На чердаке и впрямь было тесновато. Среди сундуков, старых доспехов и стройматериалов, которыми вот уже пару лет залатывалась крыша, негде было и шагу ступить, поэтому Ланцо устроил себе ложе, сдвинув три сундука и застелив их старым плащом дона Могена, обнаруженным в одном из сундуков.

Он улёгся, не раздеваясь, и моментально уснул под пение сверчков, коими был полон дом.

Ему снилась небольшая часовня у рощи близ Помоища, тонкие нежные берёзы и могучие сосновые стволы в три обхвата. Хмурый пасмурный день просвечивал сквозь тоскливое небо, под которым дремала пожухлая природа. К часовне вели две дорожки, уложенные плиткой, и одна обросшая травой кривая тропка, увитая сосновыми корнями.

Вокруг часовни ровными рядами росли ели, а уж за ними и раскинулась рощица, начавшая, было, взбираться по холму неподалёку, да устало замершая на склоне. На вершине холма стоял здоровенный каменный столб с символом на вершине – пять вертикальных линий, пересечённых единой горизонтальной. Под священным символом Пяти Струн располагалась табличка, где значилось, что на этом самом месте в скором времени будет воздвигнут храм.

В трещинах между плитками дорожек у часовни росла густая высокая трава, там же повсюду сновали муравьи. Их маршруты проходили по трещинам, выбоинам, они взбирались на скамейки, пересекали изящную балюстраду, переплетались у самого входа в часовню. Муравьи были повсюду — они лезли в обувь и под одежду, пробегали по щекам, заглядывали в уши, путались в волосах.

Ланцо панически забился на постели, стряхивая с себя снившихся ему муравьёв. Во сне он сидел на скамье и пытался ладонями пресечь маршруты муравьиных отрядов, но те упорно лезли напролом, не обращая внимания на его жалкие попытки защитить собственное тело от бесцеремонного обыска. Как ни пытался, Ланцо не мог подняться со скамьи и метался по постели, тщетно силясь оторвать тело от импровизированного ложа.

В роще тревожно кричали птицы. За деревьями что-то мелькало, будто ходил человек, постоянно прячась за стволами. Но как Ланцо ни напрягал зрение, так и не смог понять, кто или что таилось в роще. Он в страхе вертел головой, которую густо облепили муравьи, и перед глазами его маячили деревья, светлые стены часовни да символ на холме.

Внезапно холм пошевелился. Без малейших земных колебаний, шума или ветра восстал холм из-за деревьев, как поднялся бы лось со своей укромной тёплой лёжки. Он взмыл ввысь, венчаный символом Струн, и обернулся к Ланцо своими пустыми глазницами. То был гигантский череп с широкой пастью – комья бурой земли свисали из неё как громадные зубы. Валились из-под них камни, древесные корни да чьи-то серые кости.

Поднимался великан во весь рост, опираясь на могучие костяные ноги-колонны. В правой руке он держал меч с золотой рукоятью, с клинком, точно сделанным из жала осы-титана – с кончика его капал жгучий яд янтарного цвета. На великане развевался удивительный наряд – местами потёртый балахон из золотых чешуек, изукрашенный обыкновенными булыжниками вместо драгоценных камней. Сквозь прорехи золотых бликов под ним виднелось рубище, покрытое бурыми пятнами.

Мощные костяные руки и ноги крепились на весьма тщедушном скелете из золотых прутьев, едва прикрытом одеждой. Толстая шея была обмотана кожаным шарфом поросячьего цвета, из которого и рос череп, увенчанный столбом.

Великан горделиво выпрямился и указал мечом на Ланцо. В тот же миг муравьи, облепившие Ланцо, ринулись прочь, как и все их собратья, что ползали кругом. Тёмной дрожащей рекой потекли они к великану и устремились прямиком в его нутро. Великан долго вбирал в себя муравьиный поток и таил эту клубящуюся массу под своими одеждами, а также в сыпучих недрах своей головы.

Ланцо, освободившись от муравьёв, вскочил на ноги и бросился бежать прочь, в сторону города. Быстрее ветра он пронёсся по деревенским просёлкам и ворвался в туманную Черру, где царила тишина и безлюдье. Вокруг не было ни души, не слышался ни говор людской, ни цокот копыт, ни скрип телег – город точно вымер. Над крышами виднелись свисающие с неба верёвки, концы их терялись в тёмных переулках и шевелились, точно их дёргал какой-то притаившийся шутник.

Ланцо примчался на Знаменный рынок и запрыгнул на пустующий эшафот, где спрятался за колодки и поджал ноги. Позади себя он слышал тихий шелест – то падала сыпучая земля. Нескончаемым душным водопадом шелестела она по площади. Из-под эшафота выплыло облако пыли. И постепенно пыль заполонила собою всё пространство, сокрыв улицу серым, удушливым туманом.

Медленно прояснилась в тумане громадная голова великана, который опустился на четвереньки и полз по площади, заглядывая во все закоулки и выискивая Ланцо. Разверзнув свою землистую пасть, окружённую потоками почвы и комками глины, великан приблизился к эшафоту и, заприметив Ланцо, склонился над ним. Ланцо, укрыв лицо воротом рубахи, неподвижно сидел и глядел, как в недрах пасти великана шевелилась гигантская человеческая масса, беспрерывно трансформируясь подобно глине – тела искажались и сливались друг с другом, через миг вновь отчётливо угадывались и снова растекались бесформенной жижей.

Так вот где все, вот где весь город. Ланцо зажмурился. Всё тело великана состояло из людей. Не шарф то был – но человечья кожа, не череп – но сонм сжиженных тел вперемешку с землёй, не золотые блики одежды сияли в пыли, но мириады сияющих глаз, разом уставившихся на Ланцо. Не меч он держал, но громадный язык, сочащийся ядом.

По земле ползла густая трепещущая каша – то были муравьи, наводнившие площадь. Ланцо отчаянно хлестал себя ладонями по ногам, чтобы стряхнуть первых атакующих его насекомых, но против такой грандиозной армии попытки его были слишком жалки. Муравьи наперебой принялись кусать его, отчего Ланцо вскочил и резво полез на виселицу.

Великан выпрямился и ухватил рукой одну из верёвок, свисающих с пасмурных, мутных небес. Дёрнув за верёвку, он вытянул из-за домов связанное ею существо – то был ещё один великан, не менее устрашающий, чем первый. Вместо головы на его шее мотался гигантский кулак, им он потрясал, натягивая верёвку вокруг своей шеи, точно упрямый бык. Тело его было могучим, но таким грязным и смрадным, что, казалось, оно сочилось нечистотами и кровью, причиняя само себе страшные увечья и страдания. Кисти рук его были также сложены в кулаки, но распрямиться они не могли – пальцы вросли друг в друга и сделали ладонь пригодной лишь для удара. Слепой великан размахивал кулаками, посылая в пространство бессмысленные выпады, и нехотя брёл за верёвкой, которую натягивал обладатель ядовитого меча.

Когда великан-кулак подобрался к эшафоту, первый великан протянул свою руку к его утробе, бурлящей нечистотами, и тонкими костяными пальцами разверз его плоть, продемонстрировав Ланцо растёкшиеся, точно талый воск, человеческие тела. Они сливались друг с другом и собирались в формы, расползались волнами и вновь слипались в единый ком. Бледный Ланцо, растерянно замерший на виселице, которую облепили полчища муравьёв, к своему ужасу увидел, как из человеческой массы в утробе великана воплотился Фиаче. Его зубастая плотоядная ухмылка изумила и встревожила Ланцо. Он даже на миг позабыл о муравьях, которые к тому времени успели густо покрыть всё его тело.

Ланцо подскочил на постели, тяжко дыша и размахивая руками. Тщательно обшарив ладонями старый плащ и убедившись в том, что в складках его не притаилось ни одного муравья, Ланцо глубоко вздохнул и принялся отыскивать ногами под сундуком свои башмаки.

Он тихо спустился во двор. Предутренняя прохлада взбодрила его, моментально согнав остатки неприятного сна. Он прошёлся по двору и выглянул за ворота – улица была молчалива и пустынна, как и во сне. Лишь где-то вдалеке раздавался еле уловимый, пугающе знакомый шелест.

Ланцо вышел за ворота и крадучись прошёлся вдоль забора. Осторожно выглянув из-за угла, он зажмурился и отпрянул — прямо перед ним стоял великан, венчаный столбом и вооружённый языком-мечом. Великан застыл на месте и выжидал, не шелохнувшись, лишь сыпалась из его головы сухая земля, да клокотал в её недрах подвижный человечий ком.

Ланцо вновь выглянул из-за угла и, убедившись, что поблизости не было муравьёв, медленно выступил на дорогу, представ перед могущественным противником. Великан тотчас нагнулся к нему, протянул левую руку и разжал громадный кулак. На ладони его лежала пара окровавленных ушей.

Ланцо неуверенно потянулся, не отрывая взгляд от мглистого сыпучего силуэта великана, и осторожно взял уши. Они были влажными и скользкими от крови, совсем лёгкими, очень рельефными.

— Чьи они? — впервые в жизни Ланцо обратился к великану. Тихий голос его дрожал, дыхание сбивалось. Однако он прочистил горло и повторил свой вопрос громче. — Так чьи же?

То был почти крик. По безлюдной улице пронеслось тревожное эхо. Великан медленно развернулся и двинулся прочь, не удостоив Ланцо каким-либо ответом. Он грузно ступал по городу, перешагивая дома, осыпая их лавиной земли из своей клубящейся людскими телами головы, и совершенно равнодушно влачил на плече свой меч-язык, из которого на улицы непрерывно сочился яд.

Ланцо глядел ему вслед, растерянно застыв с ушами в руках. Он наблюдал, как великан бродил по округе и в конце концов рассыпался на множество частей, самыми крупными из которых были люди — их моментально разбросало по сторонам, каждый из них тут же укатился прочь и скрылся из глаз.

Ланцо вернулся в дом. На кухне, запалив свечу, он внимательно осмотрел уши, но так и не смог предположить, кому они могли принадлежать. Скорее всего, женские. Кто-то отрезал их — исступлённо, порывисто, неумело. Возможно, в великом гневе. Или страдании…

Ланцо нашёл под лестницей какую-то ветошь, и, оторвав небольшой край, обернул уши в ткань. Затем он сунул их в ящик с очистками, до половины заполненный Пиго, и поскорее покинул кухню.

Он оставил жилище дона Могена и поспешил домой, тревожась — не случилось ли с кем-нибудь из родичей подобного увечья.

По пути он застал пробуждение утра. На небе ещё не распустились розово-голубые всполохи восхода, но мерцали крапом звёзды в дымчато-сером мареве, как под крылом у ястреба, да разносились по округе робкие нежные трели соловьёв.

Когда Ланцо подошёл к дому семейства Эспера, птичье пение бодро возвещало начало нового дня, зардевшегося на небе золотым румянцем.

