Неспешно пролетая над остропикой горной грядой, Ланцо любовался зелёными, рыхлыми, словно потёртый бархат, склонами. Он улыбался, сверкая на солнце влажными глазами, и берёг эти застывшие в его взгляде человеческие слёзы до тех пор, пока ветер не иссушил их.

Он полетел быстрее, и уносящий его печаль ветер мощной струёй ударил ему в грудь. Разогнавшись, Ланцо вдруг сложил крылья за спиной, и, кувыркнувшись в воздухе, провалился куда-то вниз, в чёрную дрёму.

Он тут же пробудился на горелом холме у берега Серура. Приподнявшись на своих гигантских локтях, Ланцо оглядел собственное тело и убедился, что вернулся к своим великанским размерам. Неподалёку на краю глинистого обрыва, швыряя в реку камешки, сидела Эппа. Заслышав вздох Ланцо, она обернулась и махнула ему рукой.

— Наконец-то ты проснулся. Это надо ж столько спать!

— Прости, что заставил тебя ждать, — сонно отвечал ей Ланцо, поднимаясь на ноги. Эппа настороженно глянула на него и спросила:

— Ну, как всё прошло?

— Тяжко.

— Он орал, махал руками и сыпал проклятьями?

Ланцо устало вздохнул и покачал головой.

— Знаешь, Эппа… лучше бы он орал.

Эппа понимающе кивнула и промолчала. Некоторое время они провели в тишине, глядя на безмятежные воды Серура, хладнокровного гиганта, разбившего напополам целую равнину. Суровая, серая и тусклая даже в лучах солнца река равнодушно струилась мимо пожарищ, мимо Эппы и Ланцо, словно полным презрением окатывая свои сырые студёные берега.

Ланцо, очнувшись вскоре от глубокой задумчивости, расправил крылья и обернулся к Эппе, которая уже сидела в ожидании на камне, собравшись в дорогу.

— Отправляемся за царевичем, если ты готова.

— Уж было время приготовиться, — проворчала Эппа, демонстрируя ему свою сумку, набитую запечённым оленьим мясом. — Кто его знает, где и сколько ещё тебя ждать придётся. Одно плохо — воды не в чем унести, бурдюк прохудился.

— Не волнуйся, я доставлю тебя в солдатский лагерь, раздобудешь там чего душе угодно.

— Как бы и меня там кто-нибудь не «раздобыл», — взволнованно пробормотала Эппа. Ланцо усмехнулся.

— Поверь, всем будет совершенно не до тебя.

— Звучит обнадёживающе, — кивнула Эппа. — Когда куча мужчин с оружием собирается в одном месте, волей-неволей начинаешь молиться, чтобы им было совершенно-пресовершенно не до тебя.

Ланцо нагнулся, подставив ей ладонь, и Эппа взошла на неё, точно на ковёр-самолёт. Взмыв вверх, она схватилась за его огромные пальцы и долго не отпускала их, даже когда убедилась, что Ланцо крепко прижал ладонь к своей груди. Устроившись поудобнее, она выглянула в просвет между пальцами и натянула на лицо шарф. На голову она накинула капюшон своего плаща — теперь она была тепло одета и совершенно готова к полёту. И куртка, и шаль, и накидка вновь вернулись на плечи своей хозяйки, чтобы та смогла продолжить своё путешествие. И когда на высоте бешено засвистал ветер, Эппа уже не дрожала от холода и страха — как заправская наездница крылатых великанов она уверенно смотрела вперёд, на широкие незнакомые края, на раскинувшуюся перед ними чужбину. Бескрайние земли эти были такими далёкими и враждебными, что даже Ланцо казался ей среди них крохотной былинкой, подхваченной жестоким ураганом. И Эппа радовалась, что он летел не один и мог разделить с нею своё одиночество, свойственное его хрупкой человеческой натуре и негасимое никаким ясновидящим могуществом.

Когда внизу замелькали редкие домики, огороды да мельницы, Ланцо начал снижаться. Деревня, которая вскоре раскинулась под ними, была необитаема – жители укрылись в замке у озера. Их скотину и урожай с радостью растаскивали солдаты, шныряющие по всей округе. Ланцо опустил Эппу неподалёку у рощицы, где она укрылась от лишних глаз, а сам полетел к замку.

Замок был осаждён. Это было внушительное каменное сооружение с невообразимо толстыми и высокими стенами – скромные внутренним убранством даянские замки отличались внешней неприступностью и хорошей оснасткой на случай осады. Посему осада затянулась, а даянцы, хоть и пребывали уже в весьма затруднительном положении, по всей видимости не предавались отчаянию.

Сотни джинетов расхаживали по местным огородам в поисках поживы, обыскивали дома и сараи да лениво ковыряли копьями раскопанные грядки. Их сержанты отбирали лучшие находки и отправляли в лагерь к поварам, чтобы к обеду преподнести своим господам вкусные блюда, да и себя порадовать остатками.

Три лагеря окружали замок – три гранда прибыли упрашивать сына даянского царя сдаться на милость императора. Царевич, не успев пересечь гематопийскую границу, наводнившуюся войсками ещё до начала конфликта, осел инкогнито в одном из приграничных замков. Однако личность его была тут же рассекречена шпионами, в обилии водившимися в его свите. Взбешённый царевич, коротая время под осадой, учинил казнь над предателями и велел замуровать их заживо в даянских крепостных стенах.

Уповая на отца, наследник даянского престола ожидал прибытия из-за границы войск и избавления от плена в самое ближайшее время. Время, однако, шло, а помощь запаздывала, посему царевич проводил почти всё время на коленях, истово молясь, поскольку уже подозревал, что отбить или выдержать осаду помогло бы ему только божье чудо. В свободные от молитв минуты юноша, — а наследник был ещё совсем молодым человеком, — в ярости обозревал осаду с крепостных стен, либо упражнялся со своими учителями в боевых навыках. Не имея никакого военного опыта, царевич едва ли мог противостоять в схватке хоть самому скромному гематопийскорму рыцарю, зато прекрасно стрелял из арбалета, что и не замедлил продемонстрировать потентату, послав ему пару болтов в ответ на предложение сдаться.

Галеатти Неконтано поначалу давил на жалость, призывая царевича, а звали его Янмар, пощадить жизни несчастных даянцев, запертых в стенах замка с ограниченным запасом пищи и вынужденных либо умереть голодной смертью, либо защищая крепость. Суровые даянцы наотрез отказались выдать царевича и объявили самому Янмару, что не покинут замок и не выпустят его, даже если бы он умолял их на коленях. Поэтому Янмар убрал свои бледные косы на схожий манер с остальными солдатами, надел обычное воинское облачение и замешался с толпой прочих даянцев, защищающих крепость, чтобы никому не удалось опознать и захватить его в бою.

Священник служил мессы прямо во дворе крепости. Даянцы хором пели и молились, и голоса их доносились до лагерей грандов, где те обсуждали как бы нежней да аккуратней взять замок и выудить оттуда даянского престолонаследника. Именно за этими занятиями застало всех лучезарное появление Ланцо, который спустился с небес на лужайку перед замком, к которой подступали войска грандов. За лужайкой до самых стен простиралось поросшее травой, местами заболоченное мелководье, поэтому подкопы, к великой досаде грандов, были невозможны.

Ланцо плавно приземлился на влажную траву и медленно огляделся. Со стен замка на него в изумлении смотрели даняцы, из шатров и деревенских избушек выбегали гематопийские солдаты. Обе стороны вооружались, готовясь обороняться от неожиданного противника, ибо каждая из них вообразила, что Ланцо являлся происками неприятеля. Даянская крепость ощетинилась арбалетными стрелами, гематопийцы выставили копья и выпустили на изготовку лучников.

Янмар, увидав Ланцо, пребывал в ужасе и праведном гневе, поскольку решил, что тот был демоном, вызванным нечестивыми гемцами, попиравшими истинного даянского бога. Преисполнившись самого героического мужества, подкреплённого истовой верой, Янмар призвал даянцев к оружию и громко со стены проклинал гемцев с их демоном, угрожая низвергнуть последнего прямиком в ад. Ланцо позабавился его звонкими речами и неукротимой яростью и повернулся к даянцам спиной, чем немало напугал гематопийских солдат, дрогнувших под его взглядом.

Его окружили. Не понимая чего ждать от подобного существа, солдаты в страхе переглядывались и неуверенно топтались на месте, ожидая приказов своих командиров. Но и те лишь изумлённо вглядывались в крылатого великана, пытаясь угадать его природу – божественную ли, демоническую. Гранды собрались чуть поодаль на пригорке и двое из них бурно спорили на сей счёт, пока не начали в ужасе коситься на Сольвера, который благоговейно взирал на Ланцо, не произнося ни слова.

— У него ваше лицо! – прошипел саворрский гранд, указав на Сольвера пальцем. – Что бы это значило, Вольфорте?

— По вашу душу демон! – ахнул вслед за ним гранд клерийский.

