Эпилог

 

На побережье розовых песков,

Где воды чёрные, как отблески сурьмы,

Мы ждём тебя, моя любовь,

Когда ты вынырнешь из тьмы!

 

Вероятно, друг мой, ты жаждешь выяснить, как я встретил свою смерть, раз уж о моём прощании с жизнью ты узнал во всех подробностях. А также, без сомнений, размышляешь ты и об участи несчастного Гавестона, угодившего в тенета смерти со мною вместе. Не думай, что я оставлю тебя в неведении, ибо я затем и пустился в этот закономерный цикл человеческого существования, чтобы проследить за судьбой праведного духа от начала его и до исхода.

Расстаться с жизнью мне было совершенно по-человечески страшно и мучительно. Впрочем, я рад этому. Боль и ужас утраты моего тела словно отрезвили, осенили и в некотором роде пристыдили меня. Что знал я прежде о человеческих страданиях? Лишь их описания, и как бы подробны и выразительны они ни были, всё же не передают всей истины. И я, известный охотник до истин, рад, что познал и эту.

Я очутился во тьме.

Тьма окружала меня столь плотной и непроницаемой массой, что на миг я растерялся. Никогда прежде я не ощущал ничего подобного! Хотя постой… Я плавал во тьме, как младенец в утробе матери, пожалуй, лишь с этим можно сравнить моё новое положение.

Ни света звёзд, ни космического движения не было здесь. Здесь не было ничего! Я вдруг понял, что лишён своих бесконечных волос и пребываю в полнейшей изоляции от мира. Я не слышал ни звука, и даже собственный голос мой не мог здесь прозвучать.

«Брат мой, Фонон» — вдруг услышал я Войда. Его голос, казалось, стал моим голосом. Его мысли — моими. Равно как и наоборот. Мы слились в одно целое.

«О, Войд! Прости мне шалость. Надеюсь, моё вторжение не потревожило тебя?»

«Неугомонный брат Фонон, твоё вторжение — лишь радость для меня. Хоть при том и совершенная неожиданность».

Я счастливо улыбнулся и Войд почувствовал это.

«Я знаю, Войд, чужд тебе поиск истины, ибо нет тебе в ней никакой нужды. Посему трудно тебе понять моё стремление. Но нет ничего желанней для меня, чем открыть предназначение праведного, благочестивого духа. Куда же направляешь ты его, Войд? Какой итог уготован ему? Покажи мне! Он здесь, в твоей тьме вместе со мною. Лишь укажи мне на него».

Войд не ответил. Тьма всколыхнулась, и я почувствовал, как разверзаются веки моего могучего брата. Он распахнул глаза, и в тот же миг прозрел и я.

Теперь я понимал тьму и постигал её глубину со всею полнотой. Меня охватила жаркая волна удивления и восхищения. Наконец-то! О, наконец-то открылась мне суть непроглядной тьмы! Узрел я истину о том, из чего была соткана тёмная материя Войда. Мои мглистые глаза отныне постигали столь малые величины, что я смог рассмотреть волокна тьмы. То были мириады сияющих полусфер, и каждая из них пульсировала, точно человеческое сердце. Эти семена мощнейшей энергии втягивали в себя сущий космос, питаясь им и приумножаясь, отчего вселенная росла и ширилась.

Я осознал, что каждое семя есть зачаток человеческого духа, прорастающий из тьмы при каждом рождении человека. После смерти дух, не избравший путь, возвращается на прежнее место, дабы вновь вызревать для новой жизни. Дух, избравший путь разрушения, селится в космическом пространстве в личине ёта, а на его месте созревает новое «семя жизни».

«Но где же праведный дух?» — я не мог отыскать таковой, как ни старался. — «О Войд! Направь мой взгляд!»

Я ощутил, как поднялась моя рука — рука титана тьмы, и как задрожала сомкнутая ладонь, в которой таилась великая сила – столь напряжённое и могучее сердце, бьющееся взрывами тысячи звёзд, что удержать её способен был только Войд. Сию мощь было ни с чем не спутать. Это была сингулярность.