В доме царила суета. Сонный священник угощался на кухне холодной курятиной и молоком, вокруг него хлопотали хозяйки. Мужчины семейства обхаживали гроб, сколоченный ими за ночь для покойного Эврио. И, несмотря на спешное исполнение, гроб получился солидным и даже красивым – нехитрая резьба на крышке выглядела респектабельно и дорого. Именно так полагалось хоронить именитых мастеров.

Повинуясь стародавнему указу потентата о безотлагательных похоронах в жарких регионах во избежание распространения заразы, родичи Эврио Эсперы поспешно вырыдали все слёзы по усопшему и теперь деловито сновали по дому, готовясь к торжественному шествию на кладбище. Надевались траурные одежды, раздавались наказы по поводу поминальной трапезы, снаряжалась повозка — её украшали тканями и дубовыми ветвями.

На Ланцо в этой суете почти не обращали внимания, лишь недовольно косились на него, бродящего по дому без дела.

Было совершенно очевидно, что никто никому не отрезал здесь ушей, поскольку все озабоченно возились с похоронами, успевая на ходу что-то попивать да пожёвывать.

Чиела Эспера, однако, была тиха и печальна и сидела у свечи в углу спальни отца, уронив руки на недовязанный плед.

— Ланцо! — увидев сына, она встала и опрокинула корзинку с вязанием. Клубки покатились по тёмным углам. — Где ты был? Почему не явился ночью?

Тот подобрал раскатившиеся клубки и аккуратно сложил в корзину.

— Я был у дона Могена. Он пустил меня переночевать.

— У дона Могена? — растерянно повторила Чиела. — Но почему ты решил оплакать деда именно там? Почему не здесь… со мной?

Ланцо бережно положил ладони ей на плечи и обнял.

— Прости, мама. Но я бы лишь мешал тебе, ведь совсем не умею торжественно плакать и ничего не смыслю в обрядах.

— О, как и я! — Чиела уткнулась в его плечо и всхлипнула. Ланцо почувствовал, как рукав его рубахи намокает. — До красоты обрядов ли, милый Ланцо, когда случилось такое горе.

Ланцо гладил её по чудесным золотым волосам, собранным в сложную причёску с белой лентой на вдовий манер.

— Отец был добр к нам, он любил и защищал нас, — сбивчиво говорила Чиела, не отрывая мокрых глаз от плеча сына. — Он был добр и справедлив, Ланцо! Я пыталась окружить его заботой и лаской в ту пору, как он захворал, но едва ли этого было достаточно в сравнении с тем, что он сделал для нас. Хоть и печалюсь я, однако грызёт меня ещё и страх, Ланцо. Некому отныне защитить нас! Остались мы с тобой, дружок, одни на белом свете.

— Нас больше не нужно защищать, — возразил Ланцо. — Теперь это моя забота. И я справлюсь с этим, мама, вот увидишь.

— Парио выгонит тебя, — рыдая, проговорила Чиела, — а меня выдаст замуж. Неприлично мне жить без мужа на попечении братьев, при том, что имею совершенно товарный вид. Так он сказал.

Щёки Ланцо вспыхнули.

— Не выдаст, — кратко ответил он, отстранив от себя мать и взглянув в её заплаканное лицо. — Не выдаст. Это я тебе обещаю.

— Не хочу я мужа, Ланцо, — покачала она головой. — От мужчины жди беды. Жди предательства, жестокости и равнодушия. Но ты… — Чиела погладила сына по щеке. — Ты не таков. Ты иной. В тебе есть истинное мужество и честь.

— Не только во мне, мама, — улыбнулся Ланцо.

— Тебя послал мне сам Бог, — прошептала Чиела. — Твоё рождение, твоя жизнь – чудо господне! А значит, и сам ты — ангел божий во плоти.

Ланцо тихо рассмеялся и снова обнял мать. Та вцепилась в его жилет и замотала головой.

— Больше не оставляй меня одну, прошу тебя. Не оставляй меня здесь одну в полном распоряжении Парио!

— Ни за что не оставлю, мама.

— Вот вы где, — раздался громкий недовольный голос. – Явился-таки, Ланцо.

В дверях стоял сам Парио Эспера — старший сын Эврио, новоявленный глава семейства и столярной гильдии. Уже давно негласно занявший сей почётный пост, Парио откровенно недолюбливал Ланцо, отлучённого от фамильного ремесла, и считал его нахлебником и бандитом, позорящим фамилию Эспера. И хоть слава Ланцо пестрела добрыми делами, и народ в большинстве не без опаски, но всё же благосклонно относился к стремлению Ланцо сдерживать преступность на улицах города изнутри бандитского сообщества, Парио всем своим видом демонстрировал презрение к племяннику, всячески избегал его и называл в семейном кругу не иначе как «брошенным бастардом». Он побаивался Ланцо, никогда не обращался к нему прямо и не смотрел в глаза — словом, Парио Эспера мечтал отделаться от него и не мог дождаться, когда уляжется суматоха с погребением, чтобы высказаться, наконец, как глава семьи.

— Повозка тронулась, — объявил он, — не вздумайте опоздать на шествие и опозорить меня. Не хватало ещё, чтобы соседи судачили.

С подозрительным прищуром оглядев обоих, Парио поспешно удалился. Входная дверь скрипела и хлопала — все повалили на улицу.

Повозка, запряжённая вороной лошадью, медленно выкатилась на дорогу, постукивая колёсами о булыжники. Впереди всех шёл священник с символом Струн в руках. Он что-то монотонно бормотал себе под нос и сонно кивал головой в такт своих шагов. За ним следовали сыновья покойного — Чиего и Парио. Последний вёл под уздцы лошадь, влачащую повозку с гробом. С ним рядом степенно вышагивала разряженная матрона — сестра покойного, сеньора Череза. Позади, уцепившись за борта повозки, торжественно шествовали кузены Ланцо. Вслед им брели женщины семьи Эспера — жёны с малыми детьми и дочери. Чиела робко примкнула, было, к ним, но Ланцо уверенно отвёл её в авангард шествия и, не обращая внимания на недовольную гримасу Парио, повёл мать под руку прямиком за священником.

Замыкали шествие все желающие проводить в последний путь друга, соседа, главу гильдии. Рано поутру народу набралось немного, но всё же шествие получилось внушительным и торжественным.

Чиела с благодарностью взглянула на Ланцо и не смогла сдержать слёз. Плакала она отнюдь не так, как накануне в день смерти отца. То был не скорбный вой, обязательный для всех женщин семейства, но тихий, горький плач. Она крепко ухватилась за руку Ланцо как за последнюю в жизни надежду, и старательно вышагивала в длинной пышной юбке, неловко пошатываясь от усталости.

Путь до кладбища был неблизким, и под конец Ланцо вёл мать, придерживая под обе руки — Чиела была изнурена и еле держалась на ногах, изо всех сил стараясь с достоинством ступать во главе процессии.

Когда они добрались до часовни, уже окончательно рассвело. Под ярко-голубым небом всё казалось ослепительно ярким — изумрудная трава, покрывающая могилы, пёстрые надгробия, поросшие цветным мхом, белоснежная часовня и её золотистый шпиль. Блистали золотом и макушки Чиелы и Ланцо, выделяясь среди темноволосой толпы.

Погребение прошло быстро и тихо. Священник прочёл молитву, после чего гроб опустили в могилу и присыпали освящённой солью. Родственники покойного по очереди бросали на побелевший гроб еловые и дубовые ветви, пока тот вовсе не скрылся под их пышной зеленью. И, в конце концов, Эврио Эсперу зарыли на черрийском кладбище, окончательно отделив его от мира живых толстым пластом земли.

Впрочем, то был ещё не конец, и дома всех ждала поминальная трапеза, которую тоже необходимо было высидеть с терпением и достоинством.

На обратном пути Чиела приободрилась и зашагала быстрее и увереннее. Дорога шла под уклон, жара ещё не грянула, хоть солнце уже и начало припекать, поэтому все довольно быстро добрались до дому.

На кухне был накрыт длинный стол, за который немедленно расселись все члены семьи Эспера. Холодное мясо, варёные овощи, прохладное молоко и тёплый свежий хлеб — вот и вся трапеза, которой родичи поминали покойного.

В полной тишине проходили поминки. Все молча жевали пищу, поглядывая друг на друга да на Парио, сидевшего во главе стола на месте своего отца. Он был упитан и кряжист, при том сильно напоминал Эврио лицом. Тёмные волосы же он унаследовал от матери, как и Чиего. Светлокудрый мастер потерял свою вторую жену, беременную очередным ребёнком, незадолго до появления Ланцо, и Парио охватывало невероятное раздражение при мысли о том, что Чиела со своим бастардом попросту сыграли на расстроенных чувствах Эврио, вынудив принять их и внушив любовь к нагулянному ребёнку.

И сейчас любимец Эврио Эсперы сидел на другом конце стола рядом со своей матерью и по своему обыкновению раздражал дядю до такой степени, что тот едва ли дожёвывал пищу, прежде чем проглотить.

Постукивая толстыми натруженными пальцами по столу, Парио обводил глазами кухню, однако непременно натыкался взглядом на Ланцо. Тот тщательно обгладывал куриную косточку, задумчиво уставившись в свою миску. Ел он мало, удовольствовавшись одним куском мяса да краюхой хлеба, и всё подкладывал еды Чиеле, которая охотно набросилась на свою первую за сутки пищу.

В конце концов, Парио не выдержал и громко прочистил горло.

— Риозо, — обратился он к своему младшему сыну.

Тот быстро поднял голову.

— Да, отец?

— Как продвигается строительство?

— Прекрасно, отец. Мы уложимся в сроки, это совершенно точно.

— Отлично. Отлично, — Парио довольно закивал головой и вновь скосил глаза на Ланцо. Тот не проявил ни малейшего интереса к беседе.

— Подумать только — у Риозо будет собственная мастерская, — задумчиво произнёс Парио, почёсывая короткую тёмную бороду, — жаль отец не дожил, чтобы увидеть. Краснодеревщик — ремесло, достойное не каждого. Только золотые руки способны рождать такие чудеса. У Риозо редкостный талант. В Черре доселе не было подобного мастера. Риозо прославится, прославит фамилию Эспера, которая и так гремит уже на всю Мальпру.

Риозо усмехнулся и приосанился, переглянувшись со своей молодой женой, беременной первым ребёнком.

— Ну а Треверо, — Парио перевёл взгляд на старшего сына, — разумеется, пойдёт по моим стопам, наследуя мастерскую своего легендарного деда.

Полнотелый бородач Треверо равнодушно продолжал жевать свой обед, не забывая обильно запивать пищу молоком. Его малолетний сын не отставал от отца, старательно набивая рот хлебом.