Сольвер не отрывал глаз от Ланцо, который также, улыбаясь, смотрел на него. На щеках гранда блестели слёзы, весь он был исполнен восхищения и радости при виде столь могучего подобия себя.

— Это мой сын, — прошептал он. – Это он. Ланцо! Ланцо Эспера Вольфорте де Мальпра!

Он с такой силой подстегнул коня, что тот взвился на дыбы от боли и испуга. Стремглав поскакал мальпранский гранд вниз, прямиком на лужайку, куда не рисковали приближаться солдаты. Ланцо ожидал его и встретил широкой улыбкой.

— Ланцо! Сын мой! – возопил гранд, подскочив к самым его стопам. – Моё сердце ликует при виде тебя! – он раскинул руки и радостно задышал полной грудью, восклицая что есть сил: — Никогда ещё не испытывал я столь ярой любви! Небывалой, поразительной любви, не знакомой мне доселе. Не думал я, что возможно полюбить кого-либо сильней, чем единокровного сородича своего, сильней, чем подражателя своего. Я готов умереть, склонившись перед тобою, совершенный человек, подобие Создателя, истинный пастырь Гоё!

— Сбылась твоя мечта, Сольвер Вольфорте, — отвечал ему Ланцо, оглашая окрестности. — Перед тобою Гемский золотой человек.

— Позволь мне преклонить перед тобой колено! – Сольвер вихрем слетел с коня, изодрав о седло свои могучие красно-белые шелка. Он бросился перед Ланцо на колени и принялся осенять себя священным знаменем Струн. – Благословенный Богом Гемский человек! Славься же! Славься!

— Будь проклят, нечистый! – донёсся до них вопль из замка.

— Я должен испросить у тебя прощения, — сказал гранду Ланцо. – Я убил Ферзо, твоего второго сына.

— Ферзо? Убил?.. – оторопело повторил Сольвер. – Но почему?

— Потому что он недооценил моего величия и посмел пробудить меня.

— Не могу не возблагодарить его за это, — прошептал гранд, заливаясь слезами.

— Чтобы пробудить мою силу, он жестоко убил мою мать и твою любовницу Чиелу.

Бледный Сольвер, ослеплённый слезами, опустил голову и схватился за волосы. По щеке Ланцо тоже прокатилась слеза, однако он невозмутимо продолжал:

— И всё же человеческое сердце моё испытывает вину перед тобою и нуждается в твоём прощении.

— Я прощаю. Я прощаю тебя, — страстно заговорил Сольвер, подползая к нему на коленях. – Я прощаю тебе всё, сын мой, за что не испросишь!

— Когда так, — с улыбкой отвечал ему Ланцо, — встань же. Не сын я тебе, но брат. Почитай же меня как брата и господина своего. И следуй же за мною.

Только поднялся Сольвер с колен, как увидел перед собой ясные глаза Ланцо. Сияющий золотом лик его не походил на человеческий – в его взгляде читалась пугающая искушённость, пронзающее всеведение, скорее уродующее прекрасное и некогда невинное лицо. Но искушённость эта, родным взглядом ласкающая самые потаённые человеческие пороки, дарила неизъяснимое наслаждение, а потому Сольвер пребывал в высшем блаженстве и нисколько не задался вопросом, отчего вдруг очутился вровень с Ланцо.

Ланцо же протянул ему руку и Сольвер поспешил припасть к ней губами в низком поклоне, как поспешили и все прочие. И Ланцо приветствовал весь сонм демонов, явившихся, чтобы выразить ему своё великое почтение. Великаны смиренно и покорно кланялись перед своим господином и братом, тешась поглощёнными ими людьми. Были здесь и великан с ядовитым мечом, и великан с кровавым лицом, в котором сейчас хорошо угадывались черты Сольвера, и безмолвный великан с головой-кулаком, и отторгающий, и скрюченный, не поглощающий людей, но выскабливающий их из бренных тел. Были и прочие могучие демоны, ластящиеся к Ланцо, и тот привечал каждого, и никто не ушёл не обласканным.

— Мой брат, мой король, — шипел великан с языком-мечом, милуя белоснежную ладонь Ланцо своей землистой пастью. – Дитя Скверны, уничтожитель мира, губительной любовью ты озаришь Гоё ярче солнца и любой звезды. Под дивными лучами губительной любви мир падёт. Лакомых людей станет так много, что ими наконец можно будет насытиться вдоволь, утолить извечный голод, насладиться вволю. Они принесут нам могущество, они наполнят нас сполна, наполнят утробы наши. Наполнят утробы наши!

Все демоны вторили ему и неустанно кланялись Ланцо. Тот, выслушав и приголубив каждого из своих братьев, воздел руку и в его пустой ладони воплотился обломанный шпиль с символом Пяти Струн.

— Ты, любимый брат мой, — обратился он к великану-кулаку, привязанному веревкой к небесам, — первым окажи нам сегодня честь.

Ланцо указал ладонью на замок, и великан-кулак закивал своей несуразной головой, почтительно склонившись перед ним. Он замахал руками, задрожал всем телом и бешено затряс своим заглавным кулаком, словно обезумев. В тот же миг из-за стен замка, повторяя его движения, полезли точно такие же великаны-кулаки. Вскоре за стенами показались и великаны, вооружённые ядовитыми мечами, а за ними и прочие.

Воинство Ланцо громко восхохотало на все лады, глядя на ощетинившуюся демонами крепость. Ланцо, указав на замок шпилем, вскричал:

— Вперёд, братья мои!

И демоны бросились в атаку. Нанося сокрушительные удары, дробя стены кулаками и мечами, они безжалостно кромсали друг друга, и меж ними то и дело сновал скрюченный, поводя своим пальцем по телам погибающих.

Ланцо, в стороне полюбовавшись битвой, разразившейся на стенах замка, поспешил присоединиться к своим братьям и вмешался в удушающее пылью и кровью сизое облако, из которого доносились истошные вопли и проклятия. Он взлетел и ринулся на замок. Ухватив одну из верёвок, свисающих с неба, он оборвал её и с силой дёрнул, устремившись к самой высокой башне и вытягивая из тесной схватки одного из великанов-кулаков. Он примотал его верёвкой к башне и оставил взирать на бой в беспомощной ярости. Великан изо всех сил рвался на помощь своим, но не мог выпутаться и лишь бесполезно дёргал конечностями. Ланцо же, облетев несколько раз вокруг башни, бросился вниз и сразил своим шпилем сразу двоих великанов, рассыпавшихся целой горой трупов, на которые сразу как паук вспрыгнул скрюченный, возбуждённо подрагивая своим пальцем.

Прочие великаны яростно бились друг с другом, чаще выбирая себе в противники своих сородичей. Так великан с ядовитым языком-мечом сражался в точности с таким же великаном, и их клинки с оглушительным лязгом встречались, разбрызгивая едкий яд. Кулаки же избивали друг друга и всё, что попадалось на пути, ничего не видя и не разбирая кто на чьей стороне. Ланцо, увидав это, позабавился и немедленно нацелил свой шпиль в самую гущу сражения, развернувшуюся у ворот под стенами. Он нанёс по сцепившимся великанам сокрушительный удар, не щадя ни одну из сторон. Погибших тут же принялся ощупывать скрюченный, а прочие великаны словно бы и не замечали Ланцо, разящего всех подряд, и продолжали биться друг с другом, любезно предоставляя ему удобную возможность уничтожать их с одного стремительного выпада с небес.

Совершив несколько таких выпадов, Ланцо потерял к битве интерес и возвратился к привязанному на башне великану. Пока внизу продолжалось сражение за крепость, он тихо опустился вровень со своим пленником и с улыбкой погладил его по сбитой в кровь голове. Великан замер, напрягшись в ожидании своей участи, но шпиль в руке Ланцо вдруг растаял словно дым. Вместо того чтобы сразить великана, Ланцо погрузил в его грудь свою руку и вырвал оттуда человека. Это был Янмар.

Он был без сознания и едва не выронил меч из ослабшей окровавленной руки. На его юном лице, грязном и исцарапанном, явственно читался ужас. Приоткрытый в немом крике рот был залит кровью – молодому человеку выбили несколько зубов. Шлема на нём не было – смятый, с искорёженной застёжкой он валялся у подножия башни. На голове его бурели громадные синяки, косы растрепались, среди них не хватало внушительного клока волос. Левая рука его была, очевидно, вывихнута, а бедро, которое он наспех пытался перевязать оторванным краем рубахи, ранено.

Ланцо бережно прижал его к груди и полетел прочь, к деревне, где ожидала его Эппа. Она бродила на самой окраине возле мельницы у дороги, содрогаясь от страха. В полной тишине у безлюдного жилища, разграбленного мародёрами, ей было сильно не по себе.

Успев наведаться в солдатский лагерь, она разжилась там кое-какими припасами, пледом и большим бурдюком с вином. Кусок не лез ей в горло, хотя прежде она рассчитывала основательно подкрепиться в ожидании Ланцо. Не слышала она нечеловеческих воплей, таранного боя, предсмертного ржания коней, но всё равно не находила себе места и встревоженно шагала по холодной пыльной дороге, разглядывая камешки у себя под ногами.

