Кавалькада выехала из замка на рассвете. Впереди всех верхом на Доттир возвышался Джокул. За ним ехал Аспин с Вазисом и солдаты, сопровождающие их, около сорока человек. Миджархийцы и близнецы Валлирои двигались последними. Джовер и Джозар бок о бок скакали вслед за каретой, в которой расположились леди Гроффолкс.

Джозар морщился и часто потягивал что-то из фляги. Видимо, боль еще не оставила его. Джовер поглядывал на Розалию, неловко при этом улыбаясь одним уголком рта. Та же хмурилась и смотрела вдаль. Рижель тщетно пыталась разговорить сестру, но та отвечала холодно или невпопад. Взгляд Розалии был обращен к Синему замку. Могучие стены удалялись, фигуры стражей на стенах становились все меньше, пока совсем не скрылись из глаз.

У Варта и его сотоварищей настроение было приподнятое. Осознание того, что им больше не придется возвращаться в Синий замок, доставляло огромное удовольствие. Их гогот и бормотание ужасно досаждали Розалии, но она молчала и упорно глядела в окно на просыпающуюся от зимнего сна природу. Внезапно мимо них в обратном направлении с грохотом промчался Джокул верхом на Доттир. Ненадолго скрывшись из виду, они вскоре показались в отдалении. Словно черная стрела неслись они по равнине. Доттир барабанила копытами по сырой земле, поднимая тучи грязных брызг. Ее мышцы играли, шкура лоснилась и сверкала словно обсидиан. Огромный пышный хвост разлетался будто черные клубы дыма. Обе головы были устремлены вперед. Обе они радовались весне и быстрой скачке. Джокул в черном доспехе почти сливался с лошадью. Он возвышался верхом на ней словно третья голова с гривой того же цвета что и у нижних двух.

Они стремительно пересекли равнину наискосок и вскоре вовсе пропали из виду. Но вот снова вынырнули из-за холма и, рысью подбежав к отряду, опять возглавили процессию.

Рифис ехала верхом на своем верном рыжем Купро. С каждым шагом в направлении Гризая, ей все труднее было скрывать тревогу. Она надвинула глубокий капюшон на лицо, длинный конец его повязала вокруг шеи. Весеннее тепло наступало, и даже на рассвете колючий холод был уже не властен. Но Рифис морозило. Воспоминания не давали ей покоя ни в дороге, ни на ночлеге.

Сейм, чувствовавшая смятение во взгляде Рифис, пыталась развеять ее тревогу короткими рукопашными тренировками у костра во время остановок. Но приближающиеся стены города давили своей неизбежностью. Поля, которые начали встречаться им, маленькие домики и мельницы – все они были для Рифис словно надгробные камни Ризана, тело которого она так и не увидела после казни, ведь все достается палачу. Не зная как разговорить мрачную Рифис, Сейм принялась рассказывать истории своей жизни. Но они оказались безумны настолько же, насколько жестоки и скорбны, отчего Рифис стало еще больше не по себе.

— Мы, Спорги, жили близ Флавона многими поколениями. Не шибко-то богато, но всего хватало. Еще дед мой начал воспитывать женщин семьи воинами, а не хранительницами очага. Рожать они тоже успевали. Было и у меня трое детей. Службу нести во Флавоне – означало быть там безвылазно, пока дети воспитывались дома, но это мне даже нравилось – ненавижу сидеть у окошка и вздыхать, пока в столице творятся дела. Конец нашему имению и всей семье пришел в огромном пожаре. Крассаражия вообще постоянно горит. Может, слышала: огонь – оружие крассаражских ублюдков. И таких ублюдков там хватает. Сгорела вся моя семья, дети, сестры, их мужья и старики, а территорию пришлось продать соседнему лорду. Руки мои тряслись, каждый раз, когда я видела его. Безнаказанность дворян во Флавоне не знала границ – им было позволено абсолютно все, что не задевало самого миджарха. И когда случилось восстание Аспина, мне удалось вырезать из того животного всё его высокомерие. Ох и орал же он, ну чисто свинья. Сдохли он и сын его. Вот если зарвался один раз – обязательно получишь в глаз. Даже если для того должно пройти время, это обязательно случится. Потому что месть – это раскаленная цепь, сковывающая твое сердце. И пока ты не разрубишь ее – будет жечь. Спасибо Аспину, что разворошил тот гадюшник. Все тогда получили по заслугам. Кровь по улицам текла, будто река вышла из берегов. Такой клубок змей можно только разрубить мечом. Никак мирно нельзя было, они не понимали слова «мирно». И все у кого вот эта раскаленная цепь-то жгла изнутри – все вышли из домов с ножами наперевес.