И медленно разжался громадный кулак, и увидел я посреди тёмной ладони крошечное семя, блистающее золотым светом. Приглядевшись, я понял, что это был маленький спящий драконыш, свернувшийся клубком. Он был ещё совсем зародышем, но уже имел шесть крыльев, длинный хвост и большие глаза, сомкнутые веками. Он крепко спал, причмокивая во сне. Ему снилось нечто дивное, ибо он улыбался. Мне так хотелось оплести его своими нитями и подглядеть его чудесные сновидения! Но здесь я был бессилен и лишь с восторгом любовался им и нежно покачивал в ладони.

«Это искал ты, Фонон?» — спросил Войд.

«О да, брат мой! Но что же дальше? Что будет с этим дивным существом?»

Мне не терпелось поскорее постичь таинство предопределения праведного духа. Но Войд вновь не удостоил меня ответом. Вместо этого мы с ним вдруг исказились и сгинули подобно туману, развеянному ветром. Нас вытянуло прочь, сквозь мглистую дымку прорезался звёздный свет, и оба мы покинули тёмную материю.

Тотчас были мы разделены. Я вмиг обрёл себя всецело и возвратился на розовые пески, где сидели мы с пернатым змеем.

— Итак, Фонон, — сказал Войд, медленно прошествовав мимо нас, — продолжишь ли ты путь со мною, дабы узнать, наконец, желанную истину?

— О да!

Я вскочил и поспешил за ним. Уроборос пополз за мною следом. Некоторое время мы брели по побережью, пока, наконец, Войд не остановился. Он долго смотрел на чёрные воды, умиротворённо любуясь ими, точно уставший путник. И вдруг, воздев руку, раскрыл ладонь. Сингулярность тотчас вспыхнула, словно тысяча солнц, и Войд принялся окутывать её нежной вуалью тьмы. Он ткал и ткал её, пока не образовал вокруг сингулярности большую чёрную сферу, светящуюся изнутри. Она парила над его ладонями и посылала окрест ритмичную пульсацию, и на сей зов немедля откликнулся Квазар.

— Войд! Приветствую тебя, — сказал мой лучезарный брат, осветив своим появлением розовые пески добела. – Фонон, и ты здесь, младший братец! – удивился Квазар. – Решил ты, наконец, почтить своим присутствием неустанно трудящихся родичей?

Я смутился и примирительно прильнул к нему, Квазар же снисходительно улыбнулся и сказал:

— Пора тебе и самому принять участие в труде и позабыть хоть на время игры да забавы.

— Ты бесконечно прав, брат мой, Квазар! – воскликнул я.

Квазар протянул ладони к чёрной сфере и из них тотчас низвергнулся яростный поток света. Сфера завибрировала. Столкнувшись с тьмой, свет вспыхнул серебристым огнём, и сфера мягко опустилась на песок. Тотчас вихрем потекли к ней, словно к магниту, мельчайшие частицы. Столь плотным был тот вихрь, что постепенно сфера образовала множество слитых воедино пульсирующих сердец. Сердца эти питались из самого кровотока Вселенной, и мы явственно узрели его огненные вены, сетью раскинувшиеся вокруг былой сферы. Постепенно сердца слились воедино окончательно и образовали некие субстанции, подвижные и трепещущие, которые вскоре обрели явственные черты четырёх демиургов. Столь плотно объяли они друг друга, сплетясь в единую суть, что стали неразделимыми. И явилась пред нами Мать. Сидела она на песке, обратив к океану лицо-бездну, куда немедленно устремилось всё окружающее пространство – песок, чёрная вода, ближайшие астероиды.

Пернатый змей, зарывшийся в песок от страха перед Квазаром, в великом ужасе бросился ко мне и обернулся вокруг моей ноги. Квазар тотчас положил свои сияющие ладони на чело Матери и её окутал мягкий свет. Пространство успокоилось, и Мать отныне восседала в величайшей безмятежности.

Тут я увидел свою сестру Ланиакею. Она несла в руках множество звёзд. Ими она осыпала Мать, и те медленно закружились вокруг неё гигантским сияющим хороводом, исчезая в тягучем мраке её лица и даруя ей силы, столь необходимые для взращивания могучего дитя.

— Фонон, — с улыбкой обратилась ко мне сестра, — подойди же.

