Несмотря на жару, накрывавшую Браммо горячим куполом, на узких тёмных улицах царила прохлада. Многоэтажные сутулые дома нависали над проходами, напоминавшими скорее случайные щели меж зданий. Бесчисленные эркеры, порой, и вовсе скрывали солнечный свет.

Город отчаянно тянулся вверх, пытаясь вместить своё избыточное население, которое готово было ютиться в любой самой тесной каморке, в любом самом хлипком эркере, лишь бы зацепиться в столице, которая поражала своей роскошью, перемешанной с нищетой, как дорогая пшеница, разбавленная дешёвым просом. Здесь запросто можно было встретить на кривой и пыльной улочке среди косых домишек стройную знойную красавицу, звенящую золотыми браслетами на смуглых запястьях. То могла быть и дочь зеленщика, щеголяющая подарками от поклонника, которые тот вскоре виновато или же нагло попросит обратно, то могла быть и девица лёгкого нрава, которая не боясь могла гулять по улицам, опекаемая хозяином. Могла забрести в трущобы и знать, за которой по пятам шагали гордые джинеты, — именно в трущобах под покровом грязных балдахинов и грязных простыней, за грязными столами и дверьми приличный человек с деньгами порой искал не менее грязных и совершенно неприличных удовольствий.

Заработать и урвать свой кусок здесь мог практически каждый. Богачи, растроганные собственным благочестием, охотно раздавали милостыню, нищие, множась день ото дня, с большим рвением её принимали. Торговали здесь всем чем только можно: мясом, зерном, тканью, бирюзой, травами, слухами, собой – на всё был свой покупатель и ценник. Ознакомиться с примерной стоимостью, чего бы ни желала душа, можно было на любой крупной улице или площади, где ошивался самый разномастный люд в поисках заработка.

Там же, на запутанных шумных улицах Браммо, коротали время в поисках крупной рыбы и охотники за головами, приглядывающиеся к каждому приезжему. Они могли опознать любого мало-мальски знаменитого человека в Гематопии, знали наизусть гербы всех представителей дворянства и особые приметы самых разыскиваемых преступников. Поэтому не было ничего удивительного в том, что как только Ланцо вступил в Браммо, весть о нём моментально разлетелась по всему городу. И пока он вслед за Фиаче пробирался по многолюдным улицам, любуясь городскими арками, монументальными мостами, пёстрыми лодками рыбаков и пёстрыми витражами величественных церквей, за ним пристально следили и собирали попутно целый ворох слухов и сплетен, сдабривая их домыслами и враньём.

Наблюдательный Ланцо довольно быстро заметил слежку за собой и имел по этому поводу свои соображения. Его мало волновало внимание к собственной персоне со стороны отдельных подозрительных личностей, гораздо большую настороженность у него вызывали великаны, время от времени вырастающие из толпы словно струи гейзеров и провожающие его взглядами. Были там уже знакомые ему великан с мечом-языком и великан с кулаком вместо головы, изредка вдалеке появлялся скрюченный, которого Ланцо боялся больше всех. Скрюченный, впрочем, совершенно бесстрастно шагал по улицам и не обращал на Ланцо никакого внимания. Иногда он вставал на карачки и, изогнувшись в три погибели, лез в дверные проёмы домов. Наверняка, чтобы выскоблить кого-нибудь… Ланцо поёжился.

Но был там и новый великан, доселе незнакомый Ланцо. Вырастая из толпы, всасывая достаточно людей, он составлял из себя поистине странное существо и лез на крыши домов, где и обретался, возвышаясь над всем городом и прочими великанами. Он имел телосложение атлета, роскошную гриву волос, выточенную из светлого мрамора, однако вовсе не имел лица – вместо него бурел бесформенный кусок мяса, кровавый и рыхлый, точно комок говяжьего фарша. Не угадывались ни глаза, ни нос, даже рта не имел странный великан. Кусок мяса постоянно трансформировался, словно пережёвывая вращающихся в нём людей, но как ни пытался великан, составить лицо у него не выходило. С висков и подбородка свисали лохмотья кожи, кожей были обтянуты и мощные человеческие ноги. Выше пояса, однако, великан был каменным как статуя, живая, подвижная статуя, резво поигрывающая мышцами – точёный торс с идеальной мускулатурой ни на секунду не прекращал двигаться.

Великан забирался на дома и арки и, низко склонившись над дорогой, тянулся своей кровавой раной к проезжающему Ланцо. Тот успел заметить, как кусок мяса на миг приобрёл черты его собственного лица, и поскорее отвёл взгляд, не на шутку испугавшись этой метаморфозы.

Вскоре он заметил ещё одну страшную особенность незнакомого великана, который, как и прочие, то распадался, то собирался вновь. Сплетаясь из человеческих тел в единую форму, захватывал он и тела остальных великанов, беспрепятственно всасывая их в своё нутро. Те охотно тянулись к нему, ныряли в него, впечатывались, растворялись в нём словно мука в воде, отчего он многократно возрастал и возвышался над улицами как настоящий титан, которому столь тесно было в городе, что лез он на крыши и стремился к свободе, при том, что стремился и вширь, постоянно подбирая всё больше народу. От поглощённых собою великанов он перенимал отличительные черты и так вооружился ядовитым языком-мечом, который сжимал сращенными в вечный кулак пальцами.

В конце концов Ланцо, почти не соображая где находится и куда движется, опустил голову и словно в полусне поник в седле, лишь изредка приподнимая взгляд, чтобы увидеть спину Фиаче. Тот что-то громко и весело рассказывал, бурно жестикулируя руками и временами оборачиваясь к Ланцо, который отвечал рассеянно и невпопад и не испытал никакого восторга и удивления, когда они прибыли к месту назначения – на площадь Святого Чердо к самым ступеням дворца «Красные Крыши».

Словно во сне поднялся он вслед за рыцарями на массивное крыльцо, крыша которого – она же балкон, ограждённый балюстрадой, – поддерживалась длинной аркадой. Их вежливо встретили и препроводили в распахнутые двери. Ланцо шёл позади дона Могена, сосредоточенно уставившись в пол из тёмного камня. Он вовсе не обратил внимания на роскошную обстановку дома – большие залы с балкончиками и арками, высокие потолки, громадные напольные и настенные подсвечники, барельефы и гобелены на стенах. Однако он всё же зацепил взглядом яркие штандарты, которые несомненно принадлежали семейству Вольфорте де Мальпра и были известны любому мальпранцу своим красным фоном с пятью вертикальными полосами – длинной центральной белого цвета и короткими жёлтыми по бокам. Ланцо не нашёл ничего удивительного в подобном украшении помещений, решив, что в Браммо именно так полагалось повсеместно отмечать величие сеньора-правителя Мальпры. Тем более что обилие красных знамён разбавляли самые разнообразные и разноцветные знамёна прочих мальпранских дворян, висевшие, однако, по углам да где придётся.

— …конечно не ожидал скромного, воздержанного жилища, но это несомненно лучше всяких ожиданий. А ты что скажешь, Ланцо? – донёсся до него голос дона Могена. – Ланцо?

Тот вздрогнул и поднял взгляд на рыцаря.

— Разумеется, дон. Отличное жилище.

Ответом ему был всеобщий смех.

— Да что с тобой? – удивлённо спросил Фиаче. – Ты оглянись! Неимоверная роскошь! И так по всему дворцу.

— Дворцу?

Ланцо обвёл глазами помещение, куда их привели. Это был небольшой уютный зал с широким камином, над которым красовался барельеф, изображающий охоту на рысей. Тут же на стенах между сверкающими клинками великолепного оружия висели звериные шкуры, принадлежавшие, без сомнения, тем самым рысям. Шкуры были наброшены и на кресла, где попросили расположиться гостей. По углам стояли громадные блестящие подсвечники, у стен – скамьи, застеленные расшитыми золочёной нитью тканями.

Доны ожидали своих слуг, которых обещали вскоре привести, а затем препроводить всю компанию по личным комнатам. Ланцо и Фиаче опустились на скамью под гобеленом, на котором также были изображены сцены охоты мальпранского гранда, окруженного трубачами и знаменосцами. Деревянный бурый потолок над ними местами алел в лучах заходящего солнца, бьющих в маленькие окна. «Палисандровый» — подумал Ланцо, разглядывая причудливый древесный узор на потолочных балках, — «и впрямь роскошь…».

— Мы находимся в ратуше, — напомнил дон Лестрезо. – Вернее в южном её крыле, где принимают гостей. Она, как видишь, несколько отличается от черрийской. Здание подарил городу гранд Вольфорте, когда старую ратушу снесли, а площадь отвели под застройку. Здесь, у собора Святого Чердо снесли сгоревший деревянный рынок да замостили площадь новую, аккурат неподалёку от замка Фольчер. Ратуша пришлась здесь к месту.

Посреди зала стоял небольшой шестигранный стол с причудливыми бронзовыми ножками в виде звериных лап. Дон Лестрезо, неторопливо прохаживаясь по залу с лёгкой непринуждённостью и видом завсегдатая местных чертогов, добрался до стола и взял серебряный кувшин, полный вина. Вопросительно взглянув на своих спутников, он разлил вино по кубкам, и все немедленно присоединились к нему, чтобы с гулким звоном дружно выпить за приезд.

— Отчего стол стоит так далеко от камина? – удивился Ланцо, оглядываясь на свою скамью.

— Господам он ни к чему, здесь вино подают слуги, — усмехнулся Фиаче. – Господа валяются на шкурах и обычно курят, пьют или дрыхнут.