Завидев Ланцо, она испытала огромное облегчение и замахала ему руками, страстно желая поскорее убраться из этой опустошённой деревни. Ланцо осторожно подобрал её и без остановок полетел на север. Путь обещал быть долгим и холодным, поэтому Эппа радовалась тому, что прихватила с собой достаточно вина.

Увидав Янмара, который оказался теперь с ней в одном гроте на ладони Ланцо, она не смогла сдержаться и горько заплакала. Со слезами на глазах принялась она укладывать раненого мальчика поудобнее. Разоблачила его от наручей, наколенников и нагрудника, распоясала, а после сбросила всё это добро вниз, куда-то в непроходимые леса, над которыми они пролетали. Она промыла вином и перевязала его рану на бедре и укутала Янмара поплотнее в одеяло, положив его голову себе на колени. Меч его она сохранила и положила рядом. То было особенное фамильное оружие, очевидно дорогое царевичу, нынче обагрившему его первой кровью.

Так летели они в полном молчании до самой ночи, пока Ланцо не опустился на одинокий холм посреди дремучего тёмного леса. Эппа, трясясь от холода, устроила Янмара поудобнее в ямке у корней огромной сосны, и дрожащими пальцами полезла в сумку за своим огнивом. Ланцо помог ей с дровами и раздавил в кулаке несколько тонких сосновых стволов. Насобирав из этой кучи обломков помельче, Эппа не без труда развела костёр и в изнеможении повалилась рядом с Янмаром.

Ланцо сидел на вершине холма, сложив крылья, и смотрел в небо. Звёзды в вышине сияли как хищные и холодные глаза волков, и не было в них никакой опоры, одна злая бесконечность. Он вспомнил ту тёплую тихую ночь в монастыре, когда он, отчаянно размечтавшись, попытался долететь до звёзд и нелепо рухнул на лужайку в клуатре. Грустно улыбнувшись, Ланцо с горькой печалью и нежностью подумал о прежнем наивном Ланцо, о тёплых мальпранских лугах и тёплых небесах, и даже тёплых звёздах. Всё тогда было тёплым и близким, и сам он словно зачарованный с восторгом взирал на мир, радуясь любому открытию, радуясь жизни, любимым людям, друзьям, Фиаче…

Нынче, глядя на небо, мёртвое и молчаливое, он понимал, что мог бы долететь до самых звёзд, но ему не хотелось. Он не чувствовал холода и ему не хотелось согреваться. Не чувствовал он и тепла. Лишь где-то глубоко в груди при воспоминаниях о прошлом он чувствовал какой-то сладостный жар, который тут же угасал, стоило ему отвлечься.

Внезапно на ресницу задумавшегося Ланцо опустились и тут же растаяли несколько снежинок. Звёзды померкли, небеса потемнели и на лес повалил снег. Ланцо, затаив дыхание, наблюдал за первым в своей жизни снегопадом и изо всех сил пытался ощутить восторг, к которому готовился всю свою жизнь, но так и не смог сполна разжечь отрадой свою грудь и лишь тешился воспоминаниями о мечтах и фантазиях прежнего Ланцо. Лес кругом, снежное небо, чёрные облака – всё казалось ему прекрасным, но ему отчаянно хотелось быть в другом, совершенно определённом, но недосягаемом месте. Куда бы он ни полетел сейчас, нигде не хотелось бы ему приклонить голову и забыться обычным человеческим сном. На свете не осталось места, где он мог бы почувствовать счастье. И то желанное облако тепла, где не было снега и холодных звёзд, но нежно звучала виола Фиаче и их громкий смех, где на нём красовался сшитый матерью зелёный дублет, от рук доносился горький аромат гвоздей из мастерской деда, а на макушке лежала большая тёплая ладонь его учителя, существовало лишь в его воображении.

— Чего пригорюнился? – услышал он голос Эппы. Она тихо присела рядом, закутавшись в накидку, и тоже уставилась в лесную темноту.

— Знакомо ли тебе чувство, будто у тебя нет и никогда не было родного дома? – спросил её Ланцо. – Будто ты всегда бродила по свету и негде было тебе остановиться, поскольку родом ты из ниоткуда, и дом твой существует лишь в грёзах? Выдуманный тобою, выстроенный из призрачных мечтаний и обрывков сна дом.

Эппа некоторое время молчала.

— Да, мой друг, я знаю каково это, — ответила она со вздохом. — У всякого человека должен быть дом. И далеко не всякий человек обладает таким великим благом. Любовь любую нору делает родным домом, а если нет любви, не будет тебе покоя ни в каком дворце, ни в целом мире. Утратив всех, кого любишь, теряешь и дом свой. Главное не потерять память – пока в памяти теплится любовь, сохранишь в памяти и тепло родного очага. Я потеряла свою семью и дом свой ещё в детстве, так давно, что и не упомнить, так с тех самых пор и скитаюсь безо всякой цели.

— Но с любовью к жизни, — сказал Ланцо.

— Это всё, что у меня есть, — развела руками Эппа, — жизнь – моё единственное и любимое благо.

— Что если нет и жизни? Что если и это благо мною утрачено?

— Но воспоминания остаются, — Эппа взглянула на него, и он обратил к ней своё лицо. – И пока они остаются, дом твоих грёз не так уж призрачен. Навсегда с тобой, так сказать, пока ты носишь в себе своё сердце.

Ланцо тихо рассмеялся и утвердительно кивнул, словно она верно ответила на какой-то экзаменационный вопрос.

— Остаются, Эппа. Они остаются со мной в моём сердце.

— Надеюсь, там и будут пребывать. Это твой оплот человечности. Тебе никак нельзя её потерять. Равно как и способность проявлять милосердие.

— Милосердие? Я совсем не тот, кого надо просить о милосердии, Эппа, — усмехнувшись сказал Ланцо.

— Кого же просить-то? — всплеснула та руками. — Ведь это ты захватил этого молодчика и собираешься вручить его потентату. А уж тот обязательно вывернет его наизнанку, с него станется.

— Тебе хочется, чтобы я отпустил его? — лениво спросил Ланцо, потягиваясь и зевая. — Чтобы милосердно помог бежать из Гематопии? Ах Эппа, зачастую милосердие вовсе не то, чем кажется.

Он обернулся на шорох и обнаружил, что пленник привстал на своей постели и в ужасе взирал на них, открыв рот. В его круглых тёмных глазах плясали отражения огня, лицо было красно от жара костра и весь он был всклокочен и встревожен, точно загнанный раненный зверь. Эппа тоже обернулась и ахнула от неожиданности, увидав проснувшегося Янмара.

— Проклятые демоны, — хрипло, с сильным акцентом начал говорить Янмар, — Господь уничтожит вас, гемская нечисть. Проклятая земля, осквернённая ложною верой — родина нечестивцев, чертей и мразей. Уроды вроде вас чувствуют себя здесь привольно, всякая бесовская тварь мнит себя достойной жизни. Гемцы смешались со Скверной, погрязли в грехе, упиваясь грязною верой, но против этого имеется средство — кара Господа нашего Ано-Гоё, который уже занес над вами длань. Я с честью сражался во имя Господа, все силы вложив в свои удары. Сейчас я слаб, но если бы мог, я стёр бы с лица земли ваш грязный народ, я жёг бы ваши города священным огнём, жёг бы утробы и сердца нечестивцев, пока вся гемская погань не отправилась бы на свою родину — в ад.

Грудь Янмара тяжело вздымалась от гнева, здоровой рукой он пытался крепко ухватить меч, однако ушибленная голова его кружилась, а раны саднили, посему он дрожал и шатался, пытаясь устоять на коленях.

— Если я проявлю к нему милосердие, он непременно так и поступит, можешь мне поверить, — сказал Ланцо Эппе. — Будет ли это милосердным по отношению к гемцам?

Эппа поняла далеко не всё из страстной речи Янмара, пытаясь читать по его губам. Однако общий смысл его негодования вполне уловила и лишь с сожалением покачала головой.

— Я не ведаю будущего, — ответила она, — не могу предсказать, как повернётся история наша, какие последствия будут иметь мои шаги. Повлияет ли как-то на мир моя ласка к нашему пленнику, изменит ли жизнь целого народа подаренный ему плед, убранная прядь волос с раненного лица. Не ведаю я! Может поэтому мне милосердие и даётся проще, чем тебе, ясновидящему созданию. Ты не тот, кто должен проявлять милосердие, ведь тогда ты превращаешься в расчётливого судию. Милосердие удел невежд, благо таких предостаточно на свете. Удел великих — следовать своему предназначению, не теряя человечности. И поскольку ты всё же человек, по крайней мере был им, я верю, что дела твои не будут лишены этой добродетели.

— Грязные собаки! — вскричал вдруг Янмар. Ему удалось подняться на ноги, и он встал, прислонившись спиной к дереву и выставив перед собой меч. — Скверные отродья, гемские демоны!