— Если бы Аспин их не повел, они бы и не вышли, — покачала головой Рифис.

— Ошибаешься, подруга. Терпение народа не бесконечно. И чем дольше откладывается восстание, тем более кровавым оно будет, тем более страшным.

Рифис промолчала, лишь кивнув Сейм в ответ. Оторопь и боль, что она испытывала при приближении к Гризаю, сменились досадой и злостью.

Аспин отпустил Вазиса, когда показались первые дома пригорода. Он обнял и ласково потрепал пса по голове. Вазис облизал ему лицо и лихо помчался прочь, распугивая птиц в овраге.

Их процессия словно шла на месте, а город же наползал, пытаясь сожрать их зубчатой пастью стен и ворот. Гризай приближался. Несколько крестьян, встреченные ими на тракте, в ужасе бежали прочь, завидев Доттир. Иные же помчались в город возвестить о надвигающемся чудовище. Однако крепостная стража, уже предупрежденная о появлении лорда на жуткой лошади, в точности исполнила приказ миджарха. И перед Джокулом и Аспином широко разверзлись огромные ворота Гризая. Караул выстроился у входа коридором, по которому и поехала процессия. Десять вооруженных конных рыцарей возглавили ее при въезде в город, дабы сопроводить прибывших к миджархии. Как только Доттир ступила в Гризай, оглушительно взвизгнули трубы на стене. Им откликнулись трубы на соседней городской башне. Им вторили трубы на следующей башне. И так трубный глас покатился до миджархии. И вскоре о прибытии Аспина и Джокула знал весь город.

Улицы наводняли толпы. Временами люди кричали и толкались, стараясь поближе рассмотреть прибывших. То тут, то там слышались вопли «Демон!», «Кто из них миджарх?». В сторону Сейм тыкали пальцами и свистели. Миджархийские солдаты растаскивали особо оживленных граждан в разные стороны. Впереди на приличном расстоянии от процессии шли стражи и понуждали горожан дать дорогу миджарху и лорду. Однако перед Доттир и так все расступались. Некоторые начинали громко молиться и призывали Красную Аст испепелить демона священным светом.

Темные грязные дома с маленькими окнами облепили любопытные дети, с ужасом и изумлением разглядывающие шествие. Они кидали сверху какие-то разноцветные тряпицы, осыпая всадников и карету дочерей миджарха. Толпа взрослых внизу волновалась – одни молча стояли, угрюмо сгрудившись, подобно сбившимся в стадо овцам. Другие старались обратить на себя внимание, громко вскрикивая и протягивая руки.

Аспин не устремлял вперед горделивый взор, но рассматривал лица гризайцев – бледные, красивые, мрачные и недоверчивые. Испуганные и жесткие, презрительные и неразумеющие. Непонимание и усталость смотрели на него во все глаза. Не на Доттир, а именно на него, Глэзи Аспина. Смотрели так, будто спрашивали, что может измениться то того, что он проедет по улицам города на своей серой лошади. Их было много, горожан. Никто не хотел пропустить шествие. Неходячих стариков подносили к окнам, маленьких детей сажали на плечи. Не все взрослые были одеты по погоде, дети зачастую носили и вовсе летнюю одежду, прикрывшись плащами своих родителей. Обувь была не у всех. Многие окунали ноги в грязь, она казалась теплее, чем каменная кладка улицы.