— Ваша правда, гант Фуринотти, — согласился дон Моген. – Это не трапезная. Здесь, очевидно, отдыхают высокие гости. И вот уж не думал, что мне доведётся затесаться среди них. Отдаю тебе должное, Лестрезо, ты высоко скакнул, — добавил он, с прищуром глянув на рыцаря.

— Не без протекции, Моген, не без протекции! – дон Лестрезо сделал неопределённый жест рукой и махнул куда-то в сторону дверного проёма, словно именно там скрывался его таинственный покровитель.

В коридоре как раз послышался топот и вскоре в зал, кланяясь по очереди, вошли слуги. Предводительствовал им долговязый и прямой как жердь управитель, который с холодной чопорностью, не глядя на гостей, и, похоже, вовсе никуда не глядя, но мастерски затаив зрачки под почти полностью опущенными веками, любезно пригласил всех проследовать за ним. В толпе слуг мелькал сутулый рыжий балахон Пиго, а также широкоплечий чёрный кафтан лакея дона Лестрезо – медлительного и довольно безыскусного парня, любившего приударять за любой встречной девицей.

Рыцарей развели по комнатам, где и оставили каждого в компании своего лакея и оруженосца. Управитель торжественно пообещал, что к трапезе попросят довольно скоро, и лакеям господ надобно явиться на кухню заблаговременно, чтобы подготовиться и услужить хозяевам в соответствии с их требованиями. Пиго почесал в затылке, но постепенно сообразил, что ему надлежало лишь выбрать из предложенной еду, которую предпочитает его дон, и доставить её к столу.

— Суета, болтовня, — заворчал он, едва за управителем закрылась тяжёлая дубовая дверь в покои дона Могена.

— А ты как хотел, Пиго? – рассмеялся рыцарь. – Пообвыкся у себя там на кухне в подвале, словно совсем света божьего не видал. Так теперь уж проморгайся да не зевай, чтобы не осрамиться, соблюдай этикет.

Пиго, не прекращая ворчать, принялся распаковывать узлы, чтобы подобрать платье и переодеть своего господина к ужину. Ланцо по своему обыкновению опустился на одно колено перед рыцарем, чтобы распоясать его и позаботиться об оружии.

— Всё в порядке? – дон Моген глянул на него сверху вниз.

— Конечно, дон.

— Ланцо, я вижу, ты еле двигаешься от напряжения, — возразил рыцарь. – Что случилось? Ты опять что-то увидел или тебе не по нраву пришлось наше пристанище?

— Чудесное пристанище, — улыбнулся Ланцо, откладывая в сторону меч, — как оно может не понравиться?

— Ведь это дом твоего отца. Ты буквально заявился к нему в гости. Полагаю, тебе здесь не по себе.

— Но дон, мы повсюду в гостях у гранда, в любом заведении, куда бы мы ни заявились. К тому же, думаю, что ему нет совершенно никакого дела до меня. Здесь гость отнюдь не я, но дон Лестрезо и вы.

— Рассуждаешь вполне здраво, — хмыкнул рыцарь, стягивая с себя дорожную одежду, — но лишь потому, что как обычно держишь сам себя за горло мёртвой хваткой. Я прекрасно вижу, что ты не в себе, поэтому поди-ка в свою комнату да отдохни до ужина. И до утра ты свободен.

— Благодарю вас, дон.

Выставив оружие у изголовья большой, изукрашенной искусной резьбой кровати рыцаря, Ланцо попятился к двери, поклонился, и, наконец, выскользнул в коридор. Светлая сводчатая анфилада с огромными окнами тянулась куда-то в тёмный тупик. Ланцо бесцельно побрёл туда, потирая лицо ладонями. Он хотел отвлечься от тревожных мыслей городским пейзажем или аккуратным узором каменной кладки стен, хотел сосредоточиться на красивых чугунных подсвечниках, резных лавках, но перед глазами постоянно всплывали великаны, которых он видел сегодня в городе. Особенно тот новый, незнакомый ему великан, проявивший к нему такой живой навязчивый интерес. Зажмурившись, Ланцо словно наяву видел его кровавый лик, сминающийся как в мясорубке.

Дважды пройдя коридор от лестницы до тёмного тупика, где оказалась очередная лестница за прикрытой дверью, Ланцо всё же решил запереться у себя в комнате и попробовать вздремнуть. Робко войдя в свои покои, — а прежде у Ланцо никогда не было своей комнаты, — он медленно огляделся. Здесь было сумрачно – солнце било последними лучами с другой стороны дворца, но из большой каменной арки, ведущей на балкон, открывался потрясающий вид. Ланцо увидел залитый красным маревом собор и часть площади, по которой бродили люди. Слева от собора протянулось длинное здание с большой колоннадой – перестроенный рынок, монументальный и просторный, многолюдный и шумный. Даже сейчас между колоннами текли толпы народу, и их гвалт, гулко разносясь по площади, долетал и до ушей Ланцо. Побоявшись вновь наткнуться взглядом на великанов, Ланцо отпрянул от балконного проёма и прошёлся по комнате.

Он присел на краешек большой, мягкой кровати с красным шерстяным покрывалом и с шумом потёр ладонями колени. После чего повалился-таки на постель и уставился в потолок. Здесь он был каменным, сводчатым, идущим под уклон во все стороны. По нему одиноко ползал большой чёрный паук и Ланцо принялся следить за ним, позабыв о сне. Паук суетился и сучил лапками, то ли сплетая паутину, то ли приводя в порядок собственное тело после охоты. Он словно бы неуверенно ползал из стороны в сторону и не знал куда себя деть. Ланцо скрестил на груди руки и зажмурил глаза, устав от бесцельных метаний паука.

Городской шум прилетал сюда вместе с лёгким прохладным ветром, шевелящим штандарты на стене. Они повсюду были, эти большие яркие знамёна гранда, словно бы настойчиво напоминавшие чей это дом и город, и округ, и вся провинция, и все её жители.

Здесь всё было огромным – сам город, улицы, площадь, здания, и этот дворец с высокими потолками, просторными залами, широкими каминами, крупной мебелью, панорамными окнами. Огромными были толпы людей и, конечно, великаны, предстающие настоящими титанами, у подножия которых очень трудно было сохранять хладнокровие. И Ланцо, ощутив себя крохотным зерном в гигантской молотилке, почувствовал полное бессилие перед этой мощью, которая вращалась где-то там, высоко над ним в мировых масштабах, взрыхляя окружающую жизнь неумолимой бороной.

Великаны склонялись над ним как над ничтожным насекомым, которое вздумало вырваться из бесконечного хоровода. И он чувствовал страстное желание возрасти и взмыть вверх, обретя силу и могущество, обретя возможность взглянуть на мировую арену с высоты тех, кто имел на ней вес. Он тянулся рукой к подвижной плоти великанов, мучительно желая поддаться их притяжению и слиться воедино с могущественной махиной, которая вознесёт его над миром. Он увидит! Он сможет познать многое. Он будет иметь значение. И сам станет могущественным, лишь прикоснувшись к мощи. Но…

Ланцо отдёрнул руку. Равнозначны ли могущество, позаимствованное у целого муравейника, и собственное могущество, прорезавшееся с болью и муками словно гигантский рог, стержень, меч… жало? Кто я, – думал Ланцо, – ничтожный муравей на великаньей макушке, чья сила лишь в том, что он может цепко карабкаться по ступеням муравейника? Или же сам я… муравейник?

Быть муравьём или муравейником – третьего не дано.

Он заёрзал на постели и зарылся лицом в подушку, раздражённо замычав куда-то в её недра.

Я слишком много думаю. У меня слишком много мыслей. Слишком много! Они уже не помещаются во мне. Голова, трещит голова…

Раздался бодрый стук в дверь и Ланцо резко оторвался от подушки. Звякнуло дверное кольцо, скрипнули петли и в комнату заглянула кудрявая голова Фиаче, озаряемая рыжим отсветом свечи.

— Я так и знал, что у тебя темень, — сказал он, поспешно входя в спальню. – Давай зажгу твой подсвечник… С тобой всё хорошо? – добавил он, приглядевшись к ошалелому лицу Ланцо.

Тот не мигая буровил Фиаче взглядом, и на лице его расплывалась благодарная улыбка.

— Я так рад, что ты пришёл, Фиаче!

— А то, — гордо ответил тот, деловито направляясь к подсвечнику.

— Не надо свечей! – вдруг воскликнул Ланцо. Фиаче застыл. – Послушай, Фиаче… ты не мог бы… иди сюда.

Он указал на кровать и Фиаче сел, поставив свечу на пол и озадаченно уставившись на Ланцо. Тот, приподнявшись на локте, смотрел на него с радостью и волнением, словно они не виделись уйму времени. Таким его Фиаче ещё не доводилось видеть, и он замер, затаив дыхание в ожидании, когда Ланцо, обычно столь сдержанный и рассудительный, сможет объяснить своё беспокойство.

— Фиаче, я хочу попросить тебя кое о чём, — начал издалека Ланцо. Он попытался сесть, но лишь покачнулся от усталости и снова опустился на локоть. – Мне не хотелось бы отвлекать тебя от дел, но, может, ты согласишься потратить своё время и… проведёшь эту ночь в моей кровати?

У Фиаче окончательно спёрло дыхание, и он остолбенел, точно громом поражённый, гадая, не ослышался ли он.

— Да как скажешь, — вышептал он, рассеянно качая головой да пожимая плечами. – Запросто.

