служили молитвы и вера, что, по-видимому, тоже до сих пор работало.

За тремя всадниками катились несколько телег с клетями, покрытые очень плотной черной тканью, которая была пропитана ягнячьей кровью, предположительно останавливающей заразу. Из-под этих кровавых занавесей слышались крики, стоны и плач, громче всех плакал какой-то младенец, — так перевозили семьи больных пепельной лихорадкой. В последней повозке было особенно много народу. Край ткани оторвался, и люди в отчаянии высовывались через прутья клетки, пытаясь еще хоть одним глазком увидеть город и свободу. В ногах взрослых сидели дети, со страхом и тревогой взиравшие на своих родных, не сумевших сдержать слез. Хуги провожал бесстрастным взглядом эту повозку, губы его, однако, были плотно сжаты.

Один человек показался Хуги до боли знакомым. Это был ЕЁ отец. Её, подарившей жизнь маленькой Маро. Роскошную черную бороду господина судовладельца было легко узнать в толпе. И вот теперь он ехал, вцепившись в свою клетку, туда, откуда не возвращаются. Он умоляюще взглянул на Хуги, не узнавая его. А может он и узнал его лицо, тем гроше было бы его прощание с жизнью.

За повозками ехали еще три лекаря в масках и восемь служителей слёз.

— Это те люди? — спросил Барди, когда последние всадники скрылись в тумане. — Те больные, которых, в общем-то, надо будет сжечь?

— Там и больные, и не больные, — проговорил Хуги. — Ты слышал о новом законе?

— Слышал, в общем-то, — пожал плечами Барди.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь?

— А что думать, закон он и есть закон. Он не ко всем бывает справедлив, зато, в общем-то, убережет народ от беды.

Хуги промолчал и лишь еле заметно кивнул. Он развернулся и быстро зашагал в миджархию. Барди поспешил за ним, откашливаясь от тумана.

Спальня Хуги была завалена раскрытыми книгами. Стол был залит расплавленными свечами. Вот уже несколько дней Хуги пытался отыскать хоть намек на смысл символов, выбитых на маленьких медальонах. Их он носил на шее на цепочке, тщательно спрятав под одежду.

Все его мысли занимали таинственные кругляши. Сердце подсказывало ему, что за всем этим кроется нечто очень важное, а взволнованные речи Боргара только подогрели его интерес.

Хуги присел на край кровати и потер руками усталое лицо. Он вдруг осознал, что толком не ел уже два дня. Необходимо было вознаградить уставшее тело за столь внезапный пост и утомительный ураган мыслей.

Оставив Барди дежурить в каморке, он направился в трактир, который находился на весьма приличном расстоянии от миджархии, недалеко от северных ворот, которые, однако, глядели скорее на запад. Названы они были северными, поскольку принимали посланцев из Небуловенты, которая занимала весь север Вердамана.

Трактир тот стоил потраченного времени — тихое и очень темное место, где не бывает пьяных драк и разнузданного веселья, где не найдешь разряженных девок и хохочущих гуляк. Лишь несколько спящих за столом, обычно два-три зверски голодных стража, уплетающих свиное жаркое или рыбное рагу, да сонный, невероятно толстый трактирщик, занятый куревом да неторопливым чтением рецептов. Хуги забрался в самый дальний угол, куда ему принесли печеную тыкву с чесноком, холодной баранины и огромную кружку пива. Было темно хоть глаз выколи. Лишь маленькая свечка еле теплилась на столе перед Хуги. Еще два огонька мерцали с другой стороны зала, да отбрасывал теплый оранжевый отсвет на стену очаг трактирщика.