— Ты, Чиего, превосходный мастер и крупный знаток древесины, — обратился Парио к брату, — вся гильдия доверяет в этом вопросе лишь тебе. Ты сбываешь только лучшие сорта за справедливую цену, что позволяет тебе жить в почёте и довольстве. Дом твой, пристроенный к нашему, богатеет день ото дня. Как и наша репутация. Твой сын Чеверо — достойный преемник твоих знаний и мастерства и уже демонстрирует свои способности, развивая их трудолюбием и усердием.

Чиего, высокий мосластый мужчина с красивым широкоскулым лицом и длинными волосами, связанными в хвост, сдержанно кивнул брату, не поднимая глаз, и продолжил трапезу, аккуратно и медленно откусывая куски хлеба, стараясь не уронить ни крошки. Сын его Чеверо, поразительно похожий на отца, копировал его и в манерах, сосредоточенно подъедая свою порцию.

Парио, нахваливая взрослых мужчин семьи Эспера, вовсе не собирался обращаться к женщинам. Его мало волновали их таланты и благосостояние, поскольку все они полностью зависели от мужчин и, по мнению Парио, не имели никакого права самостоятельно распоряжаться ни имуществом, ни собой. Подчёркнуто вежливое обращение в адрес сестры Эврио, пожилой вдовы Черезы Рутти, предназначалось скорее её покойному мужу — капитану Рутти, которого вот уже десять лет при встрече с нею поминали добрым словом. Прочие женщины, не отмеченные благородной печалью по усопшему супругу и не представляющие из себя ходячее его надгробие, Парио были безынтересны.

Он вновь прочистил горло, почесал бороду, потёр пальцами нос, сложил руки замком и, набравшись смелости, медленно произнёс:

— Ты, Ланцо…

Все разом перестали жевать и оторвались от тарелок. Наступила тишина. Ланцо поднял голову и вопросительно взглянул на него.

— Да, дядя?

— Каким же ремеслом овладел ты за годы, проведённые в дому мастеров? Чем сможешь прославить род Эспера? — нападая вопросами, Парио вдруг почувствовал себя увереннее. — Чем можешь снискать себе почёт и благосостояние? Неужто собираешься всю жизнь колоть дрова?

— Вы же знаете, дядя, я выбрал поприще военного, — спокойно отвечал Ланцо.

— Военного, — эхом повторил Парио. — Военного, значит. Знаю, как же. Собираешься получить право на меч, пойти в джинеты, верно? Ну а после годами служить верой и правдой своему господину, добиваясь звания сержанта. Так оно выходит? Ведь так начинают поприще военного простые люди?

Ланцо раскрыл, было, рот, но Парио перебил его, подняв ладонь.

— Отчего-то я уверен, что ты, высокомерный гордец, не намереваешься прислуживать никакому дону. А поскольку твой сиятельный папаша бросил тебя и не собирается участвовать в твоём будущем, то, получив право на меч, ты, разумеется, лихо развернёшься на своём бандитском поприще. Перережешь конкурентов, соберёшь под крыло всю окрестную шваль, побратаешься с богатыми паршивцами вроде Фуринотти и заживёшь на широкую ногу, подмяв под себя всю Черру.

— Парио! – вскричала Чиела, вскакивая с места. – Ты несёшь вздор! Бред сумасшедшего!

— Кто давал тебе слово? – возмутился Парио. – Сядь, Чиела, не позорься. С тобой я поговорю позже.

Чиего недовольно посмотрел на него, медленно отставляя в сторону свою пиалу из-под молока, словно она мешала ему встрять в перебранку. Его жена Марита сочувственно глядела на покрасневшую Чиелу, обескураженно застывшую у стола. Та стояла, дрожа от негодования и страха, опустив глаза в пол, да часто бросала исподлобья сверкающие взгляды в сторону Парио, озадаченного и разгневанного не меньше неё.

— Сядь! – снова рявкнул он. Чиела вздрогнула, но не двинулась с места.

Ланцо поднялся с лавки. Он обнял мать за плечи и мягко вывел её из-за стола.

— Чего же вы хотите от меня, дядя? – громко спросил он, приблизившись к Парио. Тот подался назад на стуле, глядя на Ланцо снизу вверх.

— Чего я хочу? – слабо усмехнулся Парио, покачав головой. – От тебя лично мне ничего не нужно. Всё, чего стремлюсь я добиться в жизни — благосостояние, честь и слава семьи Эспера. Я никому не позволю марать наше доброе имя, и сделаю всё, чтобы о мастерах Эспера говорили ещё тысячу лет, да не только лишь как о высших умельцах и искусниках, но ещё и добродетельных и порядочных людях, зарабатывающих на хлеб честным трудом. Согласись, Ланцо – к тебе эти слова не относятся.

Тот будто и не слышал его торжественной речи.

— И всё же я жду, когда глава семьи объявит свою волю, — сказал Ланцо, глядя Парио прямо в лицо. – Вы завели этот разговор с конкретной целью, дядя. Доведите же начатое до конца.

По виску Парио скользнула капля пота. Ланцо смотрел на него без страха и напряжения, будто уже зная наперёд каждое его слово. Он словно бы и не собирался спорить, не собирался оправдываться и доказывать свои честные намерения. Не собирался он, по-видимому, и цепляться до последнего за дружное семейство, будто оно не имело для него вовсе никакой ценности. Последнее обстоятельство крайне досаждало Парио. Однако хоть он и был разгневан, всё же в некоторой степени робел перед Ланцо, посему он немного стушевался и, миролюбиво подняв ладонь, по-отечески заворковал:

— Послушай, сынок, закон жизни прост – что делаешь ты, то и получаешь. Если живёшь ты неправедно, попрал добродетель да отказываешься от честного труда, то и жить будешь в скверне, страдая во грехе и одиночестве. Я знаю — в глубине души ты хороший человек, в тебе течёт кровь Эспера, а значит, совесть твоя не погибла окончательно. Праведно жить на земле гемской, честно трудиться вместе со всем народом гемским – вот что есть счастье и смысл для всякого простого человека. А высшая его ценность – честь семьи, во имя которой он должен жертвовать своими порочными желаниями. Ведь честь семьи – главная Струна священной Лиры. И ежели она не зазвучит для тебя – не будешь ты благословен, но будешь проклят. А вслед за тобою и все мы.

Ланцо молчал, поэтому Парио, шумно вздохнув, продолжил:

— Дед всегда верил и потакал тебе. Не посрами же его веры в тебя! Приди к раскаянию, измени свою жизнь. Очисти помыслы и проси милости у Господа за все грехи свои…

— Вы хотите, чтобы я постригся в монахи, — невозмутимо подытожил Ланцо.

— Это… было бы… — опешивший Парио развёл руками, — самым разумным решением в твоей жизни, сынок. Чем прожить жизнь подлецом, лучше покаяться и с достоинством удалиться в дом божий, очистив душу и честь семьи.

— Прежде чем назвать меня подлецом, — задумчиво проговорил Ланцо, — вы назвали меня хорошим человеком. Но прошу – не называйте меня так. Я ничем этого не заслужил, как и многие другие люди, составляющие народ гемский. Тот, кто заслужил, умер вчера. То был действительно хороший человек. И знаете, в чём заключается эта «хорошесть»? Как по мне – в честности. Не перед призрачным народом и вездесущим богом, не перед великанами, что могут тебя растоптать. А перед такими же маленькими «эврио» как он.

Парио, которому до смерти надоели рассуждения племянника, раздражённо и не без ехидства заметил:

— Выходит, ты не честен?

— Выходит, я к честности стремлюсь. Известно — честен тот, кто говорит правду и называет боль болью, смерть смертью, а ложь ложью. Но это лишь правдивость – сделка с совестью, необходимая для единения людей. Честность же предполагает единение с самим собою, верность себе не как глашатаю правды, но как хранителю достоинства.

Парио скривился.

— Видать, где-то столь далеко хранится твоё достоинство, что ты забываешь доставать его, отправляясь по своим тёмным делишкам, — презрительно бросил он. – Где было твоё достоинство, когда ты забил до смерти ганта Граве? Где было твоё достоинство, когда тебя арестовали и продержали в камере неделю, пока твой омерзительный дружок Фуринотти суетился с выкупом, а вся семья готова была со стыда сквозь землю провалиться и готовилась к твоей казни? Твоя мать от потрясений слегла на три дня. А дед вовсе отказался верить, что ты на такое способен!

Щёки Ланцо вспыхнули.

— То был честный поединок.

— Бандитам вроде тебя не ведомы ни честность, ни достоинство, — Парио взмахнул рукой, отвернувшись в сторону, — бог знает, на что вы способны. Жить под одной крышей с бандитом не только опасно, но и безнравственно. А я не могу допустить нравственного падения нашей семьи. Потому я требую, чтобы ты покинул сей дом. И до той поры, пока не очистишь свои помыслы и репутацию в стенах монастыря, не смей упоминать вслух о родстве с нами.

По кухне волной прокатился встревоженный шёпот. Чиела громко ахнула и вырвалась вперёд, оттеснив Ланцо рукой.

— Да как ты смеешь выставлять племянника из дому, покуда земля на могиле отца ещё не обсохла?! – вскричала она, указывая на него пальцем словно мечом.

— Право, всем вам ни к чему излишне драматизировать, — подал голос Чиего. – Ведь Ланцо всё равно на днях уезжает в Браммо. Какая необходимость гнать его именно сейчас, Парио? Назревает скандал.

Тот сверкнул глазами, оглядев встревоженное семейство. Его решительность и жёсткость напугали всех домашних за исключением Ланцо. К полной ярости Парио, тот вовсе не казался удручённым и униженным. Он был всё так же невозмутим, и с интересом поглядывал на Чиего, вдруг выступившего в его защиту.

Чиела в отчаянии озиралась по сторонам, надеясь, что в защиту Ланцо выскажется ещё кто-нибудь. Но все молчали, рассеянно шаря взглядами по углам, словно подслеповатые куры на привычном насесте, которым совершенно не было дела до невезучего изгоя из курятника.

— Что скажут соседи, Парио? – продолжал Чиего. – Ещё не завершились похороны, а Ланцо выгнали, не дав даже окончить поминального обеда. Приличия не позволяют…

— Приличия, — перебил его Парио, — приличия давно им попраны. Он попросту не явился на бдения! Вспомни, как все спрашивали о нём. И вспомни, как его едва ли не волоком тащили к отцу, чтобы он успел проститься с ним. О каких приличиях ты говоришь? С появлением Ланцо в нашей семье с приличиями стало весьма туго. Равно как и Чиела – один сплошной скандал, — громко заявил он, указав на сестру большим пальцем. — Необъяснимо, почему незамужняя женщина остаётся таковой столь долго. Нескромное, двусмысленное положение её бросает всякие подозрения и на нашу семью, будто мы в чём-то покрываем её, хотя я понятия не имею, отчего отец решил оставить её старой девой. Наличие бастарда гранда никак её не портит, лишь напротив сулит дополнительные выгоды и возможность породниться с кем-то повыше. Будучи неимоверной дурой и отвергнув такого сиятельного претендента как сам гранд, Чиела просто обязана теперь лезть из кожи вон, чтобы наверстать упущенное, но, очевидно, ей попросту недосуг. Оно и понятно – живя на всём-то готовом, зачем напрягаться!