— Тише, тише, голубчик, — обратилась к нему Эппа, осторожно шагнув в его сторону. — Тебе надо лежать, отдыхать. Чего вскочил, разорался почём зря?

— Заткнись, ведьма! — зарычал на неё Янмар, дико вращая глазами. — Прочь, поди прочь!

— Вот уж нет, — возразила ему Эппа, — ни ведьмой, ни демоном не зовусь по ремеслу и происхождению. Не наставляй свой меч на простую добрую женщину, которая омыла и перевязала твои раны. Из моих рук ты ел и пил, почти не приходя в сознание. Моими руками был укутан и убаюкан. Неужто ведьмы расщедрились бы на такое?

Янмар не отвечал ей, но и не опускал меч, подозрительно косясь то на Эппу, то на Ланцо. Последний вызывал в нём настоящий священный ужас, и когда он глядел на Ланцо, ноги его сами собой подгибались.

— Ложись-ка в постель, — увещевала его Эппа, — не справиться тебе нынче даже с ветром, да и дурно ты выглядишь, обливаясь кровью.

Рана на бедре Янмара и впрямь кровоточила. Он поглядел на свои ноги, но продолжил стоять, не опуская оружие.

— Кто… кто это такой? — спросил он Эппу, указав мечом на Ланцо.

— Вот уж не объяснить в двух словах! — со смехом отвечала та. — Одно могу сказать точно — перед тобой знаменосец самого гематопийского императора.

Янмар недоверчиво фыркнул.

— Рыцари Струн не так велики, и ни один из них не летает, — возразил он Эппе. Та, впрочем, его не слышала, губ его не видала, но смотрела на улыбающегося Ланцо и продолжала:

— Ясновидец окрылённый, плод страстей человеческих, создание несчастное и хрупкое, смертельно прекрасное и несносно бедственное.

— Ты словно говоришь о пороке, — пролепетал слабеющий Янмар, — о порочном наваждении.

— Пожалуй, что так и есть, — согласилась Эппа, внимательно глядя на его губы. – Впрочем, нет ничего более человеческого, чем пороки, не так ли?

— Не подходи, ведьма! – снова вскричал Янмар, падая на колени. Эппа, сделав пару шагов, застыла. – Не тронь меня.

— Не трону, голубчик. Ты, главное, приляг, а там всё устроится.

— Что со мной будет?

— Трудно сказать, — вздохнула Эппа. – Но что бы ни было, произойдёт оно не сегодня. Сегодня надо спать.

Земля завертелась перед глазами Янмара. Удар в висок вызвал, очевидно, сотрясение мозга, и теперь он мучился от боли, тошноты и головокружения. Краем глаза заметив, что Ланцо равнодушно отвернулся от него, Янмар без сил повалился на свою постель, не выпуская из дрожащей руки меча.

— Не тронь меня. Не тронь… Убью… — пробормотал он, увидев склонившуюся над ним Эппу. Та хоть и не слышала его, успокаивающе заворковала над ним:

— Я только укрыть, голубчик. Плед подоткну, потеплее чтобы. А там сам бог тебе в помощь.

Янмар проспал до утра беспробудным сном, но как только занялась заря, вновь беспокойно заёрзал, нащупывая ладонью меч. Эппу он обнаружил спящей, она прикорнула рядом с ним, привалившись спиной к дереву. В руках у неё было рваное тряпьё — её собственный передник, который она употребила, чтобы снова укрыть ему раны. Янмар тронул своё бедро и убедился, что оно начисто перевязано. Вывихнутая рука, опухшая и покрасневшая, была примотана к ровной палке и обложена снегом.

Ланцо сидел всё на том же месте, и, по-видимому, вовсе не сомкнул глаз за всю ночь. Как только Янмар взглянул на него, Ланцо тотчас обернулся, а крылья его зашевелились, потягиваясь и разминаясь перед долгим полётом. Янмар, быстро смекнув, что он также будет участвовать в этом полёте, моментально стряхнул с себя остатки сонливости и, выпутавшись из постели, попятился к лесу. Потревоженная его суетой, проснулась и Эппа.

Тёмный холодный лес также просыпался под стылым розовеющим небом. Оказалось, что он был осыпан девственно чистым снегом, и Ланцо бродил босым по холму, любуясь своими огромными чёткими следами. Утренние упражнения делал он особенно охотно, резвясь на снегу как самый обычный мальчишка. Эппа, с улыбкой полюбовавшись на этого мальчишку ростом с порядочную сосну, поискала глазами пленника. Тот продирался через лес, унося свои раненые ноги подальше от лагеря и разминающегося Ланцо. Плед набросил он себе на плечи как плащ, встречные кусты разил мечом, и в этом облике лесного рыцаря двигался в глубокую, непроходимую чащу. Эппа, ранее видевшая с высоты весь громадный лесной массив, покачала головой.

— Ну что же ты, голубчик! — закричала она ему вслед, всплеснув руками. — Волки ведь съедят тебя, или сам околеешь в яме какой. Вернись, царевич! Закусить хоть на дорожку.

Эппа вынула из сумки кусок мяса и принялась с трудом его жевать, запивая крепким красным вином и с наслаждением выдыхая на морозе густой сытный пар. Янмар не обернул и головы в ответ на её зов. Он бежал, хромая, по лесу куда глаза глядят и в ужасной поспешности позабыл и о боли, и о голоде, и о холоде. К тому же его грела мысль об огниве, которое он успел стащить у спящей Эппы.

Он забрался в бурелом в надежде, что Ланцо не сможет отыскать его здесь или же продраться к нему со своими огромными крыльями. Однако его надежды оказались тщетными. Вскоре над ним проплыла тень, а затем последовал страшный шум и треск – соседняя сосна покачнулась и медленно, цепляясь кроной за соседние деревья и обнажая над Янмаром небо, с оглушительным грохотом повалилась наземь. Янмар, насилу увернувшись в каком-то овраге от толстых раскидистых ветвей, не успел даже вскочить на ноги, как был тотчас схвачен рукой Ланцо и моментально взмыл в небеса.

Издав нечеловеческий вопль, Янмар едва не потерял сознание от боли, поскольку Ланцо, как ни старался бережно подцепить беглеца, так сдавил его раны, что у царевича посыпались искры из глаз.

Вновь он оказался в гроте с Эппой, прижатый к груди Ланцо. Вновь над ним забило громадное сердце да засвистал ледяной ветер. Янмар от злобы и бессилия стиснул зубы, из глаз его брызнули слёзы. Дрожа, он скорчился на ладони Ланцо, обняв себя за больное плечо, и принялся давиться самыми отборными проклятиями на даянском языке, после чего начал громко и долго молиться, пока не потерял сознание от боли. Эппа, дождавшись, когда Янмар угомонится, снова укутала его и прижала к его груди меч, с которым царевич не расставался даже в обмороке.

Долго летели они на север, минуя обширные гемские холмы и долины, в которые вторглась зима. Долго метался и извергал по дороге свою злобу Янмар, порывавшийся то поразить необъятную грудь Ланцо своим крохотным мечом и кромсать, пока не дорежет до сердца, то поразить грудь собственную, будучи не в силах сносить неволю на ужасающей высоте в руках зловещего демона. Однако разум его в конце концов возобладал над гневом, и он решил для виду покориться и затаиться, пока не прояснится его участь.

С пробирающим до костей страхом глядел он вниз на снежные леса и города, на стылые озёра и реки, на пролетающих птиц. Эппа также наблюдала за беласконскими пейзажами, однако безо всякого страха, но с живым интересом, чем вызывала у Янмара, который упорно считал её ведьмой, суеверное отвращение. Ланцо встречал Беласкон с радостно бьющимся сердцем, и наслаждался своими чувствами чуть ли не больше, чем роскошной зимой и дивными пейзажами, разнообразием которых славился гематопийский север. Скалистые утёсы вокруг озёр, живописные долины, усыпанные лесами и деревнями – Ланцо находил этот край пленительным суровой, величественной красотой, однако гораздо больше его пленяла мысль о Галеатти Неконтано, к которому он стремительно приближался. Ему не терпелось встретиться с гематопийским императором, чьи мечты и помыслы были столь горячи и заоблачны, что манили Ланцо словно лакомая кость голодного пса.

Когда вдали показалось беласконское Черногорье, он уже едва владел собой. Колоссальная горная гряда укрывала собой столицу – Арцея была совсем близко, уже за этими ослепительными заснеженными вершинами, острыми словно зубы утёсами, крутыми склонами, такими свежими и светлыми поверху и тёмными, мрачными у подножия.

Пролетая над вершиной горы, в глубине которой притаился сам Оракул, Ланцо лишь пренебрежительно усмехнулся. Теперь он отнюдь не стремился к нему как к конечной своей цели, все его мысли занимало предстоящее свидание с Галеатти Неконтано.