Джокул переглянулся с Аспином, затем натянул поводья и поднял руку. Шествие остановилось. Толпа медленно смыкалась вокруг процессии. Стражи пытались растащить людей по обочинам, но пробиться к высоким гостям им не удавалось. Люди молча снизу вверх взирали на Доттир, Джокула и Аспина. Некоторые пытались побороть страх и потрогать черную кобылу. Аспин оглядел толпу.

— Как вы живете, люди? – громко вопросил он.

— Бедно, господин, — ответил горожанин в потрепанном плаще с капюшоном.

— Не в бедности дело, — ответил ему Джокул. – Я вижу среди вас хорошо одетых сытых людей. Но взоры их так же печальны.

Аспин продолжал:

— Так как же живете вы?

— Голодно, господин, — ответила молодая женщина с младенцем на руках. Она пыталась успокоить ребенка, но тот капризничал и хватал руками грудь матери.

— Отчего же вам голодно? – спросил Джокул. – Леса полны зверя, пашни ваши огромны, перед вами распахнуты морские просторы. Вам ли голодать?

— Так как же вы живете на самом деле? – спросил Аспин у толпы.

— Словно загнанный скот! – крикнул какой-то старик, сидящий на ступеньках дома. – Безголосый тупой скот!

И он захохотал, давясь табаком. Толпа пришла в движение, поднялся рой голосов. Улицу захлестнул страшный шум. Старик возлежал на ступенях, будто лорд на роскошном ложе. Он насмешливо посматривал на Аспина и покуривал трубку.

— Почему мы стоим? – воскликнула Рижель, высовываясь в окно кареты. До нее донеслась громкая брань Джозара, перекрикивающего народный гвалт. – Капитан! Капитан Валлирой! – но Джозар, увлеченный проклятиями в адрес Джокула и горожан, не слышал ее голоса.

— Толпа, миледи, — прокричал Варт, — чернь напирает, не дает дороги.

— Так пусть разгонят, — Рижель становилось душно и тревожно. – И ты ступай, помоги.

— Да, миледи, — кивнул Варт. Он пришпорил коня и попытался оттеснить народ от кареты. Впереди стражи также расшвыривали горожан по сторонам. Конные рыцари оттесняли толпы по обочинам. Людей сминали как бумажные фигуры, которые особенно и не сопротивлялись. И наконец, процессия тронулась дальше.

Старик слез с крыльца и забрался на своего осла. Он ехал рядом с процессией, покуривая трубку, и громко выкрикивал Аспину бессвязные отрывочные монологи.

Аспин повернул в переулок, процессия потянулась за ним. Один из миджархийских всадников тут же подскочил к нему и возбужденно начал указывать руками верный путь.

— Господин, вы свернули не в ту сторону, вы должны ехать прямо!

— Я сам решу, где мне проехать, в конце концов, я решил осмотреть город.

— Но господин…

Доттир грозно фыркнула и хлестнула по бокам хвостом, отгоняя назойливого стража словно муху. Всадник попятился и сошел с пути, придержав коня. Джокул усмехнулся и проследовал за Аспином.

Старик на осле так же сопровождал их, ни на секунду не умолкая.

— Это сила, возведенная в ранг бога! Но не сила духа и воли! Нет! Это сила разрушения, насилие. Ему поклоняются и боятся, только это страшит народ. Страх гроше голода. Страх боли и стыда! И стыд страшнее боли, ведь боль можно забыть, а стыд — никогда! Насилие это разменная монета Гризая. Насилием все продается и покупается, господин. Если ты не преклоняешься перед жестокостью, ты уничтожен! Ты не купишь и гнилой морковки, если не будешь бояться. Неет, господин, тот, кто ничего не боится и не славит насилие словно бога, тому не нужно побираться на грязных гризайских базарах. Тот либо покойник, либо сам он и есть — насилие.