Я робко выступил вперёд.

— Ты можешь оплести Мать и Плод своими нитями и подарить им свою мудрость и любовь, — продолжала она. — Твоё благословление избавит зарождающийся мир от тревог и беспорядка.

Я с трепетом обратил своё лицо к Матери.

— Ещё ни разу мне не доводилось… свершать подобное.

Ланиакея положила мне на плечи свои ладони.

— Ты способен на это, ты великий ид, Фонон. Ты – мысль этой вселенной. Так обратись же к сингулярности, напутствуй ей.

Блистающие нити устремились к могучему телу и осторожно начали скользить по нему. Я ничего не чувствовал, не чувствовала и Мать ни малейшей пользы от меня. До Плода же я и не чаял добраться.

— Стремись великой мыслью к великой тайне, Фонон, — сказал вдруг Войд. – Ты узрел весь путь сингулярности с самого её зарождения, она постигнута тобой. Ныне открыто тебе великое могущество. Яви свою силу, Голос Бога, обратись к сингулярности по имени.

Я немедленно внял его совету, воззвал к сингулярности со всей теплотой и приязнью, какую чувствовал к ней, и вмиг оплёл и Мать, и чрево её, и Плод глубочайшей своей мыслью.

Драконыш стал намного больше. Он стремительно рос и набирался сил. Был он уже столь громаден и могуч, что зов мой слышал словно шёпот. Он находился во власти сновидений, и были они столь удивительны и невообразимы, что я закричал от изумления – ничего подобного не видал я в нашей вселенной.

Гавестон… Дракон приоткрыл один глаз. Гавестон! Дракон благосклонно принял мои нити и вновь уснул. Замерев в экстазе, я наслаждался видом разворачивающейся новой вселенной. Зрелищем сим не смогу я вечно любоваться – вскоре разверзнется сингулярность и воспарит это невероятное существо в своём мире, созданном им самим, и будут в нём иные чудеса и красоты, каких не может вообразить никто из обитателей нашей вселенной. Из иных материй будет соткан тот мир, иные иды будут населять его, иной свет озарит его и иной бесконечностью разверзнется он.

Я одарил его самыми светлыми мыслями из всех, какие когда-либо родились в нашем мире. Я питал его, даруя ему сладостный и покойный сон, избавляя его от тревог и страхов, дабы мог он создавать свою вселенную в мире и любви.

Так стояли мы вчетвером вокруг Матери, наблюдая за сотворением мира, и я понимал, что достиг той ступени на своём пути, когда постигнутая истина открывает возможность поиска новой, главнейшей и сокровеннейшей Истины – Первопричины всего. Существует ли Самая Первая Вселенная? И что создало её? Сколько же вселенных всего существует? Могу ли я попасть или хоть заглянуть в одну из них? Понимал я и то, что одному мне не справиться на пути поиска ответов, что лишь Человек способен помочь мне, лишь Человек отправится со мною в это необыкновенное приключение… Что ж, вот и он!

Я обернулся. По берегу неспешно брёл Гай, сопровождаемый моими нитями. Он не робел, не испытывал страха, но в великом почтении приближался к идам, и его уважение и восхищение нами не могли остаться незамеченными.

Квазар обратил в его сторону своё сияющее чело и смерил внимательным взглядом. Ослепительный свет, что излучали его глаза, не ранил Гая, хоть тот и был ничтожно мал в сравнении с нами.

— Подойди, Человек, — призвал его Квазар.

Мои нити крепко оплели тело Гая и принялись вытягивать и распрямлять его, словно стебель папоротника, и вскоре тот с радостным изумлением взирал на своё преображённое исполинское тело, податливое теперь и его желаниям, принимающее любые формы и размеры на его усмотрение.

Он подошёл и предстал перед нами, могучими покровителями Матери.

— О Гай! – воскликнул я. – Видеть тебя здесь – истинная отрада для меня!

— Счастлив и я вновь встретиться с тобой, Фонон, — ответствовал он, улыбаясь.

Мы радостно обнялись.

— Позвольте вам представить нашего нового брата Гая, — торжественно произнёс я, обращаясь к своим родичам. – Человека, в могуществе своём равного идам, призванного хранить мир во вселенной и быть примером для всякого ищущего, быть опорой для всякого страждущего.