Подножие горы утопало в дыму. Арцея развернулась в долине гигантским ковром, окружённая хороводом деревень и поместий, и в каждом дому, в каждом замке, в каждой лачуге топились печи, камины и жаровни, отогревающие северян от студёной зимы. Тусклая тёмная долина совершенно терялась в сравнении с блеском снежных горных уступов – голубых, розовых, кипенных в лучах закатного солнца. Эти горные снега были в точности такими, какими представлял их Ланцо, мечтая в монастыре, — свежими, массивными как облака и рыхлыми как свежий козий творог.

Севернее Ланцо приметил Риакорду – правительственный замок, горделиво застывший на одиноком утёсе над расселиной, которая словно глубокий порез рассекала горное подножие. От замка по склонам бежала змейкой дорога, ведущая к небольшой крепости, за которой притаился тёмный грот. Это и была обитель Оракула — неприступное, охраняемое святилище, раскрывающее свои ворота лишь перед потентатом и его избранными. Отвесные скалы над гротом были столь высоки, что ни одной живой душе не удалось бы успешно миновать их. Именно туда спланировал Ланцо и опустился на скалу прямиком над гротом.

— Что ж, Эппа, милая моя подруга, — сказал он, глядя на крепость и её обитателей внизу, которым и дела не было до созерцания горных вершин, — здесь мы с тобою расстанемся.

— Так тому и быть, дитя моё, — отвечала ему Эппа, утирая ладонью навернувшиеся слёзы, — здесь, пожалуй, что и самое место.

— Ступай в грот, отыщи Оракула да отогрейся у него как следует, — продолжал Ланцо. – Исследуй грот как тебе заблагорассудится. Не бойся и не робей, ведь то, с чем ты столкнёшься, скорей достойно жалости, не страха.

Эппа покачала головой.

— Я не боюсь Оракула. Боюсь лишь за тебя, страдалец. Береги себя, Ланцо. Береги свою человечность.

Ланцо улыбнулся и вместо ответа спустился на пару уступов вниз, словно по лестнице. Над самим гротом он осторожно посадил Эппу на камень и в последний раз нежно коснулся пальцем её щеки. После этого он вспрыгнул на скалу, взмахнул крыльями и снова полетел ввысь, к вершине, дабы не привлекать внимание стражи к гроту. Там он взял чуть южнее и плавно спустился в долину, низко пролетев над головами ошеломлённых пастухов, гонящих коз из Арцеи в ближайшую деревню.

Проводив глазами Ланцо и примолкшего Янмара, к его вящему ужасу оставшегося на ладони в одиночестве, Эппа грустно вздохнула, затем подвязала длинные свои одежды и принялась спускаться к гроту Оракула. Спрыгнув на небольшую мощёную площадку, она внимательно огляделась по сторонам, но никого поблизости не увидела. Этот укромный уголок скрывали острые кривые скалы, усыпанные снегом. В них терялась тропинка, ведущая к крепости, охраняющей доступ к гроту. А грот оказался довольно большой пещерой, сокрытой массивными воротами без каких-либо запоров. Каждая створка была украшена довольно устрашающими рисунками, так что Эппе стало не по себе, когда она разглядела изображения черепов вперемешку с символами Пяти Струн. Потянув за большое ржавое кольцо, Эппа с силой постучала по створке и гаркнула куда-то в душную темноту пещеры:

— Святейший Оракул! На пороге вашем слабая глухая женщина, умоляющая простить её за вторжение. Не гневайтесь на меня и выслушайте. Принёс меня крылатый Ланцо, дабы укрылась я здесь от мороза. Я же прошу лишь крова и больше ничего, уповая на ваше гостеприимство. Если вы не желаете видеть меня, подайте мне знак, и я тотчас уберусь восвояси.

Но неподвижная темнота так и осталась неподвижной. Ни единый луч света не блеснул в глубине пещеры, ни единого дуновения воздуха не донеслось из её недр.

— Я вхожу, с вашего позволения! — крикнула Эппа, с трудом отодвигая тяжёлую створку. — Темно у вас тут как в могиле.

В пещере и впрямь царил непроглядный мрак, к тому же было сыро, холодно и попахивало гнилью, и если бы Эппа не приметила на стене у входа добротный масляный факел, решила бы, что грот полностью необитаем. Пошарив в сумке, она обнаружила, что пропало её огниво, которое стащил в лесу Янмар. Впрочем, горевала она недолго, поскольку тут же в нише на стене нашлось и огниво, и факельное масло, предусмотрительно оставленные у входа, где было светло.

Притворив за собой ворота, Эппа с зажжённым факелом осторожно двинулась вглубь пещеры. Миновав короткий коридор, она очутилась в небольшом зале с очень высоким тёмным потолком. Посреди зала стоял изящный фонтанчик из светлого камня. В его округлой чаше неподвижно застыла какая-то блестящая жижа. Поднеся ближе факел и склонившись над чашей, Эппа обнаружила, что та полна радужно переливающейся воды. От воды разило дурным запахом, словно в ней плавала дохлая кошка, так что Эппа отшатнулась, зажав нос, но всё же не отвела взгляд от дивно сияющей всеми цветами радуги жидкости. Только спустя время она приметила кубок, стоящий на краю фонтана — то был удивительно прекрасный кубок, искусно выточенный из малахита, изукрашенный серебром и золотом. На нём красовалась гравировка, бодро гласившая — до дна!

— Ни за какие коврижки, — пробормотала Эппа, покосившись на радужную водицу в фонтане.

Она поставила кубок на место и побрела по залу, который оказался весьма скупым на убранство. У стены стояла громадная каменная скамья, до того широкая, длинная и высокая, что Эппа по началу приняла её за стол. С трудом взгромоздившись на неё и всунув факел в кольцо на стене, Эппа уселась, перевела дух и принялась оглядывать зал, болтая ногами.

— Это, видать, лавочка, на которой пациентов принимают. То бишь гостей, — сказала она вполголоса. — Удачный вариант, если твои гости вымахали размером с сарай. Угощение, однако, подкачало.

В стене напротив темнел дверной проём. Поначалу Эппа ждала, что дверь вот-вот отворится и оттуда выйдет Оракул, но вскоре ей стало совершенно ясно, что никто вовсе не собирается почтить её своим присутствием.

— Что ж, — громко сказала она, — я могу и здесь устроиться. Да только вот холодновато у вас тут, а если прямо сказать — околеть можно. Нельзя ли одолжить у вас какой-нибудь жаровни, ваше святейшество?

Дверь не шелохнулась. Эппа равнодушно пожала, было, плечами, как вдруг вспомнила, что Ланцо велел ей обогреться, а уж он-то не стал бы попусту молоть языком. Исследуй грот как тебе заблагорассудится – так он сказал. Наверняка здесь есть тёплый уголок! И Эппа спрыгнула со скамьи с твёрдым намерением раздобыть жаровню.

— Простите, — она громко забарабанила в деревянную дверь, — тысяча извинений, сеньор Оракул, но, право, здесь женщина помирает от холода, а вы и носа не кажете. Разве у святых так принято?

Она постучала дверным кольцом и, к её изумлению, дверь легко поддалась и приоткрылась.

— У вас тут не заперто, — крикнула она, — я вхожу! Надеюсь вы одеты. А, впрочем, какая разница, меня уже ничем не удивить.

Эппа растворила дверь и с большим разочарованием обнаружила за ней кромешную тьму.

— Опять, — вздохнула она, снимая со стены факел. – Что за склеп! И как можно жить в такой обстановке?

Она прокралась с факелом за дверь и вмиг осветила совсем небольшую, но очень уютную комнату с тёмной дырой на высоком потолке. Это действительно была настоящая комната с застеленной кроватью, письменным столом и стулом. На стенах висели шкуры, у двери – два факела. Эппа поскорее разожгла их, и яркий свет озарил каждый уголок этого странного жилища. Здесь действительно стояла большая жаровня, а также было множество свечей – совсем заплывших в больших подсвечниках на столе, и новых, сложенных на полках среди посуды и каких-то склянок.

В комнате не было ни души. Впрочем, Эппу это не сильно удивило. С самого начала пещера показалась ей необитаемой, покинутой. Несмотря на свою глухоту, Эппа чувствовала, какая царит кругом абсолютная глубокая тишина. Это казалось ей странным, ведь Ланцо был совершенно уверен, что она столкнётся здесь с Оракулом. Однако пещера пустовала.

— Но кто-то же здесь живёт, — проговорила Эппа, усаживаясь на кровать, застеленную прекрасным шерстяным покрывалом.

Жаровня стояла между кроватью и столом. Очевидно тот, кто здесь обитал, обогревал одновременно и спальное, и рабочее своё место. На столе лежали стопками бумаги и свитки, стояли рядом чернильница и малахитовый стаканчик, из которого торчал целый пучок перьев. Эппа, заинтересовавшись всей этой канцелярией, разожгла жаровню, набросила на плечи шерстяное покрывало, запалила несколько свечей, затем уселась за стол и принялась разгребать бумаги.