— О благодарю тебя! Благодарю… — Ланцо с облегчением упал головой на подушку и был моментально сражён сном. В компании Фиаче мысли его легчали и быстро улетучивались из головы, призрачные зловещие образы отступали перед таким осязаемым, таким земным и бойким Фиаче, и сам Ланцо в присутствии своего вернейшего «подсолнуха» вновь становился собой – главой весёлых бандитов, увлечённых самыми простыми, бренными и оттого желанными радостями. Потому он безмятежно провалился в глубокий сон, полностью расслабив уставшее тело и воспалённый разум.

Фиаче, глядя на спящего Ланцо, густо залился краской и облегчённо вздохнул. Поворошив пятернёй свою шевелюру и помяв ладонью своё красное лицо, он усмехнулся и тихо сказал:

— Конечно я постерегу твой сон. Для тебя всё что угодно, Ланцо. Тем более такие мелочи.

Он осторожно прилёг рядом, уверенно протянул руку и заботливо погладил Ланцо по волосам, словно имел теперь полное на то право, как лично приглашённый в постель хранитель сна.

Бросив случайный взгляд вверх, он заметил, что тёмное пятно на потолке задвигалось – здоровенный паук суетливо пополз вниз к кровати. Фиаче вскочил, подождал у стены, пока тот спустится, и размашисто шлёпнул по нему ладонью, оставив от паука лишь хлюпающее подрагивающее месиво.

— Ланцо не любит насекомых, — презрительно объяснил останкам паука Фиаче, утерев ладонь о шершавые выступы стены.

Тут за дверью послышался мелодичный перезвон – по коридору шёл слуга с колокольчиком, подающий сигнал к началу ужина. Фиаче, шёпотом выругавшись, бросился к двери, едва не споткнувшись о свечу.

— Что ты вытворяешь, кретин? – прошипел он вслед слуге, выглянув из комнаты. Тот испуганно обернулся. – Ты что, рехнулся?

— Простите, сеньор?

— Чего ты расшумелся, подлец? Здесь люди спят.

— Но я…

— Немедленно притащи сюда две порции ужина. Холодное мясо, овощи, вино, фрукты. Лично притащи. Живо!

— Простите, но я не подаю…

Фиаче вышел из спальни, осторожно притворив за собой дверь, и угрожающе приблизился к похолодевшему от страха слуге.

— Я – гант Фуринотти, — сообщил он, ткнув себя в грудь большим пальцем, — возможно ты слышал, а если нет — запомни это имя. Ты сейчас же подашь сюда ужин и всё что угодно, хоть даже его святейшество епископа арцейского, а если вдруг слиняешь – я отыщу тебя и так взгрею, ходить не сможешь. Пшёл! Геть отсюда!

Слугу словно ветром сдуло, а Фиаче, довольно отряхнув руки, вернулся в спальню, где устроился на кровати, запалив всё же вокруг несколько свечей. Опёршись на локоть, он улёгся возле Ланцо и долго разглядывал его, пока в дверь робко не постучал слуга с подносом.

 

Ланцо пробудился ещё засветло. Ему было ужасно жарко, и он обнаружил, что спит одетым, завёрнутым в шерстяной плед, вдобавок к его спине прижался Фиаче, который, похрапывая, горячо дышал ему в затылок. В комнате сильно пахло вином и едой – печёным луком и мясом, и у Ланцо громко заурчало в животе.

Он осторожно выскользнул из-под руки Фиаче и выпутался из пледа. Поднявшись с постели, он стянул с себя дублет, с хрустом потянулся и, выйдя на балкон, с наслаждением вдохнул свежий, вкусный воздух. На румяном предрассветном небе проклёвывались первые всполохи огненного восхода – вот-вот должна была грянуть ослепительная заря. Вдалеке за рынком сквозь розовую дымку просвечивали однообразные плоские крыши домов, усыпавшие склон взгорья. Вокруг тёмных остроконечных шпилей собора, горой возвышавшегося посреди панорамы города, всё ещё царил сонный полумрак. Весь город ещё был сонным и тёмным, но всё же шевелился и ворчал, словно потревоженный росой шмель, которому пора было отправляться на поиски пропитания.

Ланцо шагнул обратно в комнату. На столе среди заплывших свечей он обнаружил внушительный поднос с едой, с одного края заваленный объедками. С другого края лежал большой надрезанный кусок мяса в окружении луковиц, тут же валялся раскрошенный подсохший хлеб, горсть гороха и множество мандаринов. Кувшин был наполовину полон вина, и Ланцо, у которого во рту было так сухо, что язык прилипал к нёбу, поскорее налил себе полный кубок.

Основательно подкрепившись, Ланцо вновь вышел на балкон, чтобы встретить рассвет. Он прекрасно выспался и отдохнул, поскольку не видел во сне ровным счётом ничего, как сам того пожелал, и теперь чувствовал небывалый прилив сил и душевное удовлетворение. Абсолютный контроль над собственными сновидениями восхищал его, и Ланцо не мог не торжествовать над поверженным унынием, накануне охватившем, было, его сердце.

Первый луч солнца вырвался из-за шпилей собора и ударил прямо по дворцу, ослепив Ланцо и осветив его комнату янтарным сиянием. Ланцо спохватился, было, что не задёрнул полог у входа на балкон, но было поздно – он увидел, что солнце уже добралось до Фиаче и вонзилось лучами ему прямо в лицо. Фиаче поморщился и зашевелился. Он ощупал постель и, обнаружив её пустой, быстро сел и огляделся, прикрывая глаза ладонью.

— Ты как? – спросил он, заметив силуэт Ланцо на балконе.

— Прекрасно, Фиаче! – откликнулся тот. – До того выспался, что, кажется, должно хватить дня на три.

Фиаче усмехнулся, сонно кивнул головой и поскорее спустил босые ноги на пол. Он спал раздетым, как положено — под одеялом, уложив голову на подушку. Одежда его была аккуратно сложена на стуле у кровати, на полу стоял тазик с водой, которым он воспользовался перед сном для поддержания чистоты своего тела. Натянув вощёные узконосые башмаки, он в одной рубахе притопал на балкон.

— Пить охота, — проворчал он, зевая во весь рот.

— Там ещё осталось, — Ланцо кивнул в сторону стола. – Кстати, спасибо за ужин. И вообще, — он крепко стиснул и потормошил его за плечи, — спасибо, что остался.

— Пустяк, — усмехнулся Фиаче, уцепившись в ответ и за его плечо. – Хотя мне нелегко пришлось. Скука с тобой смертная! За все мои мучения сегодня ты меня весь день развлекаешь.

— Я бы с радостью, — рассмеялся Ланцо. – Но какие у донов сегодня планы?

— Утром надо съездить на турнирное распределение, а потом нас отпускают на весь день.

— Отлично, Фиаче! Я в твоём распоряжении.

— Тогда облазим каждый уголок Браммо, – с шумом потёр ладони Фиаче. – И сразу приметим где мы будем отмечать победу на турнире. Ух, держитесь, местные кабаки! Держитесь, девки! Фиаче и Ланцо в городе.

Целый день мотались они по улицам. Сначала за донами, которые отвезли их на ристалище, где внесли за обоих пошлину и записали на состязания в разных потоках, чтобы друзья не пересеклись на арене. А после они отправились исследовать город вдвоём, бок о бок покачиваясь в сёдлах своих славных лошадей.

Ланцо, слушая болтовню Фиаче, вертел головой по сторонам и разглядывал высокие могучие башни, вычурные церкви, неуклюжие громоздкие трактиры, облепленные пристройками как брёвна вешенками. Разглядывал он и горожан – жителей Браммо, которые не шибко-то и отличались от черрийцев, разве что передвигались гораздо быстрее, кричали громче да без конца стаскивали с голов шляпы, когда видели всадника, впрочем, не особенно разбираясь кто там трясётся в седле – они на всякий случай почтительно кивали проезжавшим, едва ли отрывая глаза от своих дел. В столице и близ неё проживало огромное количество знати и встретить на улице именитого дворянина было делом обыденным. Люди привычно сворачивали с дороги, уступая путь государственным чиновникам, кланялись местным богачам, расступаясь по сторонам. Могли они случайно поклониться и человеку, далёкому от высшего общества, и Ланцо полагал, что с ним происходит именно такое недоразумение, потому как заметил почтительные кивки в свою сторону. Он удивлённо оглядывался на горожан, провожающих его взглядами и совершенно осмысленно стаскивающих картузы с темноволосых голов.

— Не вздумай уступить дорогу, — вдруг процедил в его сторону Фиаче.

Впереди показалась процессия – всадник на тонконогом вороном коне во главе небольшого отряда джинетов. Выглядел всадник внушительно – не смотря на жару был укутан в парчовую мантию, из-под которой выглядывали изукрашенные серебром ножны.

— Почему же? – спросил Ланцо, приглядываясь к приближающемуся знатному господину. – Ты его знаешь?

— Нет, конечно, — брезгливо скривился Фиаче. – Сдался он мне. Но ты не смей сворачивать с пути. Езжай прямо на него, увидишь что будет.

— Насколько я знаю, здесь другие порядки, Фиаче, — улыбнулся Ланцо. Однако с дороги не свернул и с интересом наблюдал за господином, который уже и сам с недоумением разглядывал пару всадников на своём пути. Доверившись Фиаче, который разбирался в этикете гораздо лучше него, Ланцо тем не менее волновался, чтобы тот не влип в неприятности, памятуя о его довольно несдержанном характере. Но к его удивлению, всадник сам свернул с дороги, сделав знак своим спутникам расступиться перед Ланцо и Фиаче. Окончательно же поразил Ланцо его снисходительный, но всё же почтительный кивок – такими приветствуют друг друга малознакомые люди равного положения. Ланцо не мог не ответить и кивнул в ответ. Фиаче тоже горделиво тряхнул головой, проезжая мимо знатного господина, который не мигая разглядывал златовласого Ланцо на рыжем коне, взблеснувшего посреди улицы на солнце как золотой кубок на скромном деревянном столе.

