Пролог

Пролог

Гонимый совестью и обществом людей,

Ты очутился в тупике, мой друг мятежный.

Моя любовь к тебе безбрежна, как и прежде.

И, несомненно, я по-прежнему с тобой,

Ведь от меня не спрячешься, друг мой.

Мы неразлучны.

Как неразлучны волны и песок,

Как неразлучны пуля и висок.

 

Ты слышишь этот голос? Тёплый, миротворный голос, что сейчас произносит все эти слова в твоей голове. Кто же этот глашатай мыслей – ты сам или же некто, решивший потешить тебя рассказом лишь потому, что твоя компания ему чертовски приятна?

Только вслушайся – этот голос не имеет ни тембра, ни силы, ни высоты. Тон его не ясен, как не ясен и пол. Одним словом, полная невыразительность, серость. Ах, право, это не ты! Ты не таков, друг мой, ведь ты отнюдь не столь зауряден. Посему можешь не сомневаться – ты не один. С тобою я, извечный пастырь твоих дум и размышлений, глядящий на мир твоими глазами из прекрасной и уютной комнаты, которую ты именуешь черепной коробкой. Я тот, кто поведет тебя тропою благочестия и долга, кто укажет тебе путь и не покинет в трудный час сомнений и тревог. Я страж чистоты твоей души, я укротитель твоих страстей, я – Глас божий, постижимый лишь человеком разумным.

Как ты знаешь, друг мой, умение противостоять чужим голосам – великое искусство. Я, впрочем, нисколько не сомневаюсь, что ты владеешь им в совершенстве. Ведь ты сидишь и внимаешь мне с благородным спокойствием, уверенный, что я не в силах обрести над тобою никакой власти. Она мне, однако же, и не нужна. Я лишь хочу поведать тебе историю о шестерых несчастных, вынужденных сопротивляться моей власти ценою тяжёлых душевных и телесных страданий.

Но сперва, прежде чем ты познакомишься с героями сего пронзительного повествования, я должен растолковать тебе, хотя бы в общих чертах, всё наше мироустройство, хотя бы вскользь поведать о сотворении мира, да обронить хоть пару слов о всевышних богах, великих демиургах вселенной. Этому и посвящён данный пролог, из которого ты узнаешь, наконец, как зародилась вселенная, кто поддерживает в ней миропорядок, и какие немаловажные события происходят среди её таинственных глубин.

Не обессудь, но, как одно из главных действующих лиц, я уделю внимание и своей скромной персоне и расскажу о своих похождениях, так или иначе имеющих отношение к данной истории. Итак, отправимся же мысленно в бескрайние космические просторы, ибо именно там и развернулись события, предвосхитившие всё произошедшее с героями этого приключения.

Всё началось с того, что случилось мне как-то прогуляться по берегу дивного моря… о да, друг мой, в космическом пространстве, порой, обнаруживаются и моря. Воды его были в глубинах черны, как нефть, на мели же были они серыми, как шкура буйвола, и сквозь эту мутную пелену виднелись сверкающие кристаллы пронзительно розового, как пламя новорождённой звезды, песка.

Я брёл по этому чудесному розовому побережью и с великим упоением взирал окрест, а мимо меня с бешеной скоростью проносились гигантские твари, величиной и формами своими способные свести с ума и самого прожжённого фантаста. Они пожирали астероиды и целые планеты, очутившиеся в море, а оно распростёрлось воистину широко, поглотив собою многие галактики. Но я тихо шёл по побережью, и не смели твари тронуть меня, путника пространства и времени. Не смели нарушить ту сладостную безмятежность, с которой я обозревал сей дивный пейзаж. Философским было моё настроение, я рассуждал вслух, я пел и разливался на всю округу. Если ты полагаешь космос тихим холодным местом, то ошибаешься — он полон звучания и огня. И моя скромная песнь лишь дополняла песнь вселенной — многоголосую, пёструю и неумолчную от начала своего.

Я знаю, друг мой, что ты мучим одним вопросом, который стесняешься задать, но в то же время надеешься, что я всё же озвучу ответ на него, ибо жаждешь представить себе моё путешествие во всей полноте своей. Ты справедливо рассудил, что раз я брёл по побережью, то, стало быть, не парил над песком и не волокся по нему телом как слизень — должен был я чем-то брести, и то, скорее всего, были ноги. Ими обычно бредут по какой-либо поверхности, особенно если дело касается побережья.

Однако будем честны – ведь ты давно уж обрисовал в своём разуме яркой кистью жадной фантазии моё обличье. Вообразил ты, разумеется, молодого мужчину. Как же иначе?