— Какие-то расчёты… — бормотала она, медленно читая по складам. – Перепись имущества, отошедшего в пользу потентата. Непонятные даянские фамилии, какие-то князья. А вот и гемцы. Дон Максио Данте Тантерра, дон Сарруже де Фера. Отписанные ими земли в пользу Галеатти Неконтано де Саворра. Подписанная клятва верности. Одна, вторая, третья… Сколько же их тут!

Под кипой бумаг Эппа обнаружила красивую резную печать гематопийского потентата с его гербом и инициалами. Рядом лежали письма со сломанными печатями, диковинными и непохожими на императорскую. Развернув одно из них, Эппа пробежалась глазами по тексту, глянула на подпись и нахмурилась.

— Какое наглое письмо. Игульберский король пишет о Даяне словно о пироге, от которого собирается оттяпать добрую половину.

Она взяла следующее письмо и принялась вычитывать вслух отрывки из него.

— Повод весьма уместный… война с восточными даянскими князьями вынудит царя распорядиться их землями по своему усмотрению… без сомнения они отойдут союзному Игульберу, усмирившему даянскую смуту на востоке… В то время как Гематопия возьмёт то, что полагается победителю по праву… священные походы за веру дают неоспоримое право на земли… Наступление с запада раздавит Даян всмятку… лишённый поддержки восточного дворянства, падёт… падёт неизбежно… Игульбер не воюет с Гематопией… преданнейший ваш друг… благословенны будут ваши дни.

Эппа выронила из рук письмо и глубоко задумалась.

— Благословенны будут ваши дни… Благословенны…

Ей было совершенно ясно, что до неё на этом стуле сиживал лишь один человек – Галеатти Неконтано. Она задумчиво разгребала его тайные переписки, донесения, описи, списки и прочие неведомые документы, на которых мелькали имена гематопийских донов.

— А был ли Оракул? – вдруг произнесла Эппа, читая клятву очередного рыцаря, который присягал на верность ордену Пяти Струн и потентату. В тексте упоминалось о священном Оракуле, который явится избранному лишь после того, как тот соизволит испить из радужного фонтана. – Если выпить эту дрянь, можно и умом тронуться, там не только Оракул, все демоны, какие есть, примерещатся.

Она отбросила бумаги, скинула с плеч покрывало и вернулась в зал с фонтаном. Внимательно приглядевшись к водной поверхности, она увидела на ней маслянистую плёнку в радужных разводах, и к её горлу вновь подкатила тошнота. Сунув в фонтан палец, Эппа обнаружила, что вода была тёплая и густая как желе.

— Сейчас глянем, чем так загадили водицу, — сказала она, с трудом поднимая увесистый камень, коими была полна пещера. Изо всех сил опустив его на кромку фонтана, она расколола чашу, и вода хлынула ей под ноги. Эппа подняла камень и вновь ударила им по фонтану, отколов ещё кусок чаши. Так крушила она фонтан до тех пор, пока не снесла его до основания.

Оказавшись в луже зловонной жидкости, она поднесла факел к образовавшейся дыре в полу и сунула руку в тёмную хлюпающую жижу. Нащупав что-то в глубине, она потянула находку на себя и вытащила какой-то ком вялых мясистых, похожих на червей веток. Они были бледные и скользкие, легко рвались и дурно пахли.

— Что это за дрянь? – прошептала Эппа, с омерзением разглядывая находку. – Похоже на гигантскую грибницу.

Оборванные ветви сочились тёмной жидкостью, напоминающей кровь, к тому же ком подрагивал в руке Эппы, точно пульсирующие вены, так что она в конце концов бросила его в ужасе и отпрянула прочь от зловонной дыры.

— Это какой-то гриб, — сказала она, переведя дух. – Ядовитый гриб. Если напиться этого киселя, и телу, и сознанию придётся несладко. Видимо, так и поступали кандидаты в рыцари Струн. И мучились здесь, на этом самом ложе.

Эппа взглянула на каменную скамью и, содрогнувшись, повела плечами. Возвратившись в комнату Галеатти Неконтано, она вытерлась краем простыни, снова набросила на плечи плед и уселась к жаровне, дрожа от холода и негодования.

— Красиво всё обстряпал, ничего не скажешь, — стуча зубами, проговорила Эппа. – Сам себе советник, сам себе святой. Сам же глава ордена, сам и глава своих гвардейцев, над которыми проводил тут свои омерзительные опыты. Короче говоря, кто-то не на шутку заигрался.

Некоторое время она продолжала сидеть, глядя на мерцающие угли и обдумывая своё положение. Ей ещё предстояло как-то выбраться отсюда и объяснить своё появление местной страже. Не мог же Ланцо просто бросить её здесь на произвол судьбы. Что же он всем этим хотел сказать? Зачем позволил ей разузнать этот страшный секрет и выяснить, что никакого Оракула никогда не было? Уж не затем ли, чтобы… внезапно Эппу осенило.

— Ах вот как! – она вдруг расхохоталась. – Ну Ланцо, ну шутник!

Без сомнения, всё это было очередной забавой златовласого демона, и Эппа решила не отступать от его планов и подыграть ему, тем более, что это и впрямь было презабавно, к тому же давало ей немалые возможности. Не желая упускать такого шанса разжиться влиянием и властью, Эппа рьяно взялась за подготовку.

Из покрывала, постели и собственной ветоши ей удалось состряпать такие внушительные одежды, что она еле могла передвигаться в них. Длинный шлейф из простыни тянулся за ней по всей комнате, драпировка из пледа скрывала всё тело, как скрывали и длинные распущенные волосы, чёрным водопадом рассыпавшиеся по плечам Эппы. Глаза свои и губы она густо подвела углём, натёрла чёрной пылью и руки от плеч до кончиков пальцев, приведя себя в вид совершенно устрашающий.

— Ну, пошла! – выдохнула она, направившись к выходу.

Подобрав юбки, она миновала залитый водой зал и вышла на улицу, где немедленно зажмурилась от солнечного света, хоть дело и шло к вечеру. Она двинулась по тропке, ведущей к крепости, и старалась вышагивать как можно торжественней, словно невеста в церкви.

Солдаты ужинали в столовой, когда Эппа заявилась во двор, и первый из них, кто увидал её в окно, замер и уронил на пол здоровенный кусок мяса, не донеся его до рта.

— Это ещё что такое? – проговорил его сотрапезник, медленно привстав с места. Остальные молча взирали на шагающую Эппу, позабыв о еде. В столовой воцарилась тишина.

Дозорные в башне также заметили Эппу, но не решались окликнуть её и лишь недоумённо переглядывались, пожимая плечами. Капитан гарнизона выбежал из казарм в одном полукафтанье, едва успев натянуть сапоги.

— Что это, чёрт побери? – прошипел он, обращаясь к солдатам, высыпавшим гурьбой из столовой. – Откуда оно взялось?

— Да это как никак сам Оракул, — испуганно шепнул один арбалетчик. Слова его моментально облетели толпу.

Капитан взволнованно облизал губы и вышел вперёд, приветствуя Эппу, с угрожающим видом надвигающуюся на сборище во дворе.

— Оракул покинул свой грот, — говорили солдаты, — впервые за столько лет. Небывалое чудо! Никому ещё не являлся он так запросто. Грядут беды!

— Может, и не беды? – возражали другие. – Хорошее предзнаменование, не иначе!

— Такое страшилище может предвещать что-то хорошее?

Солдаты боязливо попятились, когда Эппа приблизилась к их капитану, который и сам не знал, как полагается себя вести в присутствии Оракула.

— Приветствую, ваше святейшество, — промямлил он, отвесив неуклюжий поклон. – Всё, чем мы можем услужить вам, исполним мы с радостью и рвением.

Эппа подняла вымазанные углём голые руки и прохрипела замогильным голосом:

— Окончено моё затворничество. Отведите меня в Арцею, сопроводив подобающим конвоем. На ваших глазах свершается великий исход Оракула. Я сойду с горы, чтобы нести людям слово божье. Отныне каждый услышит его.

— Как прикажете, ваше святейшество, — вновь поклонился капитан. Делая знаки своим подчинённым, суетливо собирающимся в дорогу, он учтиво указал Эппе путь к воротам, которые немедля разверзлись перед ней. На ходу одевшись и вооружившись при помощи своего джинета, капитан торжественно зашагал перед Эппой, указывая ей дорогу в столицу. За ними двинулся отряд, воздевший над головами знамёна и символы Пяти Струн, позаимствованные с крепостных стен.

Это необыкновенное шествие вызывало крайнее изумление у встречных крестьян и солдат. Люди останавливались, провожая взглядами процессию, иные присоединялись к ней и плелись в конце, выпытывая у знаменосцев подробности, и вскоре на Арцею двигалась уже целая толпа народу.