— Ты это видел? – прошептал Ланцо. – Он мне кивнул! А я его знать не знаю.

— Ну ты даёшь, Ланцо, — громко фыркнул Фиаче. – Зато он тебя отлично знает. Ты ещё не понял? Он кивнул не тебе, а тени гранда – твоего отца. Да, твоего отца, хочешь ты того или нет. Ты очень похож на него. Просто буквально как сын на отца, представь себе.

— Ты-то откуда знаешь?

— Слышал, — пожал плечами Фиаче. – Те, кто регулярно бывает при дворе врать не станут. А ты совсем его не помнишь?

— Очень смутно, — покачал головой Ланцо. – Лица не помню совсем, помню лишь длинные золотые волосы. Большие руки.

— Звучит уже как твоя копия.

Ланцо отмахнулся от него и вновь принялся глазеть на городские улицы. Они ехали у самых крепостных стен – над ними с хлопком взметнулись яркие алые знамёна гранда. Тут же, путаясь во флагах, перешагивая стены и дома, бродили великаны. Они засыпали улицы землёй, заливали дерьмом и кровью, хватали горожан и впитывали их своей плотью, поглощали и росли, росли ввысь до небывалых размеров. Их никто не видел кроме Ланцо, никто не замечал следов и грязи, что оставляли они после себя, люди охотно бросали все дела и отдавались их притяжению, ныряя в их нутро с головой. Ланцо же изо всех сил старался не обращать внимания на великанов, однако, когда те приближались к Фиаче, он хватал его за локоть, как привык делать это ещё в Черре. Этот приём отлично помогал, и великаны убирались прочь, а Фиаче, уже привычный к странностям Ланцо, мутузил его в ответ, и так и ехали они, толкаясь и хохоча.

Явившись к ратуше «Красные Крыши», оба приметили необычайное количество стражи у стен дворца. Солдаты стояли у входа, патрулировали улицу и просто праздно болтались на лестнице, постукивая копьями о ступени. Ланцо и Фиаче, смутившись, не стали спешиваться у крыльца, но проехали прямиком к конюшням на внутренний дворик, откуда благополучно и проникли во дворец.

Во дворце было тихо. Слуги степенно шагали по своим делам, в залах не было никаких гостей и вообще никаких признаков присутствия господ, чья стража дожидалась у порога.

— Эй, Пиго! – поймал за рукав лакея Ланцо. – Что это за солдаты на улице?

— Ну почём я знаю? – раздражённо проворчал Пиго. Вид у него был усталый. Он тащил вверх по лестнице ведро горячей воды, очевидно, чтобы добавить тепла в ванну для дона. – Кстати где тебя носит? Давно уже пора приниматься за работу. Доспехи, оружие – всё валяется в куче и дожидается тебя внизу в подвале. Вас это тоже касается, Фуринотти, — буркнул он в сторону Фиаче. – Фагус вас искал.

Фиаче презрительно фыркнул при упоминании имени лакея дона Лестрезо.

— Плохо искал.

— Некогда мне тут с вами! – Пиго махнул на них рукой и быстро затопал наверх. Ланцо и Фиаче побрели за ним.

— Пожалуй, мы и впрямь задержались, — сказал Ланцо, мимоходом взглянув в окно. – Уже смеркается.

— Ничего, успеем, — махнул рукой Фиаче. – Давай поедим, а потом вместе пойдём в подвал.

— Спустимся на кухню?

— Нет нужды, — хитро взглянул на него Фиаче. – Я тут уже оброс связями и давеча договорился, чтобы ужин подали к тебе в покои, как и вчера. Полагаю, там уже накрыт стол на двоих, если ты не возражаешь, конечно.

— Я? Возражаю? Я голоден! – воскликнул Ланцо, быстро припустив вверх по лестнице. Фиаче рванул за ним, и они наперегонки побежали на третий этаж.

Весело ввалившись в комнату Ланцо, оба замерли от неожиданности. В кресле у стола, который и впрямь был накрыт, удобно устроившись и сложив ногу на ногу, сидел человек. Он повернул голову и с интересом взглянул на вошедших.

Фиаче моментально бросило в краску. Однако он, сохраняя самообладание и бесстрастное выражение лица, поспешил сделать шаг вперёд, прижал правую руку к груди и низко склонился перед гостем.

В комнате было светло – повсюду горели свечи. Тяжёлый алый полог у балкона был опущен и грузно лежал излишком ткани на полу. Лежали на полу и алые волны неимоверно длинной мантии незнакомца. Она поблескивала золотым шитьём в свете свечей словно натёртая маслом, как блестели золотом и пышные волосы гостя.

Ланцо медленно поклонился, исподлобья взирая на гранда Сольвера Вольфорте де Мальпра. Они встретились взглядами. Гранд улыбнулся. Он величаво протянул в их сторону руку, увитую перстнями и обтянутую узким серым рукавом с жемчужной вышивкой.

— Подойдите.

Низкий тягучий голос прозвучал удивительно властно и мягко. Фиаче и Ланцо выпрямились и в нерешительности подкрались к гранду.

— Приветствую тебя, сын мой, — обратился тот к Ланцо, поднимаясь с места. — Добро пожаловать домой. Я говорю не только об этом дворце, но и о замке Мальфорте, где проживает наша семья, и обо всём Браммо. Ты дома, сын мой, Ланцо.

Он приблизился к Ланцо и распростёр объятия. Его голос, высокая величавая фигура и уверенные властные движения моментально покоряли и не оставляли ни малейшей возможности отказать ему в чём-либо, и Ланцо шагнул отцу навстречу. Ему подумалось, что противиться притяжению великанов было и того проще, чем противиться гранду Вольфорте, могучему как властитель всего Гоё и прекрасному как золотая статуя. И он склонил голову на его плечо.

Несмотря на возраст гранд был очень моложавым, безбородым и имел гладкое чистое лицо, которое, хоть и хранило отпечаток зрелости, чертами настолько сильно походило на Ланцо, что тот с удивлением взглянул в него словно в собственное отражение. Казалось, лезвие бритвы никогда не касалось щеки гранда. Его кожа цвета рапсового мёда не пестрела рябью щетины, в золотистой шевелюре было не сыскать ни единого седого волоса – был он свеж и полнокровен, хоть овал его лица уже несколько заострился на скулах, а вокруг глаз были заметны морщины.

Гранд крепко обнял сына, укрыв его тяжёлыми рукавами парчовой накидки. Ланцо, уткнувшись ему в плечо, почувствовал исходящий от его одежды и волос сильный аромат можжевельника, чему немало удивился. Запах напоминал о детстве — обычно так пах он сам после того как лазил с детьми по можжевеловым кустам за ягодами.

Синие как можжевеловые ягоды глаза Сольвера Вольфорте воззрились на Фиаче, поражённо наблюдающего за этой встречей. Гранд отстранил от груди Ланцо и благосклонно улыбнулся.

— Вы, должно быть, молодой гант Фуринотти, — обратился он к Фиаче.

— Да, гранд-сеньор.

— Я наслышан о вас. Говорят, вы храбрец и наглец, довольно драчливый и спесивый тип, — Сольвер усмехнулся, глядя на пылающее лицо Фиаче. — Но славитесь вы всё же отнюдь не этим. Я знаю, что вы преданный друг моего сына, вы отдали ему свою нерушимую любовь и поклялись в вечной верности. Я знаю, что вы всегда рьяно защищали и берегли Ланцо, и за это до конца жизни будете под эгидой моей благодарности. С той минуты как я обнял своего сына в своём доме, ваша репутация и привилегии столь высоки, что вы отныне будете принимаемы в замке Мальфорте, причём не иначе как друг семьи.

— Благодарю, гранд-сеньор, — Фиаче поспешил согнуться пополам в почтительном поклоне. — Это высочайшая честь…

— Действительно немалая, — нетерпеливо перебил его гранд, переводя взгляд на Ланцо и теряя к Фиаче всякий интерес, — а теперь оставьте нас, Фуринотти, я желаю говорить со своим сыном наедине.

Фиаче попятился к двери и, беспомощно взглянув на Ланцо, выскользнул в коридор. Как только захлопнулась дверь, Сольвер ухватил сына за ладони и препроводил к столу.

— Садись, друг мой, — указал он на кресло, — и дай же взглянуть на тебя хорошенько.

Ланцо послушно сел, гранд, подвинув второе кресло, устроился рядом, и они оба молча уставились друг на друга.

Озарённый тёплым светом множества подсвечников, расставленных вокруг, Ланцо чувствовал себя словно на сцене перед толпой зрителей, пожирающих его взглядами. Сольвер и впрямь внимательно разглядывал его, чуть улыбаясь уголками губ и глазами, в которых сквозила искренняя, даже щемящая радость.

— Вероятно, ты меня совсем не помнишь? – нарушил он молчание.

— Вы правы, гранд-сеньор, — произнёс Ланцо каким-то слишком ровным голосом. Он настороженно смотрел на отца, напрягшись, точно намереваясь немедленно вскочить и уйти прочь. Ему и правда захотелось убежать подальше, чтобы где-нибудь в пустом тихом углу переварить случившееся.

— Я не меньше тебя поражён нашим сходством, — рассмеялся Сольвер, заметив его растерянность. – Как же давно я не видел тебя! — вздохнул он. – Я помню тебя совсем ребёнком, сколько лет прошло…

Он по-отечески тепло глядел на него, отбросив все свои властные жесты и даже немного сгорбившись. И чем дольше золотой человек в золотых одеждах глядел на Ланцо, тем больше становился он земным и живым, и Ланцо смущённо гадал, стыдясь собственной подозрительности, каков он на самом деле и в чём кроется его притворство.

