Джокул решил скоротать вечер в каминном зале. Все многочисленные камины ярко пылали — это была самая теплая комната в замке, там было даже жарко, и Джокул скинул сапоги, верхнюю одежду и рубаху, оставшись в одних штанах. Он расстегнул ремни и снял оружие.

Не он один облюбовал теплое местечко. Солдаты спали на лавках и прямо на полу, развалившись неподалеку от своего нехитрого скарба. Несколько человек кружками сидели у очагов, не обращая, однако, на Джокула никакого внимания. Он двинулся к самому дальнему камину, намереваясь растянуться у огня. Плюхнувшись на косматую звериную шкуру, Джокул вспомнил, что не прихватил вина и повернулся, было, чтобы подняться и направиться к столу, но вдруг нос к носу столкнулся с Розалией. Она сидела в кресле неподалеку от камина. В руках у нее была шкатулка с маленькими склянками, от которых шел тяжелый сладкий аромат фруктовых масел.

Розалия была прекрасна. Светлые волосы, умасленные и тщательно расчесанные, блестели в свете огня словно металл. Лицо раскраснелось от жары. Она была в свободном серебристом халате с высоким воротом и широкими рукавами, длинный подол скрывал ее уродливую ногу. Она сидела неподвижно и напоминала тщательно выписанную картину или искусное изваяние.

Джокул моргнул, словно очнувшись ото сна, и изумленно пробормотал:

— Вы здесь, миледи? Почему вы здесь? В такой час? Одна?

— Я не одна, милорд, — улыбнулась Розалия. Блеснули доспехи, и из темноты выступил Варт в полном боевом облачении. Он надменно глянул на Джокула сверху вниз и вновь скрылся во мраке. – И потом, который час? Неужели уже слишком поздно для маленьких девочек?

Джокул улыбнулся ей в ответ. Тут он вспомнил, что стоит перед ней почти нагишом, и направился, было, к брошенной одежде, но Розалия подняла ладонь и мягко остановила его.

— Сядьте у огня, милорд, как и собирались. Я не умру от зрелища вашего оголенного торса. Можно ли мне, как и прежде, в детстве, называть вас Джеки?

— Разумеется, миледи, — Джокул опустился на шкуру. – Можно ли мне называть вас Розой?

Розалия кивнула.

— Ты называл так меня в детстве, помнишь? И приносил мне розы из сада твоей матушки, хотя тебе и запретили срезать их.

— Несомненно, я помню. Я и не срезал, ведь я был послушен как ягненок. Я рвал их руками.

Розалия улыбнулась.

— Я тоже помню всё. Я никогда не забывала тебя, Джеки. Даже когда все думали, что ты умер, мне не было грустно, ведь я чувствовала, что ты жив, мне казалось диким, что все кругом говорят о тебе как о покойнике.

— Люди любят хоронить тех, кто далеко от них, ведь тогда можно перестать ждать и мучить себя надеждой. Можно торжественно лелеять воспоминания и приносить цветы на могилу.

— Почему ты ушел? Почему бросил всё?

Джокул безрадостно взглянул на нее и покачал головой.

— То было не самое веселое время в моей жизни. Я и раньше чувствовал себя словно рыба в котелке. Но тогда окончательно понял, что тая и скрывая от самого себя и окружающих свою суть, я превращаюсь в крысу, что живет в своей темной бочке и наполняет ее всем, чем может, всем, что любит, изредка поглядывая сквозь щель на внешний мир, полный всех тех чудес, о которых ей так мечталось. Вместо того чтобы вылезти наружу и устремиться.

Зачем обманывать себя? Я не был тем, кого хотели, кого желали видеть, кого ждали. Но больше всего меня печалило не это. Я сам не был тем, кем быть хотел. Но разве не рожден я свободным? Разве я не человек, который волен поступать по совести? Но как примириться с совестью, когда я предал сам себя?

Зачем делать вид, что все в порядке, когда в тебе самом клокочет гнев и горе? Где взять на то сил, но главное – зачем? И как победить боль, которая, как ни отшвыривай ее от себя, отскакивает от стен и все равно настигает тебя? Так может сломать стены?

Я чувствовал себя не на своем месте. Где бы я ни находился – мне было тесно и чуждо. Отец хотел видеть меня жестким, послушным и преданным продолжением себя самого, идеальным воином и прекрасным хозяином, господином своего народа, управляющим хозяйством железной рукой. Мне же тогда хотелось обойти весь Синий лес вдоль и поперек, понять его и увидеть его жизнь. Я часто сбегал, бросал работу и не подчинялся правилам замка. Идея отца высекать из меня эту «дурь» работой, отдав в распоряжение мясника, не была одной из его удачных идей. Эти наказания не научили меня дисциплине и покорности. Но воспитали стойкость к подобным мерам и выдержку. Отец хотел, чтобы я впредь ценил и уважал своё положение, распробовав на вкус тяжкий грязный труд. Мясник тот заставлял меня распиливать свиные туши, убирать кишки и кровавую грязь под ногами. Но истинная грязь случилась позже. И мне, Роза, уже не смыть ее ни с пола, ни с себя. Я никогда не думал, что человека можно так глубоко осквернить и опаскудить. Что можно вбить свой… кол в сердце жертвы так безжалостно и неизбывно прочно, что он пустит корни и уже не покинет мое тело никогда.