Он прервал свои рассуждения, поскольку Ланцо вдруг двинулся с места и медленно подошёл к нему так близко, что почти коснулся его стула носами башмаков. Парио нервно сглотнул, взглянув в потемневшее лицо племянника. Ланцо смотрел куда-то мимо него, вверх, где словно бы возникло нечто, привлёкшее его внимание. Парио осторожно обернулся, но увидел позади себя лишь кухонный очаг.

— Мама не обязана обеспечивать вам выгоду, — произнёс Ланцо. – Она и так обстирывает и обшивает вас и всех соседей. Вы не вправе требовать с неё ещё и утоления собственных амбиций.

— Не рассказывай мне о моих правах, — насмешливо протянул Парио, — как глава семьи имею полное право распоряжаться её личной жизнью – и слава богу! Дай волю женщинам – мир погряз бы в лени и распутстве… да куда же ты там уставился?

Парио вновь обернулся, в раздражении скрипнув зубами. Ланцо будто и не слышал его.

— Вы не смеете распоряжаться ею, — упорно повторял он, — у вас нет на то права.

— Он ещё и сумасшедший, — обратился Парио ко всем, нервно хохотнув и указав на него ладонью, — талдычит одно и то же, смотрит в угол, будто чёрта увидал там. Говорят тебе – имею, — шлёпнул он себя по груди. – И именно так и поступлю.

— Тогда, — Ланцо, наконец, вновь глянул Парио в глаза, — тогда я уйду не один, но заберу с собой и маму.

Парио усмехнулся и развёл руками.

— Вот как? Заберёшь, значит. Но у тебя, в отличие от меня, точно нет права распоряжаться ею, и забрать её тебе никто не позволит.

— Но я не собираюсь распоряжаться. Она поступит так, как сама захочет. В любом случае я точно не позволю вам причинить ей вред, — многозначительно улыбнувшись, добавил Ланцо.

— Послушай-ка, — Парио начал терять терпение и вскочил со стула, однако Чиего схватил его за руку и тот вновь грузно сел на место.

— Пусть идут, — процедил Чиего, наклонившись к брату. – Отпусти их. Я не хочу потом иметь проблем с бандитами. Понимаешь, о чём я?

Братья переглянулись.

— Чиела, — окликнул застывшую как статуя сестру Чиего. – Чиела! Ты уходишь с ним?

Та презрительно взглянула на братьев и молча двинулась вперёд. Поравнявшись с Ланцо, она взяла его под руку и повлекла за собой к выходу.

— Прощайте, — в дверях Ланцо обернулся и склонил перед роднёй голову. – Благодарю вас за всё, что вы сделали для Эврио и нас с мамой.

Ответом ему было дружное молчание. Чиела не удостоила членов семьи ни словом, лишь вежливо присела, подобрав юбки, после чего вместе с сыном покинула кухню.

Когда они отошли от дома на приличное расстояние, и он скрылся за поворотом улицы, Чиела, наконец, выпустила руку Ланцо и устало уселась прямо на землю, прислонившись спиной к стене какого-то цеха. Оттуда раздавался громкий шум и брань, из окна валил жар. На улице уже разъярилось пекло, и нестерпимая духота набивалась в лёгкие словно вата.

Ланцо бросил узел с вещами и опустился перед матерью на колени.

— Мама, что с тобой? Тебе плохо?

— Ланцо, куда мы идём? Что теперь с нами будет?

— Всё будет хорошо, — пообещал тот, поглаживая Чиелу по плечу. – Мы идём к дону Могену.

— К дону Могену? – Чиела подняла на сына измождённый взгляд. – Неужели ты думаешь, я посмею жить на постое в доме холостого рыцаря? Да ещё и со всеми этими вещами… Я отказываюсь идти к нему.

— Погоди, не горячись. Я кое-что придумал. Все приличия будут соблюдены, не волнуйся. Жить на постое не придётся.

Дон Моген собирался откушать прохладного вина наверху в зале у большого арочного окна, развалившись в кресле и сложив ноги на подоконник. В окно врывался яркий солнечный свет – близился полдень, и чтобы не страдать в жару от жажды и давления, дон Моген спасался обилием сильно разбавленного вина.

Почёсывая друг о дружку припекаемые жарким солнцем босые ноги, рыцарь глядел из тени на слепящую синеву неба и щурился, испытывая одновременно и боль, и радость от такого зрелища. По лестнице ритмично застучали шаги – Пиго поднялся на второй этаж с глиняным кувшином и кубком в руках.

— Ваше вино, почтенный дон.

— Благодарю, Пиго, ступай, — промычал рыцарь, лениво почёсывая грудь сквозь льняную рубаху.

Но только Пиго собрался сделать шаг к лестнице, как внизу раздался громкий, уверенный стук в дверь.

— Хм, это Ланцо.

Дон Моген опустил ноги и выпрямился в кресле.

— Вы же велели ему не являться сегодня, — проворчал Пиго. – Что за неугомонный сумасброд! И без того был причудливый, а теперь так вообще мудрёный, — бормотал он, спускаясь по лестнице.

— Пусть поднимается ко мне! – крикнул ему вслед дон Моген. – И принеси ещё один кубок.

— Мало нам было причуд его, так теперь вообще незнамо куда деваться от всех этих адских вывертов. Вот мать ещё не знает! Мать-то пожалел бы хоть.

Пиго отворил двери и застыл с раскрытым ртом, вперившись глазами в Чиелу.

— Пиго, доброго дня, — сказал Ланцо после недолгого молчания. – Можно нам войти?

— Как же! Как же, входите, — посторонился лакей, пропуская вперёд Чиелу. – Сеньора, прошу. Прошу вас, проходите. Пожалуйте наверх. Дон ждёт вас… то есть тебя, Ланцо!

Суетясь, Пиго притворил двери и засеменил впереди гостей, чтобы успеть доложить о них дону. Тот уже натянул сапоги и намеревался взяться за вино.

— Почтенный дон, к вам пожаловали… — еле отдышавшись, пробормотал он, взбегая по лестнице.

— Пиго, ты что, перегрелся? – удивился рыцарь. – Зачем докладываешь?

— Там вместе с Ланцо…

— Так пусть поднимутся, сказано же!

— Почтенный дон, — Ланцо вышел из-за спины Пиго, ведя под руку Чиелу. — Простите, что мы без приглашения. Это моя мать сеньора Эспера.

Они оба вежливо склонили перед опешившим рыцарем свои златовласые головы. Тот немедленно поднялся с места, схватил со спинки кресла безрукавный колет и быстро облачился в него. Выйдя к гостям навстречу, дон Моген галантнейше склонился перед Чиелой, и то был необычный поклон — исполненный изящества и почтения, грациозный, почти акробатический. Так кланяются лишь при дворе самым знатным и прекрасным дамам. Чиела густо покраснела. Единственный раз в жизни подобным образом ей кланялся мужчина, возжелавший от неё детей. Глаза его тогда сверкали, на лице играла искренняя улыбка, и весь он сиял любовью и восхищением.

Дон Моген же, подняв голову, взглянул на неё с настороженным любопытством.

— Прошу прощения за вторжение, почтенный дон, — залепетала Чиела, — весьма самонадеянно и дерзко с моей стороны…

— Сударыня, — мягко, но настойчиво перебил её рыцарь, — нет никакой дерзости в том, что вы решили почтить моё жилище своим присутствием. Прошу, располагайтесь, — он жестом указал на два кресла и стол у окна, на котором стоял кувшин и кубок. — Желаете разбавленного вина?

Он усадил Чиелу в кресло и лично наполнил для неё свой кубок, из которого так и не успел испить.

— Позвольте выразить вам свои глубочайшие соболезнования, сеньора. Вашего отца будут поминать добрым словом ещё долгие лета.

— Благодарю вас, — прокашляла Чиела, поспешно сглотнув вино.

— Почтенный дон, — кашлянул и Ланцо, — мне нужно поговорить с вами.

Дон Моген кивнул и указал оруженосцу на дверь, которая вела в покои рыцаря.

— Я вас оставлю ненадолго, — предупредил он Чиелу. — Отдыхайте, сударыня, угощайтесь. Пиго! — окликнул он лакея по дороге в свои покои. — Подливай даме вина, принеси фрукты.

— У нас нет никаких фруктов! — в отчаянии просипел старый лакей.

— Так раздобудь!

— Понял.

Спотыкаясь, Пиго ринулся вниз по лестнице, дон Моген и Ланцо скрылись за дверью спальни — и Чиела осталась одна в светлом, чистом, но скудно обставленном зале.

Она выпила залпом вино и бросилась оправлять платье, стыдясь своего несвежего, утомлённого и пыльного облика. Зелёный лиф с белой шнуровкой был мокрым от пота, горчичного цвета юбка с зелёной каймой испачкана в кладбищенской земле. Золотистые локоны выбились из причёски и растрепались лёгкими блестящими нитями.

Раньше она представляла дона Могена чванливым, нелюдимым стариком, каким он, собственно, и казался всем со стороны. Однако вблизи он выглядел не таким уж и старым, был обходителен и серьёзен и внушал доверие своей решимостью.

Из спальни рыцаря не доносилось ни звука, и Чиела с досадой буровила взглядом тяжёлую дверь, за которой происходил разговор.

Ланцо, войдя в спальню, сразу же перешёл к делу, желая предупредить все возникшие у дона Могена вопросы.

— Почтенный дон, — негромко заговорил он, едва тот притворил дверь, — случилось так, как я и предполагал – я изгнан из дому и лишён права работать на дворе мастерской. Однако произошло также и непредвиденное мною – моя мать, Чиела, оказалась под давлением моего дяди Парио и была вынуждена покинуть отчий дом вместе со мной.

И Ланцо рассказал рыцарю обо всём, что случилось утром, опустив подробности о встрече с великаном и его странном кровавом подарке. Дон Моген молча слушал его, не прерывая ни словом.

— Я привёл её сюда, поскольку считаю сей кров одним из самых достойных и уважаемых, под стать своему хозяину. И я не просто прошу у вас приюта для своей матери, но и надеюсь помочь вам получить с этого выгоду.

— О чём ты? – полюбопытствовал рыцарь.

— На следующей неделе мы выезжаем в Браммо, и на время вашего отсутствия потребуется человек, присматривающий за домом.

Дон Моген кивнул.

— И это должен быть мужчина.