Голос старика прервался, поскольку один из стражей схватил его за шиворот, стащил с осла и поволок прочь.

— Эй ты, оставь-ка дедулю! — окликнул стража Джокул. — Мы ведем беседу, слушаем занимательные рассказы о славном Гризае, а нашего рассказчика так грубо хватают за шиворот. Это ли знаменитое гризайское гостеприимство, великодушие и порядочность?

Страж неуверенно выпустил из рук хламиду старика, и тот не замедлил вернуться к своему ослу.

— Спасибо, незнакомый добрый господин! Это был один из тех насильников, что бьют людей железными палками. За что, вы спросите меня? За то, что не хватило монет на покупку еды, за то, что люди побираются и валяются в грязи. Но у них нет сил встать и нет сил работать, господин. Ведь голод и бедность шагают рука об руку там, где человеку не разрешают просить помощи и справедливости!

Народ, неспешной рекой тек вдоль улицы с обеих сторон. Рижель опустила шторки, чтобы скрыться и отдохнуть от любопытных взглядов. Ее охватывала злость от собственной беспомощности и причуд Аспина с Джокулом со сменой маршрута. Она мечтала выбраться из кареты и все взять в свои руки, что, разумеется, было невозможно. Кричащий старик пугал ее, руки ее дрожали. Она чувствовала себя мечущейся лисицей в клетке. Розалия же от усталости и волнения задремала. Ее волосы совсем растрепались и запутались, и Рижель, решив чем-то занять себя, пересела на сиденье рядом с ней и принялась распутывать золотистые локоны.

Хриплый голос старика эхом разносился по улице, словно карканье огромной вороны.

— Так вот что я скажу вам, господин! В скверное место вы прибыли! Здесь все ненастоящее. Внутри этих больших серых домов своя жизнь, своя грязь, своя смерть. Это мир, в котором нет денег, нет мечей и роскошных платьев. Это не дома, это лабиринты. Зайдя в них, вы не выйдете оттуда прежним. И пусть там царят боль и нищета, но все же и там рожают и растят детей, и там играют и празднуют дни рождения. И там любят друг друга и жизнь свою жалкую и цепляются за нее всяк по-своему. Эти люди знают город наизусть. Они проходят по крышам и сточным канавам словно по коридорам замка. Это замки, в которые миджарху нет ходу!

Процессия выехала на узкую улицу, немощеную, слякотную и на редкость зловонную. Смрад стоял столбом. Окна неказистых, узких и невысоких домишек были заколочены, из них торчали обрывки ткани и соломы. Людей было мало. Все они жались к стенам, испуганно прятали лица и детей в свои дырявые плащи и куртки.

— Неприятный запах, господин! Люди выбрасывают свое дерьмо прямо на улицу, а стража не бывает здесь. Ведь здесь слишком грязно для начищенных сапог. Никто не убирает здесь, никому нет дела до этого богом забытого места. Но даже здесь бывают свадьбы и справляют первый день весны.

Осел старика отчаянно заревел и попятился, скользя в липкой грязи.

— Ну-ну, дружочек! — старик по-отечески погладил животное по щеке и слегка пришпорил.

— Это всё правда, что говорит этот старый хрыч? — спросила Сейм у Рифис. — Когда ты жила здесь, видела ли что-то подобное, о чем он твердит?

Рифис выглянула из под капюшона, наглухо скрывающего лицо. Она отрешенно посмотрела на Сейм и промолчала. Спустя какое-то время она ответила:

— Я плохо помню прежнюю жизнь, поскольку и не хочу помнить. Я больше всего на свете жаждала ее забыть. И мне это почти удалось. Мы жили далеко отсюда, в районе набережной. Но и там нас настигло то, о чем поведал этот старец. Оно повсюду. И если ты беспомощен, тебе не спрятаться от него.