Я прирезал того мясника, было за что. И все равно его убийство жжет мне душу. Во многих скверных делишках я участвовал, но то, что произошло тогда в подвале стоит на пьедестале на самой вершине горы моего стыда и гнева…

Когда труп обнаружили, мое положение резко ухудшилось. Я был сломлен и изможден, болен и слаб. Я был ранен, меня терзали. Я не смел никому перечить. Я не смел поднять глаз. Не смел проронить и слова… И все были безумно рады моему преображению. Ведь наконец-то восстали из пучины беспечности и дурости долгожданные «честь и достоинство». Наследник все осознал и занял свое место.

Отец брал меня с собой везде, где только было возможно, разве что не в спальню к матери. Он таскал меня в соседние замки, в миджархию, показывал друзьям и рассказывал им, как пройдет моя жизнь. Что будет через пять лет. На ком я женюсь, какие дети родятся у нас. Какие замки я выстрою. Какое место займу при дворе. Сколько леса продам в Небуловенту.

Меня натаскивали так усиленно, насколько хватало фантазии. Обучали всему, чему было только можно обучить. То было поистине светлое время для всех обитателей замка. Ведь даже Джозар отстал от меня. Он обходил меня стороной, отводя взгляд, лишь косился да поджимал губы. Да и Джовер подружился со мной. Воистину это была идиллия. И для достижения этого мира и благоденствия потребовалась такая малость… отвести меня в подвал.

Однажды я выехал из замка верхом в сопровождении одного лишь старого воина Альмара, который обучал меня верховой езде. В какой-то момент я пришпорил коня, свернул с дороги и понесся к лесу. Прочь от людей, от замка. От подвала. Да, я убегал в никуда, но знал, что лес не бесконечен. И рано или поздно он, словно синий тоннель, выведет меня навстречу новой светлой жизни.

Альмар не смог догнать меня. Меня искали. Но я прекрасно ориентировался в тех местностях, знал, где укрыться. И им было ни за что не достать меня. Из оружия у меня был лишь длинный кинжал, из полезных вещей – кресало, из съестного – лишь моя лошадь. Она не справилась с чащобой, зато накормила меня собой и привлекла своей тушей медведя. Я подождал пока он нажрется и завалится спать в овраге. И у меня появилась медвежья шкура и крупные шансы выбраться из леса живым. Я обошел его весь вдоль и поперек, как и мечтал. Выбравшись на западной его границе, я направил свои стопы в Крассаражию, но путники предупредили меня, что во Флавоне гражданская война и лучше податься на Север, в Скоггур, молодой город, только начинающий заселяться. Мне это понравилось. Там я и встретился с Аспином.

Я был очарован им, как и многие. И легко согласился отправиться с ним на запад. Сначала я слабо представлял цель нашего путешествия, впрочем, мне было все равно. Странствия и сами по себе манили меня. Однако постепенно до меня дошли идеи Аспина, и я загорелся не хуже его. Поиски Бездны казались мне интересным приключением, пока мы не попали в переделку и не лишились нескольких человек. Но и тогда мне не захотелось вернуться в Скоггур. Я прошел с Глэзи весь путь, и считаю, это было лучшее, что мне довелось испытать в своей жизни. Знаешь, Роза, я вспоминал тебя постоянно. Даже в крассаражской тюрьме, куда попали мы по ошибке, но это очень долгая история уже для другого вечера.

По щеке Розалии прокатилась маленькая одинокая слеза. Она быстро смахнула ее и улыбнулась.

— Что ты, Роза? Неужели история была так печальна? Ведь финал отраден – я жив, здоров, сижу перед тобой.

— И печальна, и увлекательна. Меня гложет горечь, что тебе пришлось испытать такие невзгоды. Ты не заслуживал такого.

— Ах, Роза, я вообще ничего не заслуживал, — усмехнулся Джокул.  – Я не пытался ничего заслужить и не хотел. Все случилось так, как случилось, и меня совершенно устраивает мой путь.

Розалия грустно взглянула на него.

— Ты все время улыбаешься, Джеки. Почему? Я чувствую, что твои улыбки чистосердечны, в них нет притворства. Но иногда я просто не могу понять чему или кому ты так радуешься. Это пугает и сбивает с толку.

— Я просто люблю жизнь, Роза. Если смерть близка, если страх сжимает сердце, или печаль пытается навалиться на меня глыбой слабости и неуверенности – я улыбаюсь, ведь я живу, я чувствую, я существую. Я могу сделать выбор и изменить всё. А что до того, что улыбки пугают… Пускай себе пугают! Отпугивают врагов и смерть, — Джокул жутко оскалился и зарычал. Розалия рассмеялась.

Джокул подобрался к ней и встал перед ней на одно колено. Он поцеловал ей руку и медленно выпустил.

— Прости меня, Роза. Прости, что я не твой рыцарь. Я вообще не рыцарь. Все мы сильно изменились, но только не ты. Для меня ты по-прежнему самое чистое, доброе и красивое, что есть на свете. Я не хочу пачкать тебя своим присутствием в твоей жизни. Ты – истинная леди. Я – знак вопроса.

Розалия слегка дотронулась до его подбородка. Губы ее дрогнули. Но сейчас она не обронила слез. Она чуть кивнула и позвала своего верного стража.

— Уже поздно, Джеки, ты прав. Мне пора вернуться к себе. Я задержалась здесь, чтобы застать тебя. Вот и ты, — она слабо улыбнулась, — и теперь я удаляюсь. Варт.

Варт поднял свою госпожу бережно и легко, словно пушинку. Джокул молча поклонился Розалии, и Варт скрылся в темноте, напоследок смерив Джокула брезгливым взглядом.

Оставшись в одиночестве, Джокул все же взял со стола непочатую бутылку вина и уселся перед огнем. Он грубо взъерошил свою шевелюру и сделал долгий глоток. Улыбки не было на его лице.

Предыдущая глава

Следующая глава