— Вы правы, — согласился Ланцо. – Хороший сторож необходим. Однако вряд ли он будет добросовестно следить за домом — кормить животных, гонять крыс, мести двор. Ведь ему платят лишь за охрану жилища, что уже немалые деньги.

— Продолжай.

— Умелая экономка же сможет сохранить ваш дом в порядке, а погреб – в целости. Ей можно доверить хозяйство, она рачительна, здорова и опытна. К тому же она очень уважает вас, дон. И что самое главное – вам не придётся раскошеливаться. Я обеспечу её сам, все заработанные мною деньги буду отдавать матери.

— Вот как?

Дон Моген прохаживался по спальне, задумчиво оглядывая её прохладные тёмные стены. Сквозь занавешенные плотной синей тканью окна не пробивался яркий солнечный свет, и в комнате всегда царил полумрак, впрочем, как и практически во всём доме, кроме зала. Дон Моген де Кареса любил свой небольшой дом из тёмного камня и был вполне удовлетворён уровнем роскоши своего скромного жилища. Любил он также и экономить, не испытывая особой нужды в бытовых излишествах да изысканных яствах. Пожалуй, единственным затратным пристрастием рыцаря были упорные попытки облагородить собственную землю близ Помоища, где жила горстка крестьян вокруг большого постоялого двора, который и приносил рыцарю основной доход.

Семьи он не имел. Зато имел сносный успех у женщин, хотя в брак вступать не спешил. Шансы заинтересовать состоятельную невесту своего круга были у рыцаря ничтожны, в то время как простые горожанки жадно ловили от него малейшие знаки внимания, да и сам он предпочитал общество простолюдинок. В последние годы особенно приглядывался он к удивительно красивой дочери Эврио Эсперы, который по какой-то таинственной причине совершенно не намеревался выдавать её замуж. Дон со временем догадался, что здесь не обошлось без распоряжений гранда, и оставил попытки привлечь внимание золотоволосой Чиелы.

Сейчас же она сидела в его зале за его столом, пила его вино, а её сын умолял дона принять её на работу.

Дон Моген усмехнулся и с прищуром взглянул на Ланцо.

— Ты знаешь, почему я взял тебя к себе? – вдруг спросил он своего оруженосца.

— Да, почтенный дон. Вы говорили, что при должных усилиях из меня может получиться нечто толковое, а вам не жаль потратить своего времени на толкового ученика.

— Помнишь ли нашу первую встречу?

Ланцо кивнул.

— Конечно, дон. Вы нашли меня близ Помоища. Я не собирался туда соваться, но заблудился, играя с мальчишками. Когда я понял, куда попал, было слишком поздно — под ногами захрустели отбросы, в нос резко ударил смрад помойки. Я поспешил назад, но…

— Там были муравьи.

— Да, они были повсюду.

Дон Моген закивал, внимательно глядя на своего ученика.

— Ты угодил в муравьиное «колесо смерти» – редкое явление муравьиного помешательства. Ты застыл посреди леса, а вокруг тебя тёмной тучей носились тысячи насекомых. Они бежали гигантским хороводом, центром которого ты стал. Ты был невероятно напуган.

— Потому что этот хоровод был совершенно бессмысленным. Та муравьиная масса в бешенстве вращалась вокруг меня до полного изнеможения, усеивая землю трупами. Муравьи были одержимы каким-то стремлением и не соображали как вырваться из этого гибельного муравьеворота. И я не мог пошевелиться, глядя на это массовое хороводное самоубийство. Так и простоял там до позднего вечера, пока вы не нашли меня.

— Я сам испугался, когда тебя заметил, — рассмеялся дон Моген. — Шутка ли приметить в сумерках на лесной опушке бледного мальца, замершего как истукан.

Ланцо рассмеялся ему в ответ.

— Я взял тебя в ученики, — вдруг посерьёзнел рыцарь, — потому, что ты сам взял меня в учителя. Вспомни, в тот вечер ты ехал позади меня и всё спрашивал и спрашивал, засыпал меня вопросами, на которые я едва ли мог дать тебе быстрые внятные ответы. Ты сказал мне тогда: почтенный дон, я стоял над муравьями как бог и мог делать с ними всё что угодно. Я мог и спасти их, прервать этот странный хоровод. Но я ничего не сделал, я испугался их. Они так уверенно неслись в этом круговороте, что я не смел остановить его. Скажите, почтенный дон, а что если наш Бог точно так же боится людей и потому не может прервать войны и несчастья? Он просто боится, что люди набросятся на него, и он погибнет. Скажите же, дон, могу ли я обрести мужество, чтобы самому прерывать людские несчастья? Могу ли я помочь Богу и утешить его, показать ему, что людей не надо бояться? Могу ли я стать таким как вы — рыцарем, что освободил и спас меня?

Мне хотелось ответить на твои вопросы, Ланцо, поэтому я взял тебя к себе, и мне понадобилось несколько лет, чтобы увериться в ответах. Да, ты можешь, Ланцо, поскольку обладаешь стремлением к великому благу. Но, как и всё прочее, великими в жизни твоей будут и радости, и горести, и удачи, и несчастья. Достучаться до бога да очистить ад от зла может желать лишь безумец. Или гений великой силы. И за годы, что мы провели вместе, я узнал тебя достаточно хорошо, чтобы с абсолютной уверенностью заявить, что ты – не безумен.

Я открыл перед тобою свои двери, поскольку ты поразил меня. Как поразила меня задолго до этого и твоя мать. Я был готов впустить её в свой дом ещё десять лет назад. И сейчас, без сомнения, я помогу вам. Она обязательно получит оплачиваемую работу. Я не могу не спасти её, к тому же в большей степени это она спасает меня, придя в мой дом.

Ланцо с радостным удивлением слушал долгую речь дона, и когда тот умолк, он опустился на одно колено, как обычно делал то, чтобы подпоясать рыцаря.

— Благодарю вас, почтенный дон, — сказал он, — я благодарю вас за доброту и великодушие. Я счастлив, что мама останется в вашем доме под вашим покровительством и защитой.

— Встань, Ланцо, — махнул рукой дон Моген. – Ни к чему церемониться. Ничего особенно благотворительного я не совершил.

— Позвольте мне обо всём рассказать маме!

— Она знает, о чём ты собирался попросить меня?

— Нет, дон, — покачал головой Ланцо, — я лишь сказал, что вы можете помочь ей где-нибудь устроиться, что ваше положение будет нам полезным.

Рыцарь довольно кивнул.

— Прекрасно. Ты не обнадёжил, но и не солгал, — он хлопнул широкой ладонью Ланцо по плечу и повлёк его к двери. – Сейчас ступай по своим делам. Я сам поговорю с ней.

— Да, почтенный дон.

— К обеду, разумеется, возвращайся, — добавил дон Моген. – Дел у тебя сегодня невпроворот. Работы предостаточно.

— Именно так, почтенный дон.

Широко улыбаясь, Ланцо выбежал в зал и бросился к матери, которая встревоженно вскочила с места, едва только распахнулась дверь.

Ланцо заключил в объятия оторопевшую Чиелу и шумно выдохнул ей на ухо:

— Я тебя ненадолго оставлю, мама. Мне надо показаться на рынке, и я тотчас вернусь!

Он выпустил её и поспешил к лестнице, махнув на прощание рукой Пиго и дону Могену.

— Подожди! – раздался ему вслед срывающийся, звонкий голос Чиелы. – Ланцо! Вернись немедленно!

— Не волнуйтесь, сударыня, — миролюбиво протянул дон Моген, располагаясь в кресле напротив. – Пусть идёт. Я отпустил его до обеда.

— До обеда?

Рыцарь кивнул. Он взял кубок, который наполнил вином и выставил перед ним Пиго, и приветственно приподнял его над столом.

Дождавшись, когда Пиго услужит и ей, Чиела подняла и свой кубок. Они молча выпили, ибо к разбавленному вину тосты не полагались.

— Кстати об обеде, — дон Моген взглянул на Пиго, — будь добр, накрой на четверых.

— Понял, — неуверенно закивал лакей, косясь на гостью, которая почти не притронулась к нарезанным грушам, раздобытым Пиго в ближайшей лавке.

— Почтенный дон, я благодарю вас за гостеприимство, — столь же неуверенно пробормотала Чиела, — но… мне бы не хотелось причинять вам лишние хлопоты.

— Ну что вы, какие хлопоты!

— И всё же, — Чиела усиленно пыталась подобрать слова, чтобы вежливо выразить весь свой конфуз, — мы не можем остаться у вас просто так. Ланцо, вероятно, договорился с вами о ночлеге… — дон Моген кивнул, — но ведь вы понимаете, как это может выглядеть со стороны. Позвольте мне хотя бы оплатить наш постой. У меня есть свои деньги, отец… оставил мне немного ещё при жизни.

Губы её дрогнули. На усталом вспотевшем лице блеснули слёзы.

— Погодите вы со своими деньгами. Успеется. Выпейте ещё, — дон Моген налил вина в её опустевший кубок и придвинул блюдо с нарезанными грушами. – И угощайтесь же. Ну же, ешьте!

Подождав, пока Чиела набьёт фруктами и вином рот, он принялся рассуждать.

— Вы, вероятно, ищете работу, — начал он скорее утвердительно, чем вопросительно. Чиела, жуя, кивнула. – Что ж, с этим у вас проблем не будет. В порядочных экономках сейчас везде нужда. Вот и я никак не могу найти подходящей кандидатуры. Хотя и требования у меня очень высокие. Тяжко сейчас с этим, ох тяжко.

Он вздохнул и принялся задумчиво грызть целую грушу, уставившись в окно. Чиела перестала жевать.

— А что, очень уж высоки ваши требования, почтенный дон? – осторожно спросила она.

— Очень, — серьёзно ответил рыцарь. – Чертовски высоки. Немыслимо высоки! – Чиела погрустнела. – Однако… вот вы бы, например, идеально подошли. Но я, разумеется, не могу так бесцеремонно предлагать вам на меня работать. Какая, право, была бы бестактность! – добавил он, расслабленно откинувшись на спинку кресла.

— Да… — оторопело пробормотала Чиела. Она приосанилась, села на самый краешек кресла и чопорно сложила на коленях руки. – Но было бы бестактностью с моей стороны просить вас о найме, почтенный дон?

— Ну что вы! – рыцарь удивлённо взглянул на неё, в тайне забавляясь её принуждённой позой. – Постойте… неужели вы так выручите меня? Вы хотели бы получить место?

Чиела уверенно кивнула.

— Я хотела бы, почтенный дон. Это хорошая возможность для меня. Вы, как уважаемый член городского совета, гематопийский рыцарь — лучший вариант, на который я могла рассчитывать.