— Простите, гранд-сеньор, но, пожалуй, слишком много, чтобы рассчитывать на тёплую встречу, — медленно произнёс он. – Почему вы решили встретиться со мной теперь? Что вам с меня?

Гранд прикрыл глаза и понимающе закивал.

— Сын мой, за все эти годы не прошло ни единого дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Ни единого дня, чтобы я не порывался встретиться с тобой. Ты знаешь причину, по которой я не мог этого сделать. Не мог послать и весточки, не мог напомнить о себе.

— Из-за моей клятвы… — нахмурился Ланцо. – Но если я не мог искать с вами встречи, отчего же вы хотя бы не писали мне? Вы просто исчезли.

— Сын мой, если бы я писал тебе и продолжал незримо присутствовать в твоей жизни, неужто не пожелал бы ты встретиться со мной? Неужто не искал бы меня, не страдал бы и не проклинал бы мать, взвалившую на тебя столь тяжкое обещание? Я не мог допустить и мысли, чтобы вынудить тебя стать клятвопреступником, Ланцо.

— И всё же, выходит, я нарушил клятву, — Ланцо отвернулся и взглянул на подсвечник, чтобы не буровить отца взглядом, полным стыда.

— Вовсе нет, дорогой мой, — спокойно ответил гранд. – Мы повстречались случайно. Ты оказался гостем в моём доме, где мы не могли не встретиться. В ратушу были приглашены два рыцаря-ветерана, которые должны выступить на турнире перед самим потентатом. Их право выбирать себе любого сопровождающего. Так чья вина, что им оказался именно ты, Ланцо?

— Отчего-то я думаю, вы прекрасно знали, что дон Моген – мой учитель.

Сольвер рассмеялся.

— Да, Ланцо, я знал. Я не собираюсь тебе лгать — я знаю о тебе всё. Мои люди наблюдали за тобой долгие годы, ведь я не мог бросить тебя на произвол судьбы, но в то же время и не хотел вмешиваться в твою жизнь. Я знал, что придёт время и мы обязательно встретимся, освободившись от клятвы, ну а пока я хоть буду знать, что ты в порядке и под моим приглядом.

— Освободившись от клятвы? – Ланцо с негодованием повернулся к нему.

— Да, Ланцо, отныне клятва твоя исполнена. Судьба распорядилась по-своему и привела тебя ко мне, и то, что предначертано нам Богом не изменить никакими клятвами.

— Я не думал вовсе о вас, — вдруг признался Ланцо. – Совсем позабыл и о вас, и о клятве. Когда мы ехали в Браммо, я даже не задумывался о том, что мы можем встретиться, ведь всегда полагал, вам нет до меня совершенно никакого дела. И этот дворец, эта ратуша… столь огромна! Я не мог и предположить, что если вы и окажетесь в ней, пока мы гостим, то вам вздумается встретиться со мной, чьим-то оруженосцем.

— Я понимаю, — сказал Сольвер, — понимаю, что много времени упущено и сейчас я совершенно чужой человек для тебя. Я знал, что так будет, знал, что будет больно услышать это лично от тебя, и всё же… — гранд встал и зашагал по комнате, волоча за собой полы мантии, — я пошёл на это. Я сделал это из уважения и любви к тебе и… горького раскаяния. Я был жесток и несправедлив к Чиеле, твоей матери, поэтому я вполне заслужил её месть. И хоть мне, признаюсь, отчаянно хотелось силой отобрать тебя у неё и увезти в Браммо, я не смог. Я не имел на то морального права, тем более ты был очень привязан к матери и к своему дому. И к своему деду, упокой Господи его душу, — гранд провёл ладонью перед лицом и некоторое время молчал. – Я видел, что ты обрёл свой дом и был счастлив в нём, и будешь вполне счастлив и без меня. Тебя вырастят и достойно воспитают честные люди. Так и вышло. Я вижу перед собой прекрасного доброго и отважного юношу, и называть его сыном – честь для меня. И высочайшей честью и радостью будет услышать, что и ты признаёшь меня своим отцом.

Ланцо встал.

— Гранд-сеньор, простите меня, — он хлопнул себя пятернёй по груди, — простите, если ранил вас своей холодностью. Но я не могу называть вас моим отцом, как не могу называть Браммо моим домом. Просто потому что… вы не мои. Жизнь моя сложилась по-другому, вдали от вас.

— Понимаю, — кивнул Сольвер. – За отца тебе всегда был Эврио, а твоим домом всегда останется жилище семьи Эспера, где ты вырос.

— Увы, гранд-сеньор, — усмехнулся Ланцо, — Эврио – мой дед и никогда не претендовал на роль отца и не позволял называть себя так. Я сирота, как и Фиаче, лишившийся матери. К тому же отныне я не живу в доме семьи Эспера, поскольку был изгнан и лишился права называть его своим домом.

— Изгнан? – перебил его Сольвер, нахмурившись. – Изгнан из родного дома? Об этом мне не докладывали.

— Долгая история, — отмахнулся Ланцо, — мы с мамой покинули дом Эврио по просьбе родни на следующий день после его смерти. Теперь мама работает у дона Могена…

— Ланцо Эспера Вольфорте де Мальпра кто-то посмел выгнать из собственного дома? Сыну гранда посмели указывать на дверь? – Сольвер переменился в лице. – Неслыханная дерзость и беспросветная глупость. Я не оставлю это безнаказанным.

От него словно повеяло холодом и жутью, глаза его недобро сверкнули. Он был очень высок и могуч, но теперь казался не величественным и мирным золотоволосым львом, а хищным ястребом-гарпией, и, глядя на его гневное острое лицо, сразу как-то представлялись рвущиеся из его уст приказы о расправах да казнях.

Ланцо, не на шутку испугавшись этой перемены, бросился к нему и, схватив гранда за рукав, даже опустился на колено.

— Гранд-сеньор, прошу вас, оставьте их! Они прогнали не сына гранда, а простого бандита без ремесла и толку. Как и я, они считали, что вам нет никакого дела до меня.

— Встань, Ланцо, — велел гранд. И когда тот поднялся, погладил его по голове. – Тебе не нужно умолять. Лишь попроси, и я сделаю как ты просишь. Мы обсудим произошедшее в семье Эспера позже, ты расскажешь мне обо всём подробно, и мы подумаем, что можно сделать. Пойми, ты – моя семья. И вот, что тебе необходимо запомнить, сын мой, — гранд вонзился взглядом в его глаза и отчеканил: — я люблю свою семью. И сделаю всё для неё.

Он прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

— У меня тридцать семь детей, Ланцо. И семнадцать внуков.

Ланцо мысленно присвистнул. Слухи об огромном потомстве гранда ходили разные, назывались самые невероятные цифры вплоть до сотни, однако Ланцо полагал, что дальше десяти человек дело не двинулось.

— Твоему старшему брату Мальверу уже двадцать шесть лет, — продолжал гранд, — он – гранд-эредис, мой законный сын и наследник, сейчас гостит со своей семьёй у меня в Мальфорте. Ферзо двадцать пять, он кавалер мальпранского ордена и пресептер северных приграничных земель от Саворрских гор до Плувы. Они, как и все остальные, очень хотят встретиться с тобой.

— Но почему? – вырвалось у Ланцо. – Что за дело принцам до меня?

— Ты мой сын, их брат.

— Я бастард. Причём какой-то там по счёту.

— Все мои многочисленные бастарды равноценные члены семьи.

— Но я не член семьи, я рос отдельно. Всё что меня с вами связывает, это… одинаковое отражение в зеркале.

— Именно, — веско произнёс Сольвер. – В тебе моя кровь.

— В этом всё дело?

Гранд медленно кивнул.

— Так вам важно лишь то, что я ваш отпрыск? Лишь это имеет значение, лишь это вызывает такой интерес?

— Ланцо, — Сольвер обнял его за плечи и подвёл к небольшому зеркалу на подставке, пыльному, тусклому и вообще еле заметному из-за обилия знамён на стенах. – Взгляни. Что ты видишь? Удивительно, правда? Ни один из моих сыновей не похож на меня столь сильно как ты. Ты просто уникален. Когда я увидел тебя сегодня, моё сердце вспыхнуло от радости и удивления. Я вовсе не ожидал, что гемская кровь пробудится в тебе настолько, что ты так великолепно расцветёшь. Взгляни же на нас! Перед тобою истинные гемцы, золотая кровь Гоё. Поверни голову, — гранд провёл пальцами по лбу, носу и подбородку Ланцо, — истинный гемский профиль, идеальная лобная кость, переносица, подбородок. Взгляни на скулы, и, разумеется, на глаза – знаменитый гемский разрез глаз «бутон тюльпана» просто идеален. И цвет – таких синих глаз не унаследовал никто из моих детей. Видишь выпуклости? – гранд ухватил ладонями его голову и склонил, приподняв волосы за ухом. – Древний поэт Тьюрро, написавший знаменитый трактат «Гемский золотой человек» — о, это абсолютный гений, ты обязательно должен прочесть его труды… называет эти бугорки дополнительными резервуарами для мозга. И ведь верно — все мои дети и впрямь чрезвычайно умны, грамотны и талантливы. И наконец, — гранд отпустил голову сына и аккуратно уложил пальцами его волосы, ниспадающие волнистыми прядями на плечи. – Золото. Не кричащая нездоровая рыжина, не выцветшие русые патлы, не грязная чёрная грива. Настоящее золото. Редчайший волос, свойственный лишь обладателям истинной гемской крови. Все мои дети златовласы, все они рождены от дивно красивых златовласых женщин, чистокровных гемок, которых так редко можно встретить в наши дни. Помимо собственных детей и женщин я обеспечиваю всех золотых гемцев в Мальпре, выплачивая щедрое вознаграждение за каждого рождённого золотоволосого младенца. Возрождая гемскую кровь, я возрождаю былое величие народа Гемы, утраченное после разгрома и захвата Данталии, населённой тщедушными черномазыми южанами. Гема, присоединив к себе данталийские земли, вместо того, чтобы держать рабов в узде подальше от народа, присоединила к себе и поганую кровь, исказившую облик гемца. Но не безвозвратно. Истинная красота и величие человека – золотого человека, гемца, — возродится. Поскольку Гоё создавалось Господом именно для такого человека, прекрасного как сам Господь, достойного этого творения божьего. Для тебя, Ланцо.