Эппа, внешне невозмутимая и грозная, полыхала в душе настоящей огненной бурей восторга и стремления довести игру до конца. Её услышат! Теперь её услышат. Она скажет им всё! И её будут слушать, внимательно слушать, ловить каждое слово, записывать и перечитывать тем, кто пропустил. Прежде её речи как бредни юродивой снисходительно слушали лишь сердобольные горожане, нынче же вся империя будет внимать ей как хранителю мудрости и святости. Чёрные слёзы текли по её щекам. Она скажет им всё! О, сколь многое они услышат. Сколь многое узнают, сколь многое поймут. Вся жизнь… все тяготы, испытанные ею и жгущие сердце, несправедливость и беды, встреченные ею, боль и тоска человеческая – обо всём будет сказано. Упомянет она и Даян, и царевича Янмара, и подлого короля игульберского, и главное – гематопийского потентата. Лишь о Ланцо не скажет она ни слова. Незачем упоминать его. Каждый рано или поздно столкнётся с ним, сколько бы в жизни струн ни прозвучало.

О, Ланцо! – мысленно взывала к нему Эппа. – Береги себя, дитя моё, храни свою человечность. Береги себя и прощай!

 

Столица встречала Ланцо сизой дымкой над крышами и запахом гари. Впрочем, он всё же разглядел с высоты яркое красное убранство домов, коим славилась Арцея, да мощёные белым камнем дороги.

Это был большой город, поражающий всякого, кто вступал в него, однако Ланцо нашёл, что с неба столица имела вид не столь величественный, но скорее пыльный, суетный, и вовсе не поражала его сердца, как он всегда предвкушал. Крохотные люди копошились где-то там внизу со своими важными делами, и задирали головы только тогда, когда над городом проплывала тень Ланцо.

Покружив немного и полюбовавшись на столицу, он полетел в сторону Риакорды, чтобы наконец предстать в замке перед Галеатти Неконтано и оказать ему должное почтение.

Янмар в его ладони совсем притих. Он хмуро озирался, изучая окрестности, и силился представить себе, что же ждёт его дальше. Его мучило плохое предчувствие, но поскольку он ничего не мог сделать, то лишь сжимал в ладони рукоять меча, молча покоряясь могучему демону, влекущему его во вражескую твердыню.

Ланцо в два счёта достиг крепости и подлетел к стенам замка, сверкавшим доспехами стражи точно россыпью ртути. Галеатти не обманул — Риакорда была грандиозна и прекрасна, высока что дух захватывало, мощна, точно гора. Совершенно неприступная, способная выдержать любую осаду крепость вырастала из громадных острых скал и тянулась к горным вершинам, полоща яркими знамёнами империи на башнях.

Самая высокая башня имела на крыше ровную площадку, с которой открывался вид на всю долину, где лежала Арцея. Она была достаточно велика и просторна, чтобы Ланцо мог на неё приземлиться, что он и сделал. Опустившись на башню, Ланцо столкнулся лицом к лицу с Галеатти Неконтано, который в тот же самый миг взбежал на крышу. Оба замерли и с восхищением воззрились друг на друга.

В закатных лучах Ланцо сиял и золотился словно свеча, и потентат, схватившись за сердце, не мог отвести от него глаз. Задыхаясь от восторга, он оглядывал Ланцо с головы до пят и не мог вымолвить ни слова. Ланцо же, улыбаясь, любовался обликом императора, который несмотря на свои крохотные в сравнении с Ланцо размеры выглядел величаво и строго, как и подобает могущественному властителю. Он был облачён в отороченные лисьим мехом тёмные одежды из замши, голову его обхватывал усыпанный изумрудами серебряный венец с символом Пяти Струн на лбу. Галеатти Неконтано явился на башню в одиночестве, поскольку запретил своей свите и гвардии присутствовать при этой необычайной встрече, опасаясь, что те могут испортить великий момент.

— Всемогущий боже… — наконец подал голос потентат. – Ты ли это, Ланцо Эспера, мой великолепный летун?

Ланцо молча кивнул.

— Вижу, что ты, — согласился потентат, — ни с кем тебя не спутать. И всё же ты так возрос и расцвёл с момента нашей последней встречи, что не мудрено принять тебя за божественное видение, — потентат оглядел его можжевеловые крылья. – Всё-таки монастырское воспитание, как видно, приносит свои плоды.

Он сделал шаг навстречу Ланцо и протянул ему обе руки. Ланцо медленно опустился на колени и подал Галеатти свою громадную ладонь, которую тот тронул с великим благоговением. Ланцо склонил перед ним голову и сказал:

— Мой сеньор, я к вам явился с большим опозданием. За это молю вас простить меня.

— Ты прощён! — воскликнул Галеатти. – Причины твоей задержки вполне очевидны. Не сомневаюсь, что для подобного совершенствования требуется немало времени.

Он обходил Ланцо кругом точно грандиозную скульптуру, касался его стоп, коленей, кончиков крыльев.

— О да, ты совершенен! – восклицал он. – Теперь ты являешь собою непревзойдённый идеал. Передо мною идеальный воин, идеальный защитник империи, покоритель мира! Совершенство! Совершенство! – уже кричал потентат, восторженно осклабившись. – Мой, мой идеальный воин! Мой знаменосец!

По щекам Ланцо катились слёзы.

— Благодарю вас, мой сеньор. Благодарю вас, — отвечал он потентату, склонив голову. Галеатти с горящими глазами всё бродил вокруг него, ощупывая его могучие ноги и наслаждаясь их поистине невероятной мощью. – Я прибыл к вам не с пустыми руками, мой сеньор.

С этими словами Ланцо отнял руку от своей груди и с великой осторожностью опустил на пол Янмара, который при виде Галеатти Неконтано тут же выставил перед собой меч и, бешено вращая глазами, метнулся от него в сторону.

— Кто это такой? – поинтересовался потентат, приветливо глядя на царевича. Янмар в ответ разразился дикой бранью на даянском языке, а затем добавил, запинаясь, по-гемски:

— Да издохнет гемец от руки даянца как поганая собака. Проклятый народ, порабощённый демонами, должно давить как грязных крыс. Гнев божий очистит землю от гемской погани!

И царевич бросился на потентата, намереваясь поразить того мечом. Галеатти Неконтано с лёгкостью увернулся, ухватил юношу за запястье и так лихо вывернул ему руку, что тот выронил меч. Затем Галеатти подставил ему подножку и, уложив Янмара на обе лопатки, с великой радостью догадался:

— Да это же Янмар Изельский, даянский царевич!

Янмар захрипел под его коленом, давившим на грудь, и взбрыкнул, было, ногами, но Галеатти стиснул пальцами его вывихнутую руку, и царевич так страшно взвыл, что на крышу тут же взбежали несколько рыцарей Струн и советников императора.

— Позвольте представить вам даянского царевича, — обратился к ним потентат, — Янмар Изельский всё же соизволил почтить нас своим присутствием и поступил весьма благоразумно, поскольку прекрасно понимает всю важность своего положения и готов взять на себя ответственность за собственный народ. Верно, ваше высочество?

Янмар рычал как взбешённый пёс, а Галеатти продолжал, победно глядя на него:

— Теперь мне нет нужды осаждать даянскую столицу, она сама распахнёт передо мною ворота. Отныне вы – мой сын и подчиняться будете лишь мне.

— Лучше смерть! Лучше сгореть в огне! – выдал Янмар с таким сильным акцентом, что потентат едва разобрал его слова.

— Славный мальчик, — заметил Галеатти, взлохматив спутанные волосы Янмара, — мне по душе ваш нрав. Отныне вы всегда будете при мне.

— Едва ли это безопасно, альтезгранд-сеньор, — робко заметил один из советников потентата, в ужасе косясь на Ланцо. – Не лучше ли запереть его в башне?

— О нет, диких зверей не приручают клеткой. Лишь лакомым куском и лаской.

С этими словами Галеатти ласково потрепал царевича по щеке, на что тот лязгнул зубами, едва не укусив потентата за руку. Галеатти рассмеялся, встал и поднял царевича за шиворот.

— Встаньте, ваше высочество, — велел он. – Встаньте, отряхнитесь и почтительно поклонитесь величайшему из гемских воинов, спасшему вашу жизнь и, как следствие, жизни ваших соотчичей.

С этими словами он пригнул его за шею, заставив отвесить поклон, а следом и сам с благодарностью кивнул Ланцо.

— Несравненный Ланцо Эспера, душа и гордость Гематопии, отрада моего сердца, прими горячую благодарность за этот дар. Нет, ты не просто знаменосец, ты — символ империи. Долгие годы я ждал, я пытался, я жаждал заполучить совершенного воина. Я молился о чуде, и вот передо мною ты.

— Мой сеньор, я готов служить вам как прикажете, — отвечал ему Ланцо.

— Когда так, — сказал Галеатти, возбуждённо потирая руки, — скажи мне, помнишь ли ты, о чём я писал тебе в своём письме?

— Я помню ваше письмо наизусть. Каждую строчку.

— Тогда исполни то, о чём я в нём упоминал.

— С великой радостью, мой сеньор, — улыбнувшись сказал Ланцо. – Исполню всё в точности.

Он опустил перед потентатом ладонь, и тот, потянув за собой Янмара, тотчас взошёл на неё.

— Альтезгранд-сеньор! Опомнитесь!