— Мы не беспомощны, — ответила Сейм, — и прятаться не будем. Нет ничего хуже, чем быть трусливым червем, чтоб меня крысы жрали. Эти люди довели себя до скотского положения.

— Они просто боятся быть замученными до смерти, — покачала головой Рифис. — И этот страх и стыд, что твоих близких могут долго и мучительно убивать, останавливает их лучше любого меча.

— Неожиданное зрелище! – вдруг воскликнула Сейм.

Впереди улица упиралась в задний двор огромного храма. Это было узкое цилиндрическое строение из синих кирпичей с множеством витражных окон, в которых были выложены изображения летящих птиц. Ближе к крыше, плоской и не видной снизу, здание было украшено чудесной мозаикой, изображающей крылатые звезды. В стены храма на приличной высоте были воткнуты огромные штыри с множеством отверстий, с них свисали узкие длинные белые знамена. Они едва заметно колыхались, облизывая стены храма языками ткани. Это был храм Ветра, бога Спиранта, службы в котором велись лишь тогда, когда знамена взметались вверх порывами ветра, и доносилась музыка из отверстий. Заслышав звуки этих огромных флейт, народ тянулся к храму. Сейчас же там не было видно ни души. Внизу у храма не было ограды, но стояли странным нагромождением гранитные кубы, на которых были выбиты молитвы Спиранту.

Процессия огибала храм, выезжая на мощеную дорогу. Старик внезапно замолчал, и ни его, ни его осла больше не было видно. Скорее всего, стража все же утащила его.

По мере продвижения к центру Гризая, менялся городской пейзаж. Менялось убранство улиц, краски толпы, изящество строений. Дома здесь были светлыми, украшенными статуями и изгородями. Местами встречались палисадники, обычно голые в этот сезон, но в Гризае высаживали молодые сосны, круглый год озеленявшие улицы. Некоторые были уже так высоки, что их раскидистые ветви возвышались над крышами домов.

Наконец перед гостями города открылось сердце Гризая – белоснежные балюстрады, лестницы и скульптуры высокого искусства — улица Лестниц. Потрясающей красоты святилища с лепниной и фресками, мосты и фонтаны, сосны, оживляющие бело-серый пейзаж розово-коричневыми и бархатно-зелеными мазками. Горожане не преследовали процессию, не толпились и не показывали пальцами. Здесь люди кланялись. Почтительно склоняли головы, преклоняли колени, снимали шапки. Многие знатные господа присоединялись верховыми позади процессии.

Рифис всю дорогу ехала с опущенным на лицо капюшоном. Вряд ли нашелся бы кто-то, кто узнал бы ее в нынешнем облике. Она скорее походила на молодого мужчину. Но ей страшно было смотреть на этот город, она боялась, что сам город узнает ее и вернет прежние страхи, вонзит в сердце свою стрелу воспоминаний.

Но главное испытание для нее было впереди. Когда они ступили на миджархийскую площадь, Рифис переборола себя и подняла глаза. Ей показалось, что на камнях под ногами все еще виднелась кровь Ризана. И чувствовался безобразный запах гари. И самое страшное и отвратительное – палач, метнувший нож. Он стоял там, все еще замерев с воздетой рукой после броска. Чёрный и величественный, будто сама смерть. Каков он под своим костюмом? Может быть, он полное ничтожество, жестокий изувер и сумасшедший. А может — вдохновенный убийца, со смехом и радостью исполняющий свою работу. Он оборвал жизнь ее мужа на глазах всего города, и сделал это так просто и мастерски, словно вбил гвоздь в стену.

Рифис вперилась взглядом в пустое место на площади, мыслями уносясь в прошлое. Ею овладело странное чувство – образ Ризана размылся и поблек, он стал невиден ею за пламенем, которое его охватило. Ей все труднее было вспоминать, как он выглядел, как и что говорил. Она помнила его как боль, как рану в своем сердце. Он был словно шип, вонзившийся в ее тело и вросший в него.

Предыдущая глава

Следующая глава