Ланцо отвернулся от зеркала. Он чувствовал подкатывающую к горлу тошноту. В комнате было очень душно, от подсвечников жарило, к тяжёлому аромату можжевельника примешивался запах жареной рыбы от подноса на столе.

— И что вам нужно от меня? – выдавил он с трудом, стараясь не смотреть на гранда.

— Сын мой, я ничего от тебя не требую, — мягко ответил Сольвер, обходя его кругом, — наоборот, хочу дать тебе. Дать тебе семью, дом, возможность достичь своих устремлений.

— А вы знаете о моих устремлениях? – Ланцо поднял на него взгляд и тут же понял, что гранд не знает ровным счётом ничего о его планах в Риакорде. Сольвер улыбнулся.

— Ты хочешь стать рыцарем. И ты им станешь, я нисколько не сомневаюсь.

— Именно так. Я стану им непременно, приложу все усилия.

— Ланцо, ты теперь с нами, — радостно воскликнул Сольвер, обнимая сына за плечи, — отныне для тебя нет ничего невозможного. Более могущественной семьи чем наша нет ни в Гематопии, ни за её пределами.

— Скажите мне, гранд-сеньор, — Ланцо мягко высвободился и неспешно, заложив руки за спину, прошёлся до кровати, на самом деле убегая в другой угол комнаты, — скажите, считая свою семью людьми совершенными и настоящими, людьми, для которых создавалось Гоё, кем же вы полагаете всех прочих людей, тех, кому не посчастливилось родиться с золотыми волосами?

— Я не воюю ни с теми, кто отличен от нас цветом волос и глаз, ни с представителями прочих рас, если ты об этом, Ланцо, — пояснил гранд, медленно настигая его в углу, — я их правитель, их властелин.

— По какому праву?

— По природе своей. Ум и достоинство человека, безусловно, определяются его личными качествами, но красота плоти дана нам Богом, чтобы хранить и питать её, ценить и любить её. Благословенная плоть выше прочих именно по милости божьей.

Гранд подобрался к Ланцо и застыл, глядя на него как на малое неразумное дитя да улыбаясь с лёгкой укоризной.

— Ты думаешь, я возомнил о себе невесть что и считаю других недостойными ничтожествами, — проговорил он, скорее утверждая, чем спрашивая. – Но это вовсе не так. Все люди имеют ценность, Ланцо. Но ценность разную. Таков ход вещей, он заведён самим Творцом, и именно он определяет место каждого божьего создания в Гоё. Мы рождены, чтобы смиренно выполнять волю нашего Господа, а воля его такова, что некоторые люди возвышаются над всеми прочими, и в этом нет несправедливости, нет ненависти и подавления их самости и свободы, это закономерность, последовательность. Природа очень последовательна и объяснима, Ланцо. Выживает и возвышается над всеми не тот, кто сильней, не тот, кто крупней и безжалостней, но тот, кто одарён больше остальных – умом, достоинством и здоровьем. Упадок и вырождение одарённого народа – преступление против воли Господа, грех, пагуба! Допустившие это есть обыкновенные богохульники, еретики и глупцы, готовые ради наживы на любые извращения над человеческой жизнью.

— Вы сейчас говорите о правителях прошлого? – поинтересовался Ланцо, деловито скользнув в сторону и продолжив свой побег.

— И о них в том числе. Прошлое полно ошибок, сын мой. И, как ни печально, это тоже часть мирового порядка. Бездарные правители, самозванцы при духовенстве, осквернение народной морали и нравственности, ересь и прочий злокозненный бред – обычные и распространённые ошибки человечества в ходе истории. Но благочестивые поступки не способны повернуть историю вспять, не способны искупить грехов и направить людей на верный путь. Истинное спасение и искупление заключается в пробуждении в людях их главной духовной основы – веры. Веры в Бога и его миропорядок. Именно поэтому Гоё необходим возрождённый высший народ, народ-предводитель, народ-спаситель, подобие Создателя, пастырь всех прочих жителей Гоё.

Сольвер обернулся и лукаво посмотрел на Ланцо, который застыл у камина, огородившись столом и подсвечниками, словно крепостными стенами.

— Сын мой, не прячься от меня, — гранд тихо рассмеялся и покачал головой. – Понимаю, как ты смущён и озадачен, но не отворачивайся от меня. Времена, когда мы были врозь, прошли. Это были те самые ошибки прошлого, и должны мы искупить их верой в Господа нашего и верой друг в друга.

— Скажите, гранд-сеньор, а как же наш потентат? – спросил Ланцо, не двигаясь с места. – Бездарен он, как и его предшественники, или же он ведёт народ к возрождению?

— Галеатти Неконтано де Саворра, — нараспев произнёс Сольвер, медленно приближаясь к столу, — потомок саворрского рода грандов, который не преминул смешаться с данталийской якобы-знатью, но и не мудрено, ведь Саворра это бывшая Данталия. Так они добивались мира и порядка, однако уступая и угождая рабам, становишься рабом и сам. Так может ли раб вести народ к возрождению? Думаю, ты знаешь ответ. Для любого раба трон – самое вожделенное место. И пока господин унижается и заискивает перед рабом, тот карабкается на его трон. Не находишь, что мир встал с ног на голову?

— Выходит, нынешний потентат скверный вариант для возрождения Гематопии. Но кто же тогда?

— Гематопии… — фыркнул Сольвер. – Друг мой, чувствуешь, насколько скверно это слово? Имперские пристрастия развратили не только нравы дворянства и простонародья, но и язык. Гема их уже не устраивала, потребовалось нечто громоздкое и претенциозное, чтобы на международной арене выглядеть внушительнее, чем на самом деле. Что касается кандидатуры на трон… — гранд опёрся руками на стол и взглянул исподлобья на Ланцо. – Хороший вопрос, сын мой. Ты задаёшь правильные вопросы. Моя репутация среди гемских грандов невероятно высока, моё влияние, порой, достигает того уровня, когда по важнейшим государственным вопросам советуются сначала со мной, нежели с потентатом. Значит ли это, что я претендую на трон? – спросил он, не спуская глаз с Ланцо. Тот молчал. – Нет. Однако, — он многозначительно поднял вверх указательный палец, — моя огромная семья знаменита и влиятельна не меньше меня, я приложил к тому немало сил и средств. И кто знает… Кто знает, сын мой! Я не исключаю, что следующим потентатом может стать один из моих сыновей. Может, это будешь и ты.

— Я бастард, — сказал Ланцо с таким равнодушным спокойствием, словно сообщил о приглашении к ужину.

— Это не важно, — осклабился Сольвер, переставляя кресла и подбираясь к нему, — ты моя плоть, моё лицо, родная душа. Порой этого более чем достаточно, чтобы повернуть историю в другое русло. Если прямо сейчас грандов призвали бы выбрать между хилым невзрачным отпрыском Неконтано и тобой… выбор был бы очевиден, Ланцо. Порой даже простой дровокол может вести за собою народ, важно лишь обладает ли он истинным достоинством. Бывший раб не ведёт за собой, он боится вновь стать рабом и подавляет людей своей смехотворной тиранией. Истинный государь и покровитель идёт вперёд, зная, что народ сам последует за ним — за лидером и защитником к свободе от власти рабов.

Гранд гордо возложил свои ладони сыну на плечи, забавляясь его напряжённым и стеснённым видом, который принимал за бесхитростное смущение. Ланцо, в очередной раз столкнувшись с отцом лицом к лицу, вновь остро почувствовал сильную тошноту. Дышать в комнате становилось всё труднее. Запах можжевельника заполонил покои, будто они находились в можжевеловой роще.

— Да, я простой дровокол, гранд-сеньор, — сказал, прокашлявшись, Ланцо, — как и дед мой был простым столяром. И он всегда учил меня простой истине – добиваясь свободы, важно не оказаться свободным от здравого смысла, ведь тогда исчезает и сам человек, мыслящее существо. Любой человек в этом мире является рабом, потому и власть возможна лишь в руках рабов и никак иначе, — гранд хотел ответить, но вспотевший Ланцо, тяжело дыша, продолжал: — Кстати я хотел бы узнать, гранд-сеньор, верно ли, что вы оставили меня на воспитание Эврио только потому что он был златовласым гемцем, а вовсе не из уважения к моей привязанности? Будь это человек третьесортный, вы посчитали бы ниже своего достоинства оставлять ему на воспитание своего отпрыска, прав ли я? Будь это кто-то вроде дона Могена, вы отняли бы меня у него и увезли бы в свой золотоволосый рай?