— Прекрасно! – дон Моген швырнул огрызок в окно и шумно потёр влажные ладони. – Какая неслыханная удача! Сеньора Чиела, вы, безусловно, приняты. Пиго! – гаркнул он. Лакей, сидевший на лестнице и слышавший каждое слово, поднялся в зал и хмуро взглянул на своего господина. – С этого дня сеньора Чиела работает в моём доме. Будь поприветливей, Пиго. Выполняй поручения новой экономки и старайся советоваться с нею.

Лакей оскалил кривые зубы в натянутой заискивающей лыбе и закивал, уставившись на Чиелу как на дикого зверя, по случайности забредшего в дом.

— Да, господин. Хорошо придумали, а то работы-то у меня невпроворот, — прокряхтел он первое, что пришло ему на ум.

— Ну а вы, сеньора, строго его не судите, — рассмеялся рыцарь, — Пиго лишь с виду неотёсан, но на самом деле любит ласковое словцо, да и сам по себе беззлобен.

— Да, господин, — Чиела улыбнулась и склонила голову перед новым хозяином. – Мне хотелось бы осмотреть дом, с вашего позволения.

— Позволяю. Пиго всё вам покажет и поместит вас в комнатке у лестницы на первом этаже.

— Там нет кровати, — напомнил Пиго.

— Немедленно закажи кровать. А пока поставим туда твою.

— Мою?!

— Моя туда не влезет, — развёл руками дон. – Но вы не переживайте, сеньора, комната хоть и маленькая, но светлая — в ней есть окно. Есть там даже ванна, правда, совсем небольшая и деревянная.

— Это просто корыто, — буркнул Пиго.

— Правильно, — кивнул дон. – Поэтому нам нужна новая. Да чтоб самая лучшая.

— Чудеса да и только! – пробормотал себе под нос лакей, дивясь невиданной щедрости хозяина.

— Мне не терпится рассказать Ланцо, — радостно выдохнула Чиела, поднявшись с места. – Жаль он так быстро убежал.

— У него есть свои обязанности перед другими, — пожал плечами дон Моген. – Вы, однако, успеете наговориться за обедом.

— Да, господин.

Чиела склонилась перед ним и медленно направилась к лестнице в сопровождении Пиго, но у ступеней замешкалась и вновь обернулась к хозяину.

— Мне давно хотелось узнать, почтенный дон… ведь вы учитель Ланцо…

— Спрашивайте всё, сеньора Чиела.

— Как вы относитесь к этому его… рынку?

Дон Моген усмехнулся и отставил в сторону кубок.

— Черрийский Знаменный рынок – этакий островок, где в миниатюре представлены основные тяготы повседневной жизни, о которые Ланцо отшлифовал свои идеалы. Его первая большая победа, его первая большая ответственность. Думаю, это будет и первым его большим разочарованием.

— Но некоторые называют Ланцо бандитом, — вздохнула Чиела, пропустив мимо ушей его последние слова. – Говорят о жестокости и дерзости его товарищей и о беспощадности самого Ланцо. Я не могу поверить, что мой добрый Ланцо может быть беспощаден и жесток…

— Языки чесать народ горазд, — перебил её рыцарь. – А ещё за разного рода глупцами водится одна занятная черта – полагают они, что выступающий против палачества сам непременно становится палачом. Но нет, он не палач — он знаменосец стихии, в которой палачам попросту не выжить. Согревающее живой мир солнце губительно для всякого кровопивца и уничтожит его, коль покусится он на светлый божий мир, совершенно естественным испепеляющим жаром.

 

Пересекая горячую площадь в душной толпе, Ланцо уже издалека приметил Фиаче – тот по своему обыкновению обозревал окрестности, стоя на краю каменной чаши фонтана. У его ног на ступенях сидело несколько человек с деревянными кружками в руках. Время прохладительного пития было в самом разгаре, хотя некоторые не отказывали себе и в закусках. На рынке всегда хотелось есть, в носу свербело душком подгоревшего лука и чеснока, а уж у лавки специй ароматы заставляли исходить слюной даже самого сытого покупателя.

По небу ползли громадные облака, заслоняющие слепящее солнце белоснежными ширмами, ветер трепал знамя над площадью и раскидистые струи фонтана, отчего спину Фиаче время от времени окатывало брызгами.

Завидев Ланцо, он спрыгнул на ступени. К нему тут же подтянулись остальные, и вскоре, когда Ланцо прибыл на свой пост и уселся на край чаши, у фонтана собралась порядочная толпа.

Здесь было множество молодых людей разных сословий и достатка. Многие, кто хотел подчеркнуть свою принадлежность к банде, носили на предплечьях белые повязки. Те, кто побогаче, щеголяли вышитым на них солнцем, беднота обходилась обычным тряпьём. Иные избегали обозначений и ничем не выделялись из городской толпы. Однако все бандиты до единого глядели на Ланцо с сочувствием и выражали соболезнования кто как умел. Печали, как и радости, делились на всех, и как в громадной семье целая орава братьев демонстрировала окружающим удивительное единение и уважение друг к другу.

Эта бандитская сходка при всём честном народе, глазеющем на них с опаской и интересом, была почти театральным представлением, на котором каждый мог показаться да щегольнуть удалью на зависть и устрашение зевакам, солдатам и, разумеется, бандитам из соседних территорий.

При всём обожании и уважении, ни раболепия, ни подхалимства в адрес предводителя бандиты Ланцо не допускали. И сам он, хоть и был в центре всеобщего внимания, никак не щеголял важностью собственной персоны, подчёркивая условность своего главенства. Бандиты его были организованы так, чтобы при потере своего главаря не растерялись бы да не разбежались в разные стороны.

— Благодарю всех вас, — сказал Ланцо, выслушав своих собратьев. — Благодарю вас за уважение к моему деду и ко мне. Благодарю вас за искренние слова, искренние дела. Вспоминая всё, что пережили мы вместе, я испытываю гордость за то, что мне довелось водить за собою столь самоотверженных и честных людей. Благодарю вас за веру в меня. И верю я, что после моего скорого отъезда на Знаменной площади по-прежнему будут собираться Подсолнухи, множась числом да удалью.

«Подсолнухи» в ответ одобрительно загалдели. Лица, впрочем, были у них совсем невесёлыми. Скорая разлука с Ланцо пощипывала на сердце горькой печалью. Этот странный человек, частенько глядевший, как заворожённый, куда-то поверх голов своих собратьев, вызывал привычку к себе — к своим долгим, спокойным речам, уверенным, целеустремлённым шагам, и конечно к своему сияющему облику, ставшему настоящей достопримечательностью Знаменной площади. В его манерах чувствовалось истинное рыцарское воспитание, он был одним из немногих, кто умел и любил читать и писать, а потому любил и рассказывать стародавние легенды, почерпнутые им из книг дона Могена. За это он снискал особую любовь самых младших своих сотоварищей, почитавших его сильней чем кого бы то ни было.

— Ну и что же, Ланцо, ты больше сюда не вернёшься? – хмуро спросил его какой-то босой малец в безразмерной рубахе, затянутой широким кушаком.

— Обязательно вернусь. Но мне нужно время.

— У тебя оно есть, — кивнул ему рослый джинет в сапогах и при плаще. Конь его топтался рядом с фонтаном, наслаждаясь брызгами и ветром. – Сколько бы ни заняло времени твоё путешествие, знай, что ты всегда наш Первый.

— Рви когти, не оборачиваясь. Всё одно — кто бы ни пришёл тебе на смену, — поддакнул ему франтовато одетый коренастый здоровяк, — хоть трава не расти, но все будут помнить, что именно ты голова.

— Подсолнухи всегда поворачиваются к солнцу, — пропел долговязый женоподобный блондин в широкополой шляпе, скрывающей глаза, — это неизменно до скончания времён.

— Если что, ты только свистни! – выкрикнул короткостриженый верзила с пробивающейся редкой бородой. – Кинь весточку, и мы вмиг тебя разыщем. Всех крыс передавим.

Ланцо кивал, пожимая всем руки. То была вовсе не последняя их встреча перед отъездом, но братии уже не терпелось высказаться да подбодрить своего главаря.

— Ты станешь рыцарем? – полюбопытствовал лохматый как какаду пострел лет десяти. Он неистово чесался за ушами, словно бродячий щенок, и постоянно мочил голову в фонтане. – Таким как те, на ратуше?

Он указал мокрой рукой на арку. По обеим сторонам от входа на площадь на стенах ратуши красовался громадный барельеф – два всадника в доспехах с копьями, увитыми флагами и увенчанными символом Струн. Над одним всадником было выбито лучистое солнце, из которого проливался дождь, над вторым — водная гладь, полыхающая огнём.

— Приложу все усилия, — откликнулся Ланцо, усмехнувшись. – А сил и желания у меня предостаточно.

Он подмигнул мальчишке, сверкнув улыбкой, и тот счастливо ухмыльнулся в ответ.

— Неа, я думаю, ты не станешь как они, — мальчик пренебрежительно махнул рукой. Тут же кто-то толкнул его в грудь и под общий хохот он шлёпнулся в фонтан. – Ты станешь ещё громаднее! – проорал он, выкарабкиваясь и сплёвывая воду. – Ещё сильнее!

Его братия тут же одобрительно поддакнула этим словам, бандиты заулюлюкали и принялись наперебой обсуждать блистательное будущее Ланцо, а заодно и своё. Но Ланцо вдруг требовательно поднял руку. Все смолкли и уставились туда, куда он указывал ладонью.

— Подойди.

К фонтану робко приблизился мальчик. Он испуганно озирался на бандитов и медленно брёл к Ланцо, теребя в руках шапочку послушника.

— Тебя прислал отец Дуч? — спросил Ланцо, быстро признав в нём сироту из приюта при монастыре Святого Пера.

— Да, сударь, — пробормотал мальчик. — Он велел вам передать, чтобы вы срочно явились в монастырь.

— Что случилось? — насторожился Ланцо.

— Он сказал, что вы должны разобраться и защитить нас… – сбивчиво рассказывал мальчик, — там старуху кто-то обкорнал. Чудную эту. Эппа звать её.

— Обкорнал? — Ланцо моментально вскочил.

— Ну да. Корноухая она теперь. Вся голова перевязана! Крови была целая река! — мальчик осмелел и задрал нос, довольный тем вниманием, с которым его слушали.

— Кто это сделал?

— Незнамо кто, — пожал плечами сирота, — какой-то злодей. Отец Дуч, наверное, попросит вас поймать его.

— Где её нашли?

— У монастыря Святой Черезиты. Она там живёт. Это совсем рядом с нами. Отец Дуч говорит, что…

Ланцо уже не слушал его.

— Расходимся!

Бандиты моментально рассыпались в разные стороны, остались лишь Фиаче и ещё двое, на которых Ланцо указал пальцем.

Вслед за Ланцо они поспешили прочь с площади, мальчишка припустил за ними.

— А я и думаю – куда подевалась эта полоумная пустомеля? – на бегу восклицал Фиаче. – Не припомню даже дня, когда её не бывало на рынке.