— На что способен ты, Человек? – обратился к Гаю Квазар. – Какую силу явишь ты для сохранения мира?

Не успел Гай ответить ему, как внезапно раздался кошмарный рёв. Воды морские взметнулись вдали, и началась неслыханная чёрная буря, в центре которой ревело громадное чудовище. В дикой ярости разверзало оно морские глубины своими конечностями и рождало огромные волны, колыхавшие весь океан.

— Что ж, Человек, яви же свою силу! – вскричал Квазар. Он вынул из-за пояса сияющую сеть и зашвырнул её в чёрные морские воды. Ослепительно взблеснула она, прежде чем скрыться в сумрачных волнах. Могучими руками лучезарный Квазар принялся вытягивать свой улов на сушу. Поймал он тварь невиданных размеров, ужасающе уродливую и свирепо бьющуюся в неслыханном гневе.

— Яви свою силу, — изрёк вновь Квазар, указывая на ёта, скованного звёздными сетями, – дабы защитить мир от столь необузданного зла.

Бестрепетно двинулся Гай к беснующейся твари. Бросился я, было, за ним, но Ланиакея удержала меня.

— Не мешай ему, брат мой. Он справится.

Гай приблизился к ёту и, ухватив сияющие кристаллы сети, сорвал её. Чудовище взметнулось ввысь, распрямившись во весь рост. Это была гигантская сколопендра со звериной мордой и широченной улыбающейся пастью со страшными зубами, созданной лишь для того, чтобы пожирать мясо. Множество конечностей, торчащих из её тела, подрагивали, точно в агонии, хвост же представлял собой единый половой орган, который разрывался напополам каждый раз, когда сколопендра угрожающе размахивала им и раздваивала его. Это доставляло чудовищу неслыханную боль, но, увидав Гая, оно вновь разверзло свою моментально срастающуюся рану и обнажило страшные шипы, торчащие на обеих половинах. Пустыми мутными глазницами сколопендра уставилась на Гая и некоторое время изучала его.

— Мы опять встретились, святой доминус, — прошипела она.

— Я рад этому, Ингион, — ответил Гай.

— Смотрю, теперь ты возомнил себя богом? – усмехнулась тварь. – Тебе не кажется, что ты слишком далеко зашёл? Хотя чему тут удивляться – ты всегда был с гонором, с претензией на безупречность. Да ты теперь само совершенство? Самый человечный человечище из всех? Беспорочный, безгрешный, самый правый на свете? – ёт дико расхохотался. – А правда в том, что ты и твой волосатый дружок —  обыкновенные лицемеры и диктаторы!

Он угрожающе извивался, нависая над Гаем громадными телесами и перебирая конечностями, но тот не двигался с места.

— Никогда не утверждал я, что безукоризнен и идеален, — возразил Гай. – Ибо я и не таков, и таковым быть не стремлюсь. Но я всегда стремился к правде и справедливости. И абсолютность, как и всё дурное, не помощник на этой стезе. Я не абсолют, я человек, осознающий свою ответственность.

— Как далеко простирается твоя ответственность? Уж не на весь ли мир? – ехидно вопросила тварь.

— Каждый человек ответственен за мир вокруг себя.

— И у каждого своё понятие о справедливости, — заметил ёт. Он окружил своим телом Гая, взяв его в плотное кольцо. – Например, мне кажется справедливым сожрать тебя, Гай, перед этим разорвав на куски. Такие как ты «вершители мира и любви» ограничивают свободу человека быть самим собой.

— Ты свободен, — ответил Гай, пожав плечами. — Ты волен жить как всегда желал, неужели не счастлив ты в своей зверосвободе? Отчего же беснуешься и ревёшь с такой досадой?

Ёт ударил хвостом по песку.

— Меня обманули! – злобно прорычал он. — Обман, ложь! Любовь, что пожрал я, должна была навеки остаться со мной, ведь мы соединились, срослись в самом интимном акте из всех возможных! Но её нет! Нет! Её у меня украли!

Конечности его заскребли по бурому блестящему брюху, словно пытаясь нащупать что-то на теле.