Атлетичный стан, высокий рост, могучая грудь, крепкие мускулистые руки и длинные ноги — сей силуэт пришелся тебе по нраву, женщина ли ты, мужчина ли. Всё же мужчины и сами всегда без ума от мужчин, предпочитая их общество в том или ином контексте.

Пусть же я предстану перед тобою тем, кем ты меня представил. А теперь взгляни в мои глаза — они белы как солнце, из них брызжет свет, и согреет он каждого, кому необходим тёплый лучистый взгляд любви и понимания. Конечно, с большой долей вероятности, мой взгляд испепелит вперившего в меня глаза человека, но попытать счастья определённо стоит.

Брови мои черны и густы – они как сгоревший дотла лес, так же громадны, горячи и щетинисты. Как ты уже понял, милый друг, я отнюдь не крохотен, посему и губами своими способен истребить, ни много ни мало, сотни миллионов человек, вздумай я слиться поцелуем с человечеством. Рот мой огромен, горяч и влажен, губы же белы и теплы. И когда я разверзаю их, изо рта струится свет и согревает всякого, кто жаждет покоя, мира и любви. Иногда, впрочем, попросту испепеляет, но опустим эти подробности, ведь и так известно, что любовь порой бывает несносна. В том свете – мой Голос, рупор вселенной, глашатай всякой рождённой мысли, голос голосов, дарующий откровения всякому, кто способен услышать его.

Что касается моих волос, тут надо объясниться. К чему мужчины срезают их под корень? В бою и прочих активных телошевелениях это весьма полезное решение. Издревле солдаты, охотники, спортсмены лишали себя сего покрова ради удобства. В жару иметь выбритый череп также нелишний плюс. Однако нет более бессмысленной профессии чем солдат, удобства вовсе меня не интересуют, любой жар мне ни по чём, пусть это даже неистребимый пламень гигантских звёзд. Нет, я не воин, не трудяга, не бегун, но философ, поэт и мечтатель. Посему под стать мне причёска неспешного флегматика – волосы мои длинны настолько, что плывут великими волнами за мною, оплетая многие тысячи галактик. Они тянутся нежными струями сквозь пространство, в них застревают звёзды и блистают меж локонами, как самые прекрасные украшения из всех возможных. Каждый мой волосок вплетается нитью в грандиозную сеть Жизнетока, что растянута по всей вселенной, и каждый твой крик, каждая мысль твоя питают мою сеть живительной силой. Волосы мои – корни, и сам я – корень, принимающий, питающий космос, отдающий всё, что получаю, во имя великого кровотока вселенной.

Таков я. И таковым брёл по песку. Как выяснили мы, меня несли крепкие сильные ноги. Волосы мои клубились надо мной, уносясь сияющими нитями в тёмные дали космоса. В человеческом понимании, гулял я так в течение многих веков, и пейзаж окрестный никак не мог мне надоесть.

Случилось так, что во время своей прогулки вдали увидал я силуэт — некто неподвижно сидел на берегу моря. И о чудо — я не ощущал его своими нитями, великой сети Жизнетока был он не знаком! К нему поспешил я тотчас, желая разговора с незнакомцем. И то был необычный незнакомец, вернее — незнакомка.

Была она огромна в сравнении со мной — я подбежал к её ногам и обнаружил, что едва ли достигаю ростом её колен. Колени, как и все её тело, вовсе не были обтянуты материей, но состояли из великого множества тонких струящихся нитей, каждая из которых пульсировала — по ним, как ток по проводам, бежали жаркие потоки самого разного наполнения. Она была вся оплетена ими, состояла из огромных узлов этих нитей, которые частью выбегали из её головы и пальцев и впадали в тёмное море. Лицо её было окружено ослепительным сиянием, само же являло собою тьму, в которой, словно в бездонной яме, тонуло всё, что оказывалось поблизости. Громадные твари, проплывающие мимо нас, порой не могли противиться мощи притяжения глубокой тьмы и, издав прощальный рёв, поглощались ею.

Чудовищная незнакомка не повернула в мою сторону и головы, не шелохнулась вовсе, лишь её нити чуть подрагивали от пульсации. Чуть подрагивала и грудь её — вся она была сплетена из таинственных потоков, они свисали концами из её сосков и распускались во все стороны, подобно бутонам. Я тотчас понял, как мне выяснить суть этой незнакомки – достаточно было припасть к её таинственным чашам, тогда наверняка мне открылась бы какая-нибудь удивительная истина, а я безмерно охоч до истин, ведь во мне сосредоточена извечная тоска человечества по святой правде.