До Ланцо донёсся знакомый голос. Это был отец Сант-Флан.

— Умоляю, отойдите от этого существа! — кричал священник, бурно жестикулируя руками из-за спин рыцарей Струн. – Не губите себя!

— Никакие силы не заставят меня отказаться от него, — резко отозвался Галеатти, взмывая ввысь, к груди Ланцо. — Я постигну полёт, чего бы мне это ни стоило.

— Побойтесь бога, дитя моё!

— Больше не боюсь.

— Вернитесь, государь! — возопили придворные вслед за священником, но Галеатти их не слушал. Теперь он слышал лишь стук сердца Ланцо, который прижал его с царевичем к своей груди и распрямился во весь рост, готовясь к полёту.

Галеатти почувствовал его рывок и напряжение, когда крылья с силой и громким хлопком поймали ветер и понесли тело Ланцо в безграничный воздушный простор над горной долиной.

Колючий холодный порыв ударил императору в лицо, когда тот просунулся меж пальцев и глянул вниз. У него тотчас захватило дух, спёрло дыхание, а на глазах навернулись слёзы. Он зарыдал, но вовсе не от ветра, хотя тот пребольно резал ему глаза, скорее от невыразимого упоения, перерастающего в настоящий экстаз.

Галеатти смотрел вниз, на свою империю, на свои горы и поля, на свою студёную реку и холмы, по которым словно цепочки муравьёв брели овцы, на свою столицу, где людей и вовсе было не видать – так высоко взлетел Ланцо, желая поразить своего господина. Оттуда, с невероятной высоты Галеатти смотрел на Гематопию и плакал от поразившего его в самое сердце совершенства империи. Ему начало казаться, что это он выстроил все эти города и деревни, возвёл замки, вытесал из скалы Риакорду, пролил все эти дивные реки и озёра, воздвигнул горы, взрастил леса, расколол сушу и наполнил моря. Как заворожённый не отрывал он глаз от земли далеко внизу, позабыв обо всём на свете кроме несравненного величия своих творений. Здесь, в небесах, испытал он высшее счастье и пришёл в настоящее исступление, отчего ему хотелось кричать, и он что есть духу взревел, ловя ртом ветер:

— Я Бог! Я есть сам Господь Бог!

Он совсем позабыл о Янмаре, забившемся в угол без малейшего желания созерцать красоты чужбины. Царевич трясся от холода и волнения. Его пугал Галеатти, он был в ужасе от нового полёта, страшного шума ветра и головокружительной высоты, какую Ланцо прежде не набирал. Тягостные предчувствия его сменялись растущей уверенностью в самом скверном исходе путешествия на крылатом Ланцо. Он вдруг тоже заплакал и в панике забился в своём углу.

— Только не так! Только не так! Не так! – кричал он, дрожащими пальцами царапая кожу Ланцо.

Поглощённый зрелищем внизу Галеатти не обращал на него никакого внимания, поэтому Янмар подполз к нему и мёртвой хваткой вцепился в его меховые одежды. Страшная догадка пронзила разум царевича острой ледяной молнией, и он истошно закричал на ухо потентату:

— Гемец, помоги! Сделай что-нибудь, проклятый пёс! Вели ему опуститься, вели опуститься! Гемец, скажи ему, скажи, он послушает тебя!

Галеатти непонимающе уставился на него и хотел, было, расспросить Янмара о том, что его так взволновало, как вдруг он кувыркнулся и провалился в холодную пустоту, потеряв опору. Ланцо разомкнул ладонь, и император с царевичем в объятиях стремительно полетели вниз.

Янмар на несколько секунд потерял сознание, но быстро очнулся и, обезумев от ужаса, принялся издавать отрывистые душераздирающие крики. Остервенело хватаясь за потентата, он задыхался от свистящего ветра, рвущего его волосы, лицо и одежду, и изо всех сил цедил сквозь зубы:

— Только не так! Только не так!

Галеатти падал, не сопротивляясь неизбежному. Со спокойной улыбкой на лице он наблюдал, как к нему стремительно приближалась пёстрая земля – его твёрдая, могучая и безжалостная империя. Обняв Янмара, он пытался утешить несчастного царевича, но тот был объят глубочайшим кошмаром и награждал потентата нечеловеческими воплями прямо в ухо, перекрикивая даже свист ветра.

— Проклятые гемские демоны! – беззвучно завопил вдруг Янмар, уставившись Галеатти в глаза. – Настигнет вас божья кара!

Воспользовавшись тем, что потентат крепко держал его, Янмар сунул руку к поясу правителя и выхватил из его ножен кинжал.

— Божья кара! – выкрикнул он, неловко замахнувшись на потентата его же оружием. Галеатти перехватил и отбросил руку царевича, однако тот не выронил кинжал.

— Только не так! – вскричал он каким-то тонким, совсем детским голосом и изо всех сил вонзил лезвие себе в горло.

Янмар задрожал всем телом и в немом страдании уставился в небо, широко раскрыв глаза. Галеатти почувствовал, как он обмяк и теперь падал безвольно, как набитое песком чучело.

С сожалением разомкнув объятия, Галеатти выпустил Янмара и тот отплыл в воздушном потоке в сторону, уже безразлично болтая руками на ветру.

Сам потентат расправил руки точно крылья и приготовился к столкновению с землёй. Заметив, как над ним проплыла громадная тень Ланцо, он удовлетворённо улыбнулся и, не смыкая глаз, на бешеной скорости врезался в ровную, выложенную камнем площадку близ одинокого святилища у подножия горы.

Удар был такой силы, что череп его разбился точно спелая дыня. Сам он ощутил, будто в его лоб забили огромный чугунный гвоздь, при этом он словно бы продолжил падать дальше сквозь землю, и падал долго в полной темноте, пока не очутился в удушающей горячей жиже, в которой тут же увяз. Внезапно он почувствовал, будто его отдирают от какой-то липкой поверхности и на миг в сознании его прояснилась собственная смерть. Он увидел своё тело в луже крови, разбитое всмятку, и поскольку в следующий миг ощутил себя стоящим на ногах, то вообразил, что падение его окончилось удачно и он выжил. В этой мысли ему пришлось тут же разувериться, потому как мир для него стал совсем иным. Цвета померкли, угасли чувства, время застыло и словно повернулось к нему другой стороной. Он мог вращать мир как угодно и бесцельно занялся этим делом. И был он отвергнутым жизнью, скитался повсюду и нигде не находил себе места, ибо был он везде и был он всем.

 

____________________

 

По блистающим водам Майо Гра на всех парусах шёл корабль. Великолепная трёхмачтовая каравелла стремительно разверзала лазурные волны и почти взлетала над водой в густых пенных брызгах. Команда умело направляла корабль точно послушного величавого зверя, посвятив всё своё внимание его гладкому и стремительному ходу. Капитан корабля не отставал от своего экипажа и проворно работал руками, затягивая канаты с могучей силой и ловкостью.

— Подходим к островам! – услышал он где-то над головой зычный крик матроса.

Капитан аккуратно свернул канаты и отправился на мостик. По пути он задержался на палубе, чтобы взглянуть на великолепный громадный грот – белый, словно молоко, парус с вышитым во всю его величину сияющим золотым солнцем. При взгляде на солнце зелёные глаза капитана замерцали, точно блики на морской воде. Он был молод, но уже имел бравый, закалённый вид, носил бороду и густую шапку тёмных кудрей, не заботясь об их опрятности, чего нельзя было сказать о его безупречном роскошном наряде.

Капитан смотрел на парус с гордостью и будто даже с благодарностью за то, что тот принёс корабль к желанным берегам. Уже несколько месяцев бороздил он опаснейшие воды Майо Гра, кишащие неслыханными чудовищами, куда до сих пор не могло добраться ни одно гематопийское судно. Но «Золотой Подсолнух» шёл точно заговорённый, ловко ускользая от бед и злоключений, и его экипаж тому уже почти не удивлялся, поскольку вёл корабль человек, прославившийся своей отвагой и невероятной удачей. Он слыл отчаянным храбрецом, которому нипочём были любые превратности его беспокойной жизни. Ему удавалось преодолевать самые тягостные мытарства и выбираться из самых опасных авантюр, в которые он то и дело пускался, не находя себе места на бренной земле.

Только вечный океан мог успокоить его. Могучий океан, древний, безжалостный и прекрасный, как сам бог. Те, кто бросали вызов океану, не ждали от него пощады, но всегда ожидали смерти и горячо любили его, без устали восхищаясь его великой красотой и великой властью над человеческой жизнью.

Молодой капитан был очарован и пленён глубиной и безграничностью океанских вод и был не в силах их покинуть, не в силах оторваться от своего бесконечного пути. Здесь, в блистательной бесконечности меж ним и солнцем больше не было преград. Отныне были они неразлучны. Лучезарное солнце неотступно следовало за ним, неустанно золотило океан вокруг него, и капитан горячо приветствовал его и называл величайшим сокровищем, какое только мог бы желать человек.

 

 

Содержание

Предыдущая глава