— Уши, Фиаче, уши! – тяжело дыша, прокричал Ланцо.

— Ага… — отозвался тот. – Это неспроста. Судя по всему, кто-то бросает нам вызов.

Женский монастырь располагался в городе и был втиснут между массивными зданиями суда и госпиталя, с которым имел сообщение. Две строгие монахини в чёрном пропустили Ланцо с людьми во внутренний дворик и отвели в сарай, где и жила юродивая. Там, среди сложенных друг на друга корыт, ушатов и мётел на нехитром топчане из трёх сбитых ящиков и матраса, набитого соломой, лежала Эппа. Голова её была перевязана тканью, платье измазано кровью. Руки её также были в крови, как и волосы, пышным чёрным снопом торчащие из-под бинтов. Она выглядывала из перевязи одним левым глазом и, увидав, Ланцо, принялась метаться по постели и хрипло выкрикивать его имя.

Отец Дуч, сидевший тут же на перевёрнутом бочонке, всплеснул руками и покачал головой:

— Ну, как я и думал. Уж увидев тебя, Ланцо, авось и скажет хоть слово, а то и расскажет, как всё было.

— Она не говорит?

— Со мною нет, — покачал головой священник. – Думаю, она вообще толком не понимает, чего от неё хотят. Блажная головой! А расспросить её невозможно – она оглохла. Не просто уши ей оторвали – искромсано там донельзя. Сущее зло сотворило такое!

— Как это произошло?

— Сёстры нашли её поутру у ворот. Она сидела, прислонившись к стене, и заливала кровью улицу. Очевидно, она пыталась добраться раненная до монастыря, да не хватило ей нескольких шагов. Сёстры укрыли её раны и опоили. Однако страдает блаженная, не переставая. Такого не бывало доселе в Черре, чтобы божьих малоумных калечили… Грех страшный. Ох, Господи, убереги!

Отец Дуч вскинул ладонь, растопыренными пальцами изображая священные Струны и словно бы заслоняясь от невидимых врагов. Ланцо медленно присел у ложа Эппы и осторожно взял её за руку.

— Эппа, — тихо позвал он её, тут же вспомнив, что она не услышит ни звука.

Однако та уловила движение его губ и внезапно усмехнулась.

— Ланцо-Ланцо! – громко произнесла она. – Что ж ты нос повесил? Пышешь жалостью ко мне, хочешь правды. А правда тебе совсем не понравится, молодой человек. Оттого и жалость твоя тут же угаснет.

Она перевела дух и отпила из миски, которую поднёс ей Ланцо.

— Ох, как глаза твои горят! Но ты потуши свои страсти, дитя моё, да выслушай меня на холодную голову. Я скажу тебе, кто искалечил меня. Это была я сама.

Да, Ланцо, это я отрезала себе уши. Я понимаю твоё недоумение и недоверие, однако же, прими эту правду, мой друг.

Все говорят, что блаженные слышат Бога. Слышат голос небесный и от того сходят с ума, и мелет их язык что ни попадя, освободившись от власти греховного разума. Но вот тебе ещё одна правда — ничьих голосов в голове моей не слыхать! Ни Бог, ни Скверна не удостаивают меня беседой. Лишь свои собственные мысли слышу я. Но слышу смутно. Перебивает их грохот солдатских сапог по дорогам, лязг оружия и вопли раненых. Громче мыслей шипит клеветник, порицает священник, проклинает крестьянин. Хочется слышать мне, как голубь вздыхает, но слышу лишь как вздыхает висельник последний свой раз. Хочется слышать, как трескается краска на старой церковной фреске, но слышу лишь, как трещат кости забитых камнями женщин. Хочется слышать, как пыль ложится на плечи статуй, но слышу лишь как ложатся золотые монеты в карманы мерзавцев. Как падает на каменный пол солнечный свет хотелось бы услышать хоть раз, но слышу лишь, как падают тела убитых мужчин.

О, Ланцо! Слышал ли ты хоть раз слова любви? Не пьяный лепет, не лживую лесть, не угодливый комплимент, надеющийся на пару монет. Истинное признание доводилось ли слышать тебе? Когда говорят не только губы, но и глаза, и лицо, и тело — всё в человеке становится мягким как грудь робкой птахи и сияющим как кошачья шёрстка. Искренностью поражает признание. А искренность — дорогой подарок в любые времена при любых обстоятельствах. Истинное наслаждение слышать её. И бережно хранить в себе это сокровище как средоточие, сердце всего услышанного.

Но представь же, Ланцо, как сердце это покрывается пятнами, тёмными влажными пятнами. И сжав его в панике, ты обнаруживаешь внутри лишь гной, бесполезный бесчувственный гной. Сгнила вся искренность в тот миг, когда, предав моё доверие, у меня вырвали силой то, что я готова была подарить. Словно щит из прогнивших досок скрывала она одержимость и похоть, жестокость и спесь. И, ранив тело моё, не принесла большей боли, чем разуму, который был обманут и предан, приняв слова любви, прекрасней которых нет на свете.

Поднявшись и отряхнувшись, я поняла, что могу пережить и это. И пусть делают с моим телом что хотят. Пусть бьют, плюют и насилуют, пусть режут и казнят. Ибо мне не спрятаться, не затаиться подобно червю — и не желаю я того! Не червь я, но человек, который хочет жить!

Но не желаю я слышать отныне ни слова, ни звука, исторгнутого человечеством. Пусть тишина будет моей искренностью и правдой. И в тишине, глядя на всё, что происходит с людьми, мне не так уж и страшно, Ланцо. Безмолвие не ранит! То не раны мои, но обломки цепей. Я свободна от лжи, от хлюпанья крови, от гнусного смеха и брани. Я свободна от человеческого крика! Что может быть ужасней и страшней, чем вопль человеческий?

…Последние слова Эппа громко прокричала Ланцо в лицо, схватив его за ворот рубахи. Перевязь её увлажнилась слезами.

Ланцо прижал её руку к своей щеке и долго держал так, не сводя глаз с её перебинтованного лица.

— Вот как всё вышло, — протянул отец Дуч, неловко всплеснув руками. – Известное ведь дело — увечат себя лишь истинно блаженные, богом меченные. Не думал, что мне выпадет честь лицезреть такое чудо. Чудо божьего возмездия греховной плоти.

Священник утёр вспотевшей пятернёй своё широкое седое лицо, будто поправив его как покосившуюся картину. Он елейно улыбался и понимающе кивал, глядя на Эппу с щемящей отеческой теплотой – по всему было ясно, что отец Дуч совершенно успокоился и удовлетворился рассказом Эппы и теперь мысленно предвкушал свою новую страстную проповедь. А уж что скажет его святейшество, когда узнает из письма о такой значимой юродивой под его ведомством… Глаза священника заблестели. То были и слёзы счастья от предстоящих похвал да прибыли, и слёзы благоговения, которое прорезалось от сладостных мыслей о престиже прихода с такой существенной юродивой.

Ланцо обернулся и метнул на него суровый взгляд.

— Отец Дуч, выйдем во двор, — тихо обратился он к священнику.

Мужчины гурьбой высыпали из сарая.

— Что за чертовщина! – громко выругался Фиаче. Монахини, с шумом метущие двор, неодобрительно покосились на него. – Она совсем ополоумела!

— Кто-нибудь понял что-либо из всего бреда, что она несла? – поинтересовался высокий бандит в широкополой шляпе.

— Её изнасиловали, — кратко ответил Ланцо.

— Но кто же?! – гаркнул Фиаче, вновь обратив на себя внимание монахинь.

— Пока не ясно.

— Мудры блаженные, — изрёк отец Дуч. – Осознала она свой грех и наказала плоть свою за стыд и порок. И тем очистилась. Неразумна сама и являет собою чистый промысел божий и пример как должно поступать всякому, кого коснулась Скверна, оборони, Господи.

Мальчик-сирота слушал его, раскрыв рот. Ланцо отвернулся.

— Завтра не ждите меня на площади, — сказал он Фиаче.

— Что ты задумал?

— Я буду здесь, с Эппой.

— Зачем она тебе сдалась?

— Я хочу с ней поговорить.

Фиаче удивлённо вскинул брови.

— Едва ли тебе удастся провернуть это с глухой.

— Скорей говорить будет она. Мне же нечего ей сказать. Я буду слушать.

Фиаче пожал плечами.

— Как скажешь.

Ланцо снова заглянул в сарай и обнаружил Эппу спящей. Он укрыл её пледом, попрощался с монахинями и стремительно покинул монастырь.

 

Фиаче медленно ехал по сумеречным городским улицам, размышляя о случившемся с Эппой. Этот тихий, сонный вечер был напоен ароматом увивающих карнизы глициний и тонким, свежим грозовым предчувствием.

Фиаче хмурился и поглядывал на небо. В окнах над ним трепетали занавески, разлетались по укромным гнёздам стрижи — на город наползали тучи, подувал восточный ветер, и было совершенно очевидно, что вскоре грянет ливень.

Впрочем, Фиаче пребывал в дурном настроении вовсе не из-за предстоящего дождя. Его глубоко возмущало произошедшее в монастыре, и он с негодованием и некоторой тревогой думал о том, что вконец ополоумевшая Эппа может навредить и Ланцо, который взялся её опекать. Кто знает, что ей в голову взбредёт? Фиаче помрачнел пуще грозовой тучи. От человека, способного так искалечить и опорочить себя, жди беды. Едва ли можно доверять столь раненной и опьянённой насилием душе…

Вскоре настроение у него испортилось ещё сильнее — грянул дождь. Крупные капли забили ему по носу, макушке, плечам, потекли за шиворот ручьи. Конь прядал ушами и тряс мордой, стряхивая с себя воду. Вскоре оба они совершенно вымокли, и когда подъехали к нужному дому, суровый Фиаче поначалу даже обрадовался, оказавшись под крышей. Однако вспомнив, с кем ему предстояло встретиться, он окончательно потерял всякое расположение духа.

Дом принадлежал счетоводу-игульберцу, который редко бывал в Черре и без конца мотался по стране и загранице, а потому редки здесь были и приёмы гостей, тем более что местных хозяин совершенно не жаловал, привечая большинством заезжих таинственных личностей при охране и оружии. Был он столь жуликоватого и высокомерного вида, что Фиаче просто диву давался, как можно было вести финансовые дела со столь подозрительным типом. Однако дела велись, и велись, судя по всему, весьма успешно, поскольку игульберец совершенно не бедствовал и окружил себя не только роскошью, но и целой толпой крепких рослых джинетов.

Физиономией и вывертами поразительно напоминающий мурену, хозяин дома притаился в своём громадном глубоком кресле и сквозь расставленные на столе бутылки и подсвечники хищно уставился на вошедшего Фиаче.