— Этот проклятый пернатый змей заполучил свою любовь, навеки слился с нею, но почему же я лишён этого? Почему?! – взревел ёт.

В тот же миг его тело дёрнулось в сторону – был он крепко схвачен уроборосом, который стиснул его своим громадным хвостом и отшвырнул от Гая.

— Ты глупец! – прошипел пернатый змей, глядя сколопендре прямо в глаза. – Бестолковый человечишко, решил ты взять меня в пример? Тебе никогда не потягаться со мною, безумец, ведь ты даже не удосужился понять мою суть до конца.

Змей вздрогнул и мотнул головой, издав хриплый рык. Сколопендра вонзилась зубами в его шею и ухватила одно из крыльев своим чудовищным хвостом. Взъярившись, оба чудовища атаковали друг друга, и побоище то было грандиозным и кровавым. Змей был крупнее, сильнее и проворнее, но и сколопендра обладала страшным оружием – шипами и многочисленными цепкими конечностями. Они бешено трепали друг друга, взвихряя песок и воду, рождая туманности вокруг себя.

— Ты думаешь, я настолько скудоумен, что взрастил в своём теле тех, кого якобы любил? – захохотал змей. Он ухватил сколопендру за шею хвостом и пригнул к своему животу. – Взгляни, ты думаешь, это некто мой возлюбленный? Или это? Или это?

Громко хохоча, уроборос показывал ёту рвущиеся из-под его кожи человеческие тела.

— Что там нашептал тебе про меня Фонон, какую чушь? Будто не знаешь ты, что верить на слово Гласу божьему – удел безмозглых кретинов. Неужели ты решил, что я всех перехитрил и свил себе гнёздышко, чтобы сладко владеть всем, чего желаю? Знай же, глупец, — высшую справедливость невозможно обмануть. Ты стал тем, кем быть всегда стремился. Как и я. И то, что ты видишь, эта моя любовь, которой ты так позавидовал, — это любовь к самому себе, к своей собственной личине. Взгляни, как она бьётся внутри меня, как дрожит и страдает. Великолепное зрелище, не правда ли? А те, кого пожрал я, — превратились в моё дерьмо, чем я вполне удовлетворён. Они издохли, ну а я торжествую в своей свободе.

Змей громогласнейше восхохотал, фонтанируя нечистотами. Он отбросил от себя сколопендру и отполз обратно к моим ногам. Ёт медленно поднялся. С лютой злобой он оглядел сборище на берегу и вновь бросился к Гаю.

— И я свободен! Да, я свободен! – прорычал он ему в лицо. – Моя жизнь не принадлежит никому! И тебе её не отнять. Тебе меня не уничтожить!

— Я и не пытаюсь тебя уничтожить.

— Но тебе хотелось, признай, — осклабился ёт. – Хотелось убить меня, я это видел. И не убил ты лишь потому, что мог бы потерять доверие Фонона, и не вознёсся бы столь высоко, чтобы якшаться с идами. Вся эта твоя добродетель – банальная сделка.

— Я не убил тебя не из страха перед Фононом, — возразил Гай. – Я не убил тебя потому, что на то у меня не было никакого права.

— А сейчас, стало быть, таковое право ты заполучил? Ведь ты собираешься расправиться со мной, уничтожить меня, чтобы впечатлить своих господ!

— Они мне не господа. И прикажи они мне убить тебя, я не повиновался бы.

— Тогда что тебе от меня надо?! – взревел ёт.

Гай без страха положил свою ладонь на оскаленную морду и погладил чудовище.

— Ингион, знаешь ли ты, кто это? – Гай указал на Мать. Ёт промолчал, поэтому Гай продолжил: — Зарождается новая вселенная в чреве Матери, хранящей сингулярность. Это будет чудесный новый мир, и уверен я, будет он прекрасен.

— К чему ты клонишь?

— У тебя есть выбор. Ты можешь возвратиться в океан и жить в нём до конца вечности, наслаждаясь своей зверосвободой. Но ты можешь и избавить себя от этой участи — можешь поддаться притяжению Матери. Поглотит тебя её тьма, и изменишься ты до неузнаваемости. Каким ты станешь, чем ты станешь – не знает никто.