Сольвер снова раскрыл рот, но Ланцо вдруг отпрянул от него и вскрикнул, схватившись за стол, чтобы не упасть. Позади гранда он разглядел уже знакомую ему фигуру великана с каменным торсом и мясным лицом – она вырастала из мрака и пламени свечей словно зыбкий мираж над озерцом в пустыне. Великан протянул свои ручищи к Сольверу и принялся сдавливать его тело в объятиях словно прессом, уткнувшись мясным лицом прямо в его блестящую макушку.

— Уйди! Отойди! – вскричал Ланцо, пятясь к кровати и роняя подсвечник. – Оставь его! Уйди прочь! Не трогай его!

Сольвер внимательно смотрел на сына, схватившись ладонью за подбородок.

— Ланцо, — громко и властно позвал он. – Скажи мне, что тебя так напугало?

Вместо ответа Ланцо стремительно подошёл к отцу, огибая подсвечники, и в отчаянии протянул к нему руки. Сольвер немедленно ухватился за них.

— Сын мой, ты здоров?

— Я… я… вы… — Ланцо беспомощно наблюдал, как гранд исчезает в возросшем великаньем теле, ставшем вполне явственным и даже осязаемым. – Простите меня. Простите меня!

Руки гранда поглотил каменный торс и Ланцо ощутил на своих ладонях его холодность, словно погладил сырой речной камень.

— Сын мой, — сказал великан, наклонившись к Ланцо своим рваным кровавым лицом, — я люблю тебя. И готов простить тебе всё, за что бы ты ни испросил прощения. Однако прости и ты меня, я очевидно сильно перегнул палку и не на шутку взволновал тебя на ночь глядя. Думаю, настало время нам расстаться, — он помолчал, наблюдая как в расширенных зрачках Ланцо беснуются свечные огоньки. — Я оставлю тебя, чтобы ты отдохнул и всё-таки поел, — он погладил его по плечу жёсткой каменной дланью, — позови себе в компанию своего верного Фиаче, вам есть что обсудить. Мы вновь встретимся на турнире, и всё моё внимание будет сосредоточено лишь на тебе одном. Я удаляюсь. Спокойной ночи, Ланцо, и до скорой встречи.

Нехотя оторвавшись от Ланцо, великан зашагал прочь и, согнувшись, скрылся за скрипучей дверью. После его ухода по комнате проплыл шлейф можжевелового аромата. Ланцо, шумно дыша, тяжко опёрся о кресло. Неловко опрокинув его, он бросился к тяжёлому пологу, скрывающему выход на балкон и с яростной силой сорвал его.

В лицо ему ударил прохладный ветерок. Стоял хмурый вечер. Солнце село, и чернично-гранитное небо засыпало, мигая редкими звёздами. Чёрные тучи наползали, скрывая луну, и на улицах царила темень.

Ланцо задышал полной грудью, жадно ловя ртом ветер. В комнате до сих пор плотной стеной стоял запах одежд гранда, словно он всё ещё незримо был там. Словно опять тянул к нему руки – гладкие, безупречные, умасленные, хваткие. Словно опять хватал его за подбородок и разглядывал словно коня на ярмарке. Зубы, лоб, здоровый волос…

Огромный ком подкатил к горлу Ланцо. Он заметался на балконе, но внизу стояли солдаты гранда, поэтому он ринулся в комнату к тёмному закопчённому камину. Его вырвало. Он долго блевал в камин, схватившись за мраморную полку и уставившись на кованную решётку.

Отпрянув в конце концов от камина, он поплёлся к столу, схватил кувшин и отпил вина прямиком из него. Кислая розовая жидкость обожгла воспалённую гортань, и он вновь яростно закашлялся. Бесцельно шатаясь по комнате, Ланцо сначала тяжко дышал, с шумом раздувая ноздри, но потом и вовсе принялся рычать.

— Зачем? Зачем вы мучите меня? Отчего не прикончите сразу? Вот же я, здесь, безоружный, ничтожный, нагой перед вами!

Но в спальне не было никого кроме него. Ответом ему была тишина.

Его бросило в дрожь. Привычная сдержанность и самообладание, благодаря которым, как он полагал, он и был силён, наделён достоинством и хранил мужество противостоять любым ужасам своего пути, вдруг стали ему невыносимы. Его охватила злость, после чего накрыло настоящее бешенство. И его удивительно жёсткий и сильный контроль над собственными чувствами больше не мог сдерживать чудовищный ком гнева и страдания, прорывающийся откуда-то из груди. Ланцо схватился за голову.

Комната завертелась у него перед глазами. Свечи заплясали в разные стороны, словно огненные бабочки, мебель разнесло по углам, и вся спальня зашевелилась и исказилась как растаявший воск. Камин сгинул в одну еле заметную в стене чёрную точку, стол с едой подпрыгнул к потолку да так и остался там. Кровать выгнулась дугой, с неё словно стая журавлей всклубилось бельё. Ланцо ухватил край простыни и почувствовал, что он влажный – в него было что-то завёрнуто, что-то маленькое, мягкое, мокрое. Развернув ткань, он увидел, что держит в руках отрезанное ухо. Но чем дольше он смотрел на него, тем ясней понимал, что это вовсе не ухо, но крохотный человеческий эмбрион – о удивительно, насколько они были похожи, ухо и эмбрион, свернувшийся калачиком рыбка-зародыш, беспомощный и не имеющий ни ушей, ни зрения.

Ланцо почувствовал сильную головную боль, слабость в ногах и вдруг совершенно потерял устойчивость, обнаружив, что пол качается, как палуба корабля, попавшего в шторм. Шатаясь как пьяный, он принялся балансировать, приходя во всю большую ярость от боли и от того, что не мог крепко и устойчиво встать на ноги и ничего не мог поделать с собственной слабостью. Боль поначалу упорно била в затылок, упираясь в глаза, словно два громадных гвоздя, но вдруг опустилась в грудь и начала стучаться в его рёбра какими-то кулаками, словно множество сердец, рвущихся наружу. Отшвырнув эмбрион в сторону, Ланцо присел на корточки и громко по-звериному зарычал. Он закатал рукава и упёрся кулаками в пол.

— Я не слаб! Я не дамся. И я не упаду! – проревел он. – Не упаду!

Цепи самообладания окончательно спали с него, он сорвался с места и понёсся с бешеной скоростью вперёд. Комната бесконечно разворачивалась перед ним и вращалась точно колесо, мебель расползалась в стороны, огоньки свечей испуганно разлетались, а он всё бежал и бежал по комнате, подминая под себя все встречные плоскости, врезаясь в густой воздух и отчаянно ища твёрдое и устойчивое основание, на котором можно было бы остановиться.

До его ушей донёсся знакомый скрип – отворилась дверь и в комнату вошёл Фиаче. Ланцо сразу узнал его чёрный силуэт, зазмеившийся в взвихрённом им пространстве, и остановился – пол под ним оказался недвижимым и твёрдым.

Фиаче, скользнув в спальню и притворив за собой дверь, застыл на пороге и воззрился на происходящее в комнате. Потирая вспотевшие подушечки пальцев, он пробежался глазами по страшному кавардаку – кресла были опрокинуты, еда разбросана на столе и по полу, также на полу валялись подсвечники и постельное бельё, подпаленное по краям свечами. Но всё это он разглядывал, лишь чтобы понять, как могла приключиться с Ланцо такая странная история и как он оказался там, где Фиаче его обнаружил.

— Ланцо, — позвал его бледный Фиаче, — Ланцо, как ты туда забрался? Спустись пожалуйста.

Голос его дрогнул и Фиаче попятился к двери, словно на него направили оружие. Ланцо тяжело вздохнул.

— Фиаче… я не знаю как.

— Я могу чем-то помочь?

— Дай руку.

Фиаче отлепил спину от двери и медленно двинулся к Ланцо. Тот стоял на потолке, застыв посреди комнаты вверх тормашками, волосы его свисали вниз, но Ланцо казалось, что они встали дыбом на его голове. Он поднял вверх руку, хотя на самом деле спустил её вниз к Фиаче, и тот крепко ухватил его ладонь.

— Попробуй сделать шаг, — сам себе не веря проговорил Фиаче. Ланцо шагнул по потолку и покачнулся. – Осторожно! Давай лучше я тебя поймаю.

— Но как?

— Я не знаю… подпрыгни?

— Я лучше пойду, — крепко схватившись за руку Фиаче, Ланцо двинулся к стене. На полпути он вполне освоился и уже практически без поддержки дошёл до того места, где уклончивый потолок переходил в стену.

— Продолжай идти! – вскрикнул Фиаче, протягивая ему руки, но Ланцо отпустил его и легко ступил на стену. Сделав пару шагов, он ловко спрыгнул на пол.

Фиаче, затаив дыхание, следил за ним, пытаясь уловить тревожные признаки какого-нибудь недуга или паники, но Ланцо выглядел как прежде, был вполне собранным и спокойным, хоть и угрюмым.

— Что здесь произошло? – спросил наконец Фиаче. – Почему здесь такой бардак, почему ты… такой?

— Мы говорили, — ответил Ланцо, устало присаживаясь на край кровати, — а после… меня вырвало, я разозлился и… я не знаю что сказать, Фиаче. Ничего здесь не произошло.

— Ты ходил по потолку! По стенам!

Ланцо закивал.

— Ходил. Знаешь, Фиаче, а ведь я слабак. Я хотел силы, но не знаю что с ней делать. Я не умею с ней обращаться. Я трус. Поскольку опасаюсь самого себя.

— Зато я тебя не опасаюсь, — заявил Фиаче и уселся рядом. – Ну слабак, ну и что? Хуже ты от этого не стал.