— Добрый вечер, молодой Фуринотти! – с наигранным радушием пропел он. – Прошу, присоединяйтесь к нашей дружной компании и скромному ужину. Прошу! – повторил он, указав ладонью на свободное кресло у стола. Фиаче послушно сел.

Игульберец беззастенчиво рассматривал его, явно забавляясь, как и оба его гостя, развалившиеся в креслах напротив Фиаче.

— Добрый вечер, гант, — сказал один из них. – Отчего вы так мрачны, будто прирезали кого-то по дороге к нам?

Он был светловолос, выбрит и пышно разодет, и весь облик его явно говорил о том, что прибыл он из Браммо, где при дворе гранда были в моде вычурные кружевные воротники, вырывающиеся из горловины дублета как морская пена. Его спутник был старше и обладал короткой кудрявой бородой с проседью. Он был скромнее одет, зато держался с большим достоинством и лишь сдержанно кивнул Фиаче вместо приветствия.

— Гант насквозь промок, — изрёк он.

— Прошу, обогрейтесь и обсохните у камина, — тут же предложил хозяин дома, растянувшись в хищной улыбке большим как у мурены ртом. — Будьте как дома, господин Фуринотти! Расслабьтесь же, вы среди своих. Передайте слуге одежду, и он вычистит и просушит её.

— Обойдусь, — процедил, наконец, Фиаче.

— Ну как знаете, но всё же это вы совершенно зря.

Фиаче подали кубок вина. Слуга принялся предлагать ему какие-то кушанья, изобилующие на столе, но Фиаче лишь отмахнулся от него.

— Итак, Фуринотти, — пышно разодетый дружелюбно улыбнулся и, сложив руки на столе, подался вперёд, — рассказывайте, как у вас тут обстоят дела?

— Сносно.

— Как за последнее время проявил себя Ланцо?

— Блистательно, — проскрежетал зубами Фиаче, раздражаясь от своеобразного допроса всё больше, — впрочем, как всегда.

— Как продвигается его подготовка к турниру?

— Ланцо — первейший боец Черры, он великолепно обучен и тренирован. Этот старый дон Моген носится с ним как с главным достижением своей жизни.

— Про его боевые качества мы наслышаны, — усмехнулся пышно разодетый. – Готов ли он принять перемены, которые сулит ему победа на турнире? Что он говорил вам по этому поводу, Фуринотти?

Фиаче пожал плечами.

— Ничего определённого. Впрочем, Ланцо твёрдо настроен на победу, а значит, вполне осознаёт свои шаги после обретения меча.

— Значит, он осознаёт и то, что не вернётся больше в Черру?

— Он совершенно точно не намеревается возвращаться сюда в ближайшее время.

— Что ж, вот и славно! – одобрил кудрявый бородач, подставляя кубок слуге с кувшином вина. — Он по-прежнему раздаёт заработанные деньги?

— Отдаёт весь остаток нуждающимся.

И вино, и слова Фиаче цедил сквозь зубы, хмуро поглядывая в предовольные лица своих собеседников.

— Потрясающее, трогающее до глубины души ребячество, — протянул вдруг хозяин дома.

Фиаче метнул на него злобный взгляд. Тот продолжал.

— Этот жалостливый, но крайне недальновидный юноша не понимает, что эти подачки не принесут пользы и счастья прощелыгам и отбросам, которых он одаривает. Деньги должны двигаться и работать – только тогда можно получить выгоду и возможности, чтобы оторвать ноги от земли и начать рассекать проблему с ощутимым успехом.

— Ланцо не собирается рассекать бедность и опекать всех обездоленных, у него полно дел поважнее, — презрительно бросил Фиаче, после чего залпом осушил кубок.

— Верное замечание, — похвалил кудрявый бородач. – Полагаю, юный Ланцо наигрался в благородного бандита и теперь, в преддверии столь важного события, — он сделал паузу, оправляя бархатные рукава, — накануне турнира переосмыслил свои цели и приоритеты, и как зрелый мужчина готов занять положение, предписанное ему.

Пышно разодетый согласно закивал в ответ на речь своего спутника. Фиаче возмущённо фыркнул.

— Наигрался? Ланцо всегда всем сердцем болел за наше дело, за каждого из нас! – Фиаче указал пальцем куда-то в сторону. – Он много раз рисковал жизнью ради общего успеха, ради команды. То была вовсе не игра. Порядок, мир и покой на улицах города он всегда ценил больше себя самого, и не щадил себя ни разу, когда было необходимо дать отпор ублюдкам, торгующим детьми и ядами посреди бела дня.

— Благородный! Благородный молодой человек, сразу видно, — насмешливо заохал хозяин дома, — несколько слабоумный, правда.

— Фуринотти, ведь вы понимаете, что Ланцо всегда был под наблюдением, — устало произнёс бородач, — что только наш благородный гранд-сеньор может наводить порядки на рынках и улицах по всей Мальпре, и что лишь он один держит в узде всех, кто пытается контролировать мальпранские города. И не важно, — многозначительно добавил он, — законным или беззаконным путём. Сеньору обязаны все – и доны, и ганты, и бурмистры, и бандиты. Вашему Ланцо просто дали порезвиться в своё удовольствие и утолить жажду справедливости, дали убить неугодного, накормить голодного. Господин простил ему всё – рынок, свою долю от сборов, и даже полное равнодушие к своей персоне. Так сильна любовь отца к сыну.

Фиаче вскочил.

— Вы думаете, что если гранд украдкой следил за Ланцо, тот вдруг растерял свою честь, самоотверженность и всеобщее уважение? Он ничего не знает о том, что его собственный отец покрывает омерзительные делишки подлецов и душегубов, которые мнят себя уважаемыми господами! И в своём неведении он и вправду куда благороднее, чем ваш бесчестный гранд, который бросил сына с его матерью и при том пытается разыгрывать любящего папашу.

Бородач и пышно разодетый переглянулись.

— Полегче, Фуринотти, — миролюбиво произнёс бородач, — сеньор сделал многое для Ланцо, вы не станете этого отрицать. Он навещал его, когда тот был ребёнком. Уже тогда никто не мог оспаривать их фамильного сходства, и сеньор признал его своим бастардом. Однако клятва, к которой сеньора Чиела вынудила юного сына, не позволяла им более видеться, и благородный сеньор с великим уважением отнёсся к клятве Ланцо, признавая соблюдение чести и верности превыше своего стремления воссоединиться с сыном. Но мог ли он бросить его на произвол судьбы? Отнюдь, молодой гант. Он приглядывал за ним и запретил старому Эспере отдавать Ланцо на воспитание в другую семью – иными словами запретил его матери вступать в брак.

— А вот вы тот ещё фрукт, Фуринотти, — усмехнулся пышно разодетый, опершись щекой на кулак, — ведь вы всё время лгали своему предводителю, другу, брату. Разыгрывали перед ним верного клеврета, а сами на ваших вылазках, вероятно, позёвывали в кулак, зная, что Ланцо ничего не грозит. Да пользовались случаем, чтобы всласть подурачиться под эгидой могущественного сеньора.

Фиаче молчал, стиснув зубы, хоть с его языка и рвалось множество оскорблений. Впрочем, с людьми гранда он ссориться не планировал, поэтому решил выместить своё возмущение на игульберце.

— А кого это ты там назвал слабоумным, косомордый? – прорычал он в его сторону.

Хозяин дома невозмутимо грыз жаренную птичью ногу.

— Гематопийцы все слабоумные, — ответил он с набитым ртом, подмигнув Фиаче, — слабы не только мозгами, но и на передок. Вот, например, и гранд отличился – настрогал себе бастардов, а в кучу собрать их не может. Дурость, не иначе. Фамильная черта, видать, у всех Вольфорте де Мальпра – этот ваш Ланцо не далеко ушёл от папаши. Чтоб бандит не знал своего сеньора… ясное дело – слабоумный. Или придуривается, что абсолютно равнозначно.

Фиаче в гневе раздувал ноздри, изумляясь оскорблениям игульберца.

— И вы… вы будете так спокойно это слушать?! – тяжело дыша от возмущения, воззвал он к людям гранда, которые покатывались со смеху в своих креслах. – Этот предатель поносит не только вашего господина и его семью, но и весь гемский народ! Таким вырывают языки и вешают на площадях в жару! Такие…

— «Такие» работают на благо гемского народа, — смеясь, прервал его пышно разодетый, — и как бы ни плевались ядом, будут и дальше служить грандам и потентату, ведь те платят им золотом. Эти ренегаты, мошенники и воры – идеальные клевреты, дорогой Фуринотти. Они беспринципны, бесчестны, циничны и самонадеянны – они просто созданы для виселицы, не так ли? Иметь их при себе — счастье для гранда. Всегда есть кого обвинить да повесить, когда народ требует справедливости.

— Так ведь, господин Ха Пакс? – уточнил у игульберца бородач. Тот неопределённо махнул рукой.

— Вешают недоумков, которые не смогли додуматься повысить собственную значимость в глазах сеньора. Я же слишком незаменим, чтобы бояться участи козла отпущения.

— Все они так говорят, — обратился к Фиаче бородач, махнув на игульберца рукой. – Впрочем, мы отвлеклись. Вернёмся же к разговору о предстоящем турнире. Итак, вы выезжаете послезавтра, — Фиаче кивнул. – Едете все вместе, так? Это дело вы уладили, — Фиаче снова кивнул. — Три дня займёт дорога. Значит, приедете вы за два дня до турнира. Турнирное распределение уже будет в самом разгаре, поэтому не медлите и внесите свои имена как можно скорее. После этого езжайте к дому, адрес которого указан здесь, — бородач протянул Фиаче клочок бумаги. – Это ваше жильё на всё время турнира.

— Но дон Лестрезо уже заказал для всех комнаты на хорошем постоялом дворе, — возразил Фиаче.

— На постоялом дворе? – усмехнулся пышно разодетый. – Этот роскошный дом принадлежит сеньору. И он велел, чтобы Ланцо был размещён именно там.

— Это же самый центр города! – вскричал Фиаче, прочитав адрес на бумажке. – Снять там жильё совершенно невозможно, даже имея особые связи — это немыслимо дорого во время турниров! Как я вообще объясню этот дом дону Лестрезо и остальным? Да это и не дом, это замок. Погодите… это же городская ратуша!

— Что-нибудь придумаете, Фуринотти. Вам не впервой врать и изворачиваться. Ваша задача ясна – доставить Ланцо по адресу. Как вы это сделаете – не наша забота. Выполняйте то, что от вас требуется.

Фиаче смял бумажку и швырнул её на стол. Он потёр лицо ладонью и лихорадочно забарабанил пальцами по щеке. Площадь Святого Чердо, особняк «Красные Крыши» – таким жильём не побрезговал бы и сам потентат. Осталось убедить дона Лестрезо в том, что замок свалился на их головы по счастливой и невинной случайности.

 

 

Следующая глава

Предыдущая глава