Хуги вспомнил, как именно на этом месте около года назад он сообщил ей о своей профессии. Как расширились ее глаза, как она отшатнулась от него, как долго молчала. И как потом сообщила о своей беременности. Возможно, она и любила его, кто знает… Однако обида и гордость взяли верх, равно как и ультиматум семьи — родить в тиши и после вернуться, без ребенка, разумеется. Она не хотела бежать, не хотела прятаться и выживать. Ее роды должны были завершить их отношения, но завершили ее жизнь. Здоровый ребенок, которого Хуги принял в свои руки, родился в каморке палача. Но его матери, истекающей кровью на пыточном столе, не суждено было покинуть ее. Она не могла родить плаценту, и Хуги пришлось доставать ее руками, выцарапывать пальцами и выдавливать ладонью. Казалось бы, и это удалось, но опять что-то пошло не так. И она потеряла сознание, чтобы уже не очнуться. Хуги помнил, что крови было слишком много. Она. Хуги не называл ее по имени даже в мыслях. Она умерла. А Маро родилась и начала свою трепетную жизнь в руках палача. Теперь у Маро не осталось родных. Себя Хуги давно не считал ее родственником — ни к чему девочке такое клеймо. И ни к чему ей лишаться своего положения. Все равно уже ничего не исправить… Хуги выскреб поданную пищу до дна миски и облизал ее. Закончив трапезу, закончил он и рыться в своих горестных воспоминаниях.

На обратном пути Хуги медленно брел по обочине, и как он и рассчитывал, вскоре сзади послышался стук копыт и грохот колес.

— Эй, Миркур, — окликнул его знакомый голос, — садись.

Служители десяти слез возвращались из Белого святилища. Один из них обогнал Хуги, остановился сам и сделал знак вознице, чтобы остановил повозку. Хуги запрыгнул на козлы рядом с возницей, и они тронулись. Вскоре их нагнал Легур. Вид у него был усталый.

— Добрый вечер, Миркур. Как вас на ночь глядя занесло к северным воротам?

— Добрый, господин целитель, повод чисто гастрономический.

— Понимаю, — протянул Легур. — Я бы и сам не отказался от плотной трапезы в каком-нибудь уютном месте, но сегодня должен присутствовать на ужине у миджарха.

Хуги хмыкнул.

— Как вам удалось разместить столько больных в Белом святилище? — поинтересовался он у Легура. — Там же страшная теснота.

— И жуткий холод, — добавил Легур. — Им придется еще несколько недель там выживать. Но на их месте я бы не особенно стремился…

— Приказ миджарха был ясным — все должны дожить до сожжения, — резко сказал служитель, остановивший для Хуги повозку.

— Ах, господин Орлатур, если бы миджарх мог приказывать смерти… — Легур покачал головой. — Буду делать что смогу, но я не бог.

— Вам достаточно быть хорошим лекарем, — отозвался Орлатур.

— На этом поприще я прилагаю все усилия, господин Орлатур, во имя нашего повелителя и нашего народа, видит бог.

У пояса Легура болталась его маска, испуская резкие ароматы чеснока и трав. За ним ехали еще несколько лекарей с масками на поясах. Их лошади всю дорогу фыркали от навязчивых запахов. Хуги тоже почувствовал вонь со стороны Легура.

— Я бы хотел взглянуть на больных, — сказал он.

— Зачем? — служитель Орлатур непонимающе посмотрел на Хуги.

— Хотел бы воочию оценить масштаб казни. Трудно прикинуть на глаз реквизит для такой толпы.

— Езжайте.

Орлатур кивнул и отвернулся. Многословием он не отличался. Его фамилия давно не давала Хуги покоя, но, конечно, спросить он ни о чем не мог, оставив это без последствий. Кормилица Катла наверняка была его родственницей. От этой мысли Хуги становилось не по себе, но узнать правду было практически невозможно, он не мог никого расспросить об этих людях. Поэтому всегда пытался уловить что-то от самого Орлатура.

— Миджарх приказал продлить казнь, огонь должен быть медленным, — пробормотал Легур. — На казни будут высокие гости, и их планируется поразить. Или напугать, не знаю. Короче говоря, приказ был устроить всё масштабно и долго, вы меня понимаете?

— Понимаю, сделаем.

Хуги глянул на небо. Как два безжизненных глаза в темном небе светились две луны. Одна была поистине огромна. На ней виднелись серые пятна и углубления. Вторая же была меньше и слегка розоватого цвета.