Ёт молчал. Он приблизился, было, клыками к самому лицу Гая, но вдруг вырвался из-под его руки и отвернулся. Окинув взглядом пернатого змея, который ластился своим израненным, покрытым гноем телом к моим ногам и извивался на песке, упиваясь своими страданиями, ёт опустил голову.

— Какой изящный способ убийства, этот твой выбор, — сказал он наконец, не смея поднять глаз. – Изящный и жестокий. О да, жестокий. Милосерднее было бы убить меня по старинке, Гай.

— Идём, Ингион.

Гай положил ладонь на блестящий панцирь, и чудовище послушно потащилось за ним. Приблизившись к Матери, ёт застыл и в последний раз взглянул на Гая.

— Это больной, поломанный мир, — сказал он. – Никогда тебе не починить его, никогда не исправить.

— Прощай, Ингион.

Ёт, тяжко страдая от опаляющего сияния вокруг Матери, подступил к ней ближе и встретился взглядом с всепоглощающей тьмой её лица. Тут же он исказился, вытянулся, словно двумерный рисунок, устремившись в глубины мрака, и был пожран Матерью без следа. С диким рёвом он навеки покинул наш мир.

— Человек, брат мой, — сказала Ланиакея, — принёс ты Матери благо, ибо перерождая, растёт и крепнет она сама.

— Ты не разочаровал меня, Человек, — объявил Квазар. – Надеюсь, впредь так и будет. К тому же отрадно мне, брат мой, что отныне есть кому присматривать за Фононом, беспечным фантазёром.

— С Гласом божьим предстоит тебе обретаться вечно, Человек, — изрёк Войд. – Ты будешь вечно внимать ему и наслаждаться его мудростью. Как и вечно спорить с ним. Ты порождение тьмы и приверженец света. Ты – искатель и импровизатор. Ты – Человек, великий ид.

Глаза Гая сияли, как две звезды. Получить взаимное уважение идов было честью для него. Как и для нас было честью принять в семью Человека – высшее творение вселенной.

— Что ж, — прошипел вдруг пернатый змей, расслабив свитые вокруг моей ноги кольца, — я смотрю, ты нашёл себе спутника почище, так ведь, Фонон? Теперь мне нет места подле тебя.

— Ну что ты, уроборос! – воскликнул я. – Отнюдь тебя я не гоню. Останься с нами!

Я обнял его, но он вырвался, взмахнув крыльями, и отпрянул, бросив на меня глубоко оскорблённый взгляд.

— Мне претит твоё общество, — рявкнул змей. – Несносен ты, Фонон. Мне противна твоя отрада. Страдающим ты нравился мне больше.

Осознав, что сболтнул лишнего, пернатый змей резво отполз в сторону и оскалился с самым угрожающим видом, на какой был способен.

— Вернись же, уроборос! – воззвал я. – Не покидай меня, о гнилоокий! Вместе мы отправимся на поиски великой истины и поверь, твоя компания мне очень по сердцу!

— Премного благодарен, — усмехнулся змей. Он пятился к океану, ёрзая телом по песку. – Я не желаю быть придатком вашего тандема. Не желаю играть вторую роль, служить для вас развлечением. К тому же этот, — он указал крылом на Гая, — этот проклятый недоумок явно меня невзлюбил. Да меня стошнит от вашего воркования. Да мне плевать на тебя, ненавижу тебя, Фонон! Ненавижу!

Он бросился в воду и скрылся в туче брызг. Волны быстро улеглись, и морская гладь успокоилась, вновь засияв, как чёрное стекло. Я не последовал за ним, хоть и мог бы наблюдать, как он ползает по дну, изнывая от тоски. Он, несомненно, хотел бы этого и ждал меня во мрачных глубинах морских, обиженный и уязвлённый.

Я отвернулся от воды.

— Идём же, Гай. Начнём наш путь и разговор, который продлится вечность.

Он улыбнулся мне, и мы отправились прочь по сверкающим розовым пескам, рассыпающимся в туманности. И дивная музыка сопровождала нас повсюду, и загорались остывшие звёзды, которых касались мы. И затаил дыхание космос в предвосхищении новой великой игры.

 

к содержанию

назад к главе 10