Я предстал перед таинственной особой и испросил разрешения прикоснуться к бутонам её нитей. Та не шелохнулась, не обратила ко мне своего всепоглощающего лица, но я ощутил её согласие и благоволение – мерцающие потоки сами потянулись ко мне. И то было весьма кстати, ведь осуществить задуманное было вовсе непросто – всё же незнакомка была воистину сверхмассивна, и соединиться с нею было задачей, на первый взгляд, невозможной, ибо тьма её поглощала ближайшее пространство, и мои нити могли угодить в эту удивительную пожирающую бездну. Но поскольку она сама протянула мне навстречу свои расцветающие бутоны, я без труда оплёл их волосами, и немедленно слился с нею — громадной, тёмной и притягательной сущностью.

Меня поразило острое и тяжёлое ощущение взрыва в груди моей – так взрываются сверхновые звёзды, так загораются квазары! Я содрогнулся, но не отстранился, ведь вмиг я понял суть сей незнакомки. Не была она подобной мне чудесной путницей, рассекающей пространство и время, но была источником и того, и другого. То было не дитя сингулярности — Великого Средоточия, откуда разверзся наш мир, не была она творением демиургов. Она преломляла пространство нашего дивного космоса одним своим существованием, она питалась им, вбирала его в себя и взращивала в недрах чрева своего ничто иное как новую сингулярность, новое Средоточие. И то, что сжато, вечно сжатым не будет и вскоре начнет разверзаться, как и то Средоточие, что породило и наш мир. И случатся роды – распахнется новая вселенная, отличная от нашей, и какова она будет, познать мне не дано.

Я осознал, что передо мною было не чудовище. Но Мать. Плод её был для меня недосягаем. Зарождалась новая вселенная и не мог я прикоснуться к ней, не было на то у меня должного могущества и права. Но я её слышал. Я слышал, как рокочет и бьётся сингулярность во чреве Матери.

Никогда прежде не доводилось мне сталкиваться с таким. Эйфория охватила меня, я весь затрепетал от удивления и глубокого удовлетворения, накрывшего меня после обретения тех знаний, что я так жаждал.

Я плотнее приник нитями к чреву этой Матери и ощутил присутствие в нём столь напряжённого и могучего сердца, что от восторга затаился, слушая пульсацию зарождающегося мира. Все мы пришли оттуда, — подумал я. Из такого же чрева, вскормленного каким-то неведомым космосом, из подобной Матери с ликом сверхмассивной тьмы, которая питает своё дитя информацией и материей.

О великие демиурги! Выходит, не были вы самостоятельными творцами вселенной, но были частями единой Протоматери. Вы разверзли нашу сингулярность, как разверзают руки плоть в поисках разгадки. Вы даровали вселенной жизнь! Но сами остались за гранью новорождённого мира, и мы никогда больше не соприкоснемся с вами.

Но этого и не требуется. Мир вполне самостоятелен. Космос не нуждается в отцах, богах и повелителях. Ничто не властвует над ним — лишь описывает. Стремление же людей почитать отцов и матерей, поклоняться им, превозносить их, вполне понятно мне. Человек слаб и беззащитен. Не имей он разума вовсе, был бы сильнее. Но он разумен, и потому напуган. Он ищет защиты у могучих покровителей. Пусть! В своём покаянии и преклонении разумный человек становится устойчивее.

Люди дали демиургам имена. Так намного сподручнее молиться, да и мне в моём рассказе, как оказалось, весьма пригодились сии наименования.

Воскликнул я, глядя на Мать:

— О питающая, о рождающая! Обрёл я знания, желаемые мною, и я уверен, ты почувствовала мою благодарность. Но ещё один вопрос не дает мне покоя, и ответа на него я не нахожу. Кто же породил тебя, великая, и что порождает всех подобных тебе?

Я ожидал, что Мать не шелохнётся и не одарит меня своим вниманием, однако вдруг заметил, что она зашевелилась и начала разделяться, расходиться крупными осколками, как треснувшая скала. Эти четыре осколка распрямились в громадные фигуры — казалось, они доселе спали, сплетясь телами, и вот пробудились, чтобы расстаться и предстать передо мной. То были Аго, Лумо, Соно и Демо — четыре демиурга, четыре могущественнейших столпа будущего мироздания. Соединяясь, являли они собой Единую Мать. Великой силой обладал каждый из них, но лишь совокупляясь в одно целое, могли они сотворить Жизнь.