— Двоелуние продлится еще недели полторы, — сказал Легур, заметив, что Хуги любуется небесным пейзажем. — Не забудьте посетить проповеди Боргара, будет много красивых и мудрых речей о лунах.

— Конечно, господин Легур.

Хуги клонило в сон. После обильной трапезы и бессонных ночей, его тело взмолилось об отдыхе. Уронив голову на грудь, он дремал до самой миджархии.

Этого короткого и безо всяких удобств сна, впрочем, ему хватило. Хуги поспешил в каморку, ибо помнил, что сегодня ночью его ждало интереснейшее дело. Вскрытия хорошо сохранившихся тел всегда были волнующими для него. Он тщательно описывал их, зарисовывал и сидел перед раскрытым телом часами, вытаскивая органы и внимательно рассматривая их. Нынче же сам Легур со своей компанией обещали ему любопытнейший экземпляр, причем в условиях строгой секретности. Что могло быть увлекательней?

До назначенного часа было еще много времени. Хуги притащил в кадке воды и принялся намывать полы. На шершавых каменных плитах темнели несмываемые бурые пятна. Швы между плитами навсегда окрасились в цвет застарелой крови. Но Хуги исправно тер свои полы, не жалея сил. После того, как был начищен последний камень в каморке, Хуги принялся за секционный стол, свои полки, пыточный стул и даже стены. Все было влажным, пахло сыростью. Было чисто.

Когда Хуги отложил тряпицу для полировки оружия, была уже глубокая ночь. Он только что до блеска вычистил топор, самое скучное орудие для самой скучной и обыденной казни в мире – отсечения конечностей. Тщательно натёр ножи, кинжалы, иглы, обручи, шипы, пыточные шлемы, кандалы, и напоследок — свой меч. Он взял шило и принялся выковыривать грязь из резного рисунка на своих ножнах. Делал он это до тех пор, пока не пришел Барди и не сообщил, что его груз прибыл.

Во двор въехала повозка, которой правил Улав. Они с Хуги вынули из повозки огромный мешок, в котором было замотанное в многочисленные тряпки и обвязанное веревками тело. Мешок они перетащили в каморку, там уже разложили мертвеца на столе и принялись ждать Легура.

На секционном столе лежало тело, белое словно сугроб. Легур пристально смотрел на него, скрестив руки на груди и постукивая ногой. Хуги почтительно стоял чуть поодаль вместе с Пазеро. Улав раскладывал на бархатной тряпице перед Легуром сверкающие хирургические инструменты. Пазеро листал увесистую книгу, наполненную чудесными анатомическими иллюстрациями и пояснениями к ним.

Хуги, не отрываясь, разглядывал тело. Оно было холодным и бледным с синими прожилками, словно высеченное из мрамора. Волосы были тщательно расправлены. На обычные волосы, впрочем, они совсем не походили, — скорее на шнуры, наполненные кровью. Темными венозными корнями они уходили в череп. Человек этот умер молодым, в самом расцвете лет. Выглядело его тело так, будто преставился он только что и едва успел остыть, даже долгое пребывание в воде не обезобразило его. Легур взял свой ланцет и сделал длинный надрез. Хуги придвинулся ближе, равно как и Пазеро с Улавом. Они внимательно следили за действиями Легура, который с таким изяществом и легкостью вскрывал тело, будто взмахивал смычком скрипки. Перо Улава непрерывно скрипело по бумаге — он описывал тело и снаружи и изнутри, попутно делая какие-то зарисовки. Которые, однако, ни в какое сравнение не шли с рисунками в книге, которую держал Пазеро.

— Невероятно, — проговорил Легур, указывая присутствующим на разверзнутое нутро. — Два сердца. Вы когда-нибудь видели такое, Улав? А ты, Пазеро, слыхал о таком? Ну а вы, Миркур?

Хуги покачал головой, он, как и остальные, затаив дыхание, следил за движениями главного целителя. Строение органов сильно отличалось от привычного его глазу. Сам корпус тела был длиннее обычного, органов было будто бы больше. И некоторые из них и доктора, и палач видели впервые. Они все по очереди заглядывали в красочную книгу в руках Пазеро, хоть и прекрасно знали все иллюстрации наизусть. Все различия тщательно записывались и обрисовывались Улавом.