Ланцо взглянул на него и устало рассмеялся.

— Проблема в том, Фиаче, что я не могу понять себя до конца. Я не знаю кто я и не знаю чего хочу.

— Я думал, ты хочешь уничтожить великанов.

— Да. Но зачем?

— Затем, что эти адские отродья истязают род людской.

Ланцо кивнул и опустил голову.

— А что, если нет? – произнёс он тихо. – Что если не истязают? Возможно ли, что людям комфортно и удобно уживаться вместе с великанами в аду? И есть ли у меня право уничтожать великанов лишь только потому что они мне не нравятся?

Фиаче опешил.

— Погоди-ка. Вот живут люди в аду. Но не знают об этом, не понимают, что вокруг них ад, жуткие чудовища, смерть бродит. Они — тупая слепая отара, которую из угла в угол пинают по очереди демонические пастыри. Неужто думаешь, овцам не нужна свобода? Да, они не видали мира дальше оградки, но что если им показать?

— Боюсь, они разбегутся и погибнут, — улыбнулся Ланцо.

— Они ж всё равно погибнут, — махнул рукой Фиаче, — так хоть свободными.

— А есть ли за пределами ада свобода, Фиаче? Что же там? Ведь я и сам не знаю. Разрушив ад, что могу я дать людям? Мне нечего им дать, я сам невежда.

— Ты невежда?! – изумился Фиаче. – Ты ясновидящий!

— А толку. Будучи ясновидящим, я до сих пор так и не знаю, что такое свобода. А ты знаешь, Фиаче?

— Я-то? – замялся Фиаче. – Наверное это то, что находится за пределами ада. Рай, где каждый ухватит своего счастья, получит вожделенное.

— А что, если среди этих людей найдётся тот, для кого счастье – создавать ад для других? Выходит, урвав своего счастья, он построит новый ад. И всё по новой, и так до бесконечности.

— Получается, ад бесконечен?

— Получается, бесконечен.

— И ничего нельзя поделать?

— Ну поделать что-нибудь да можно, — задумчиво пробормотал Ланцо. – Я бы даже сказал – необходимо.

— Если ты не можешь разрушить ад, тебе остаётся только возглавить его, Ланцо, — проворчал Фиаче себе под нос.

— Ничто не рождается случайно, — меж тем размышлял вслух Ланцо, — всё обязательно происходит откуда-то и для чего-то служит, верно? Я обретаю силу. И подозреваю, что не просто так. Мне нужен человек, который владеет подобной силой, который научит меня пользоваться ею, направит меня. Мне нужен Оракул.

— Ты встретишься с ним в Арцее.

— Путь к нему лежит только через ристалище в Риакорде. Только победители священного Зимнего турнира допускаются к беседе и благословению Оракулом.

— Что с того? Ведь мы к тому и движемся, разве нет? Ты наверняка всех там раскидаешь.

Ланцо вяло покачал головой.

— Сколько времени, по-твоему, это займёт? Мне нужно выслужиться, пройти через множество поединков и посвящение, заработать, буквально-таки выбить себе имя. Всё это славно, но я не могу столько ждать. С выездом из Черры я начал меняться и меняюсь постоянно. Я чувствую, — Ланцо встревоженно потирал руки, точно омывал их невидимой водой, — чувствую, что со мной постоянно что-то происходит, я словно разрастаюсь изнутри и наполняюсь неведомым веществом, с которым не умею совладать. И всё, что открываю в себе, открываю я лишь случайно. Я обнаруживаю лишь какие-то крохи того, на что я способен, Фиаче. Я не здоров, я заболел, во мне засело нечто, стремящееся перекрутить моё нутро в то, что мною прежним уже не будет. Оно клубится во мне и требует столь могучих усилий и боли, что пугает меня. Но я сдерживаюсь, — Ланцо взглянул на Фиаче и тот увидел в его взгляде сильное беспокойство, к тому же последние слова его прозвучали несколько неуверенно, поэтому Фиаче тут же схватил его за ладони, словно это могло помочь Ланцо сдерживаться с гораздо большим успехом.

— Что будет, если ты перестанешь сдерживаться? – осторожно спросил он. Ланцо пожал плечами.

— Произойти может всякое, но больше всего я боюсь сойти с ума.

Он откинулся навзничь и со вздохом повалился на растерзанную постель. Фиаче выпустил его руки и устроился рядом, положив свою голову на грудь Ланцо как на плаху.

— Я не дам тебе сойти с ума, на счёт этого не волнуйся, — проговорил он. – Я буду сторожем твоего рассудка, Ланцо. И буду по мере сил своих отвлекать и развлекать тебя, чтобы ты не спятил от всей этой чертовщины.

— Да ты сам сумасшедший, Фиаче, — рассмеялся Ланцо. – Тебя, судя по всему, вся эта, как ты выразился, чертовщина совсем не пугает и не тревожит.

— Ещё как тревожит! – возразил Фиаче. – Но твоё состояние тревожит больше. Чёрт с ним, с адом вместе со Скверной и всеми великанами-демонами какие только в нём есть, лишь бы они не повредили тебе, — Фиаче облизнул пересохшие губы. – Иногда я думаю, что совершенно тебя не заслужил. С первой же встречи ты поразил меня в самое сердце. Откуда только ты такой взялся? Ты и все эти твои чудесные черты, способные вызывать такую любовь. А ведь я люблю тебя так, что и названия нет этой любви. Не могу назвать это дружбой – уж слишком это нехитро да куце звучит. Не могу сказать, что я влюблён в тебя – слишком уж плоское чувство, на мой взгляд. Конечно же не испытываю я ничего низменного по отношению к тебе. И могу лишь сказать одно – я бы умер на твоей груди, Ланцо.

— Я же говорю, — мягко отвечал Ланцо, — ты сумасшедший, Фиаче.

— Очень может быть. Но в аду простительно.

Ланцо затрясся от смеха.

— И я люблю тебя, мой Фиаче. Ты острей стилета и ласковей кота. И точно так же поразил меня в самое сердце.

— Но не с первой встречи.

— Почему же? – возразил Ланцо. – Когда я в тот день вёз тебя на телеге в город — несчастного окровавленного мальчика, задыхающегося от слёз, прячущего взгляд, забившегося в угол, точно измученный зверь, — мне хотелось отдать всё на свете, чтобы ты почувствовал облегчение и радость, осушил бы слёзы, а раны твои перестали кровоточить и болеть.

— Ты и отдал. Отдал все заработанные деньги тому доктору, который заштопал меня как порванный башмак, — проворчал Фиаче, потирая рельефный шрам на губе. – Так знай же, что мы с доном Могеном ничего не пожалеем, чтобы помочь тебе и поднимем все наши связи, чтобы ускорить твою инициацию, а вместе с ней и встречу с Оракулом.

— Всё несколько осложнилось, — покачал головой Ланцо. – У гранда Вольфорте, оказывается, имеются свои планы на меня – я должен множить славу и потомков рода Вольфорте де Мальпра, чтобы заполонить золотоволосыми головами гематопийские улицы. Представь, ни один из его бастардов не живёт сам по себе, они тут все повязаны семейными узами и долгом друг перед другом. И думаю, раз все они беспрекословно подчиняются гранду, улизнуть от него шансов мало, а перечить бесполезно. Он потрясает и гнетёт своим безумием. Я насилу вырвался из его объятий, он почти задушил меня своими разговорами о том, что этот мир создан лично для меня.

— Да он запустил в тебя коготь! – возмущённо вскричал Фиаче, подскочив на месте.

— Именно, — кивнул Ланцо. – Чуешь, к чему я клоню? Как я понял, гранд находится в натянутых отношениях с потентатом.

— Это все знают, — усмехнулся Фиаче.

— Я не знал.

— Ну ты даёшь! – фыркнул Фиаче. — Знаешь, надо бы тебе почаще интересоваться политикой.

— Это я к тому, что, если я одержу победу в Риакорде, я стану гемагвардейцем, а значит, присягну в верности потентату. Полагаю, гранд костьми ляжет, чтобы этого не случилось.

— Этот может, — медленно кивнул Фиаче. – Он может вообще не выпускать тебя из Браммо, чтобы потентат и вовсе никогда о тебе не прослышал.

Ланцо поднялся.

— Мне надо это обдумать. Пойду прогуляюсь.

— На ночь глядя? – удивился Фиаче. – Позволь пойти с тобой!

— Нет, Фиаче, останься. Можешь подождать меня здесь, если хочешь. На подносе осталось немного еды, — говорил Ланцо, удаляясь на балкон.

— Подожду. Но куда ты собираешься?

— Поброжу по окрестностям, — сказал Ланцо и вспрыгнул на балконную балюстраду. – Прохладный вечер остудит мою кипящую голову, и держу пари, я что-нибудь придумаю.

С этими словами он сиганул с балкона куда-то в сторону. Фиаче с воплем сорвался с места и бросился на балкон, в мозгу его била одна единственная мысль – третий этаж! третий этаж!

— Ланцо! – вскричал он, свесившись вниз и отчаянно обшаривая глазами тёмную мостовую.

— Я здесь, — раздался голос справа. Ланцо стоял на стене перпендикулярно Фиаче, невозмутимо скрестив на груди руки. – Не волнуйся, я не упаду. Я понял, как это делать.

Он развернулся и побрёл по стене, огибая окна и эркеры. Фиаче некоторое время смотрел ему вслед, позабыв закрыть распахнутый рот, но как только Ланцо скрылся из виду в темноте, он опустился на пол и устало потёр ладонью лицо.

— Что за день сегодня… Спятить можно.

 

 

Следующая глава

Предыдущая глава