— У него огромный желудок, — произнес Легур, — и это не деформация при жизни, он родился таковым. Взгляните на его лёгкие. Они поистине громадны, чуть ли не в три раза крупнее обычных. Но селезенка отсутствует вовсе. Печень также поистине огромна и форма ее весьма необычна. Зарисуйте, Улав. И хотел бы я знать, что это за отросток… овальной формы. Взгляните сюда, Улав, зарисуйте как можно точнее.

— От чего же он умер? — пробормотал Хуги, все ниже наклоняясь к телу.

— Взглянем на легкие, — предложил Легур, разрезая легкое, на котором темнели какие-то пятна. Спустя несколько минут тщательного изучения их мокрого содержимого, он указал Хуги на мелкие черные крупицы, вроде черной соли, налипшие на стенки бронхов. — Этого здесь быть не должно, как вы понимаете. Не знаю что это, но клянусь Бездной, оно и погубило его. Вероятно какой-то яд.

— Возможно, он действовал постепенно, — предположил Пазеро. — Поэтому несчастный и упал в воду.

— Или бросился в нее, избавляясь от мучений, — мрачно продолжил Легур.

— Это объяснило бы тот случай с господином аптекарем…

— Нет, — резко прервал его Легур. — В том случае ни в бронхах, ни в трахее ничего не было.

— Но поскольку различия в строении тел настолько явные, возможно, что у того несчастного аптекаря яд просто успел усвоиться, а у этого бедняги нет, или, к примеру, яд в том случае был сильнее измельчен, либо же количество яда было совершенно разным, — высказался Хуги. — С вашего позволения, господин Легур, я возьму этот порошок для изучения.

Легур покраснел. Ему не хотелось обсуждать детали вскрытия аптекарского тела при Улаве. Хуги соскребал острым лезвием порошок со стенок легких и складывал в маленькую склянку.

— Вероятно, он вдохнул какой-то порошок, — начал рассуждать Легур, — огромное количество порошка, который вызвал медленную и мучительную смерть. Смотрите – на легких пятна, следы разрушения ткани, этот процесс начался еще при жизни, и доставлял, по-видимому, неслыханную боль. Я думаю, он покончил с собой, ведь Улав сообщил, что он был одет будто погребенный. Вряд ли он так расхаживал по… откуда он там. Скорее всего, он совершил какой-то ритуал. Если это так, и если в тот раз причиной смерти тоже был этот порошок, то значит, мы имеем дело с новым ядом, коварным и страшным. Можно распылить ведро этого порошка и вымрет полгорода. Это значит, мне придется начать поиски этого яда в городе. Конечно же, согласовав это с миджархом. Но даст ли он на то согласие? Или вместо этого обрушит гнев на всех аптекарей? К тому же мне придется объясниться за два незаконно вскрытых тела. Из-за чего меня, конечно же, разжалуют и вышвырнут вон, и хорошо бы не отправили погостить к вам, Миркур, это уж смотря как решит совет светлых братьев.

Легур окончил монолог и погрузился в свои мысли. Пазеро и Улав переглянулись.

— Что же нам делать, целитель? — осторожно спросил Пазеро. — Мы не можем допустить и мысли, чтобы вы покинули свой пост.

— Ещё бы, — пробормотал Легур. — Думаю, начнем с того, что мастер Миркур исследует порошок и подтвердит, что это яд. Далее посетим аптеку несчастного Бонвенона и еще раз осмотримся там, — Легур устало вздохнул и взял свой хирургический нож. — Но, господа, нас ждут дела, а мы треплемся как кухарки. Пазеро, откройте разделы, посвященные голове человека, и поищите, нет ли там случаев похожих на этот. Улав, приготовьте перо. Миркур, займитесь же ядом.

Хуги кивнул и достал из-под стола большую клеть, в которой копошились огромные черные крысы.

Предыдущая глава

Следующая глава