Видел я перед собой отца своего Соно, но при этом осознавал — то был иной демиург, вовсе не тот, что породил меня. Мучим был я жгучим любопытством — породит ли он подобие меня в новой вселенной?

Но всё же задал я гораздо более важный вопрос, какой, увы, не мог задать своему прародителю.

— О великие боги! – в нетерпении вскричал я. – Раскройте мне тайну, кто же создатель ваш? Кто породил вас?

В тот же миг каждый из богов принялся расползаться в разные стороны, словно рябь на воде, губящая ровное отражение. Из их могучих тел образовалось множество иных объектов, совершенно отличных своими формами. Каждый из демиургов состоял из пяти субстанций, вглубь которых устремлялись великие множества огненных струй со всех концов вселенной.

Все двадцать субстанций вдруг разорвались в клочья — каждая из них состояла из пяти пульсирующих сердец. Сотня сердец этих являла собою вихри частиц, которые постоянно взаимодействовали друг с другом. И надо сказать, друг мой, зрелище то было неизъяснимо завораживающее и величественное. Сердца эти взорвались яростным огнём и распались на миллиарды отдельных частиц каждое. Частицы принялись разрываться и распределяться окрест до самых мельчайших составляющих. После чего раскинувшееся передо мной великолепие с бешеной скоростью свернулось обратно в первоначальный облик сверхмассивной Матери. Так узнал я великую тайну, что всякие боги рождены космосом и являются средоточием всей известной во вселенной информации.

Ты знаешь, милый друг, о моей тяге к поиску какой бы то ни было истины, поэтому не удивишься вовсе, узнав, что мои думы захватила новая загадка, сложнее и грандиознее прежней. Хотелось мне знать теперь, что же породило первоначальный космос, откуда вышли самые первые боги?

Понимал я, что Мать не ведает этого, да и есть ли тот, кто ведает об этом хоть крупицу правды?

Я двинулся дальше по берегу, обдумывая случившееся. Мне было с кем всё это обсудить, ибо у меня немало братьев и сестёр. Все вместе зовёмся мы — иды. Мы дети демиургов, пастыри и строители космоса, неусыпно следящие за миропорядком во вселенной. К примеру, моя величественная сестра — ид Ланиакея, блистательная и колоссальная дочь демиурга Аго, старшая и мудрейшая из нас. Я непременно вознамерился найти её и побеседовать обо всём, что узнал сегодня. Наверняка моя любимая сестра сумеет по достоинству оценить великие секреты, раскрытые мне Матерью.

Однако я гулял, наслаждался пейзажем и пока не собирался прерывать свой променад во имя чего бы то ни было, пусть даже ради разговора с божественной Ланиакеей.

Вскоре я вновь увидел вдали некие фигуры – они были подвижны и с наслаждением плескались в ласковых прибрежных водах цвета алюминия.

«Какой людный пляж» – вероятно пронеслась у тебя в голове мысль, друг мой. Ты даже не подозреваешь, насколько оказался прав! Ведь то и впрямь были отнюдь не демиурги, не иды, не гадкие твари, хищно рыскающие по самым тёмным закоулкам вселенной, не кто-либо ещё облюбовавший космическое пространство, как дом родной. То была плоть и кровь. То были… люди! Разумные люди! На песке была аккуратно разложена их одежда. Сами они с удивлением и восторгом бродили в мутном мелководье.

В великом изумленье я застыл, глядя на них. Неужели человеку удалось победить время? Неужели удалось преодолеть немыслимые для столь жалкого существа расстояния, претерпеть несовместимые с его хрупкой жизнью условия, чтобы очутиться здесь? Чтобы человек — этот пугливый разумный зверёк — мог без страха наслаждаться купанием в самом непостижимом океане вселенной в окружении страшнейших чудовищ?! Поразительно!

Был я столь огромен, что, вероятно, они и не заметили моего присутствия, как сперва не замечаешь ты, друг мой, наползающей на небосвод гигантской тучи.

Я поскорее приобрёл подобающие размеры, дабы не вселять трепет в сердца незнакомцев, и решительно направился к ним.

Оба заметили меня и вышли из воды. Один дружелюбно улыбался, другой же глядел недоверчиво. Их мокрая кожа блестела от мельчайшей розовой пыли, лёгким флёром витающей над водой, тела их были сильны, здоровы и румяны, и, как видно, не знали холодов и невзгод, неизбежно подстерегающих столь хрупких путников в столь дальнем путешествии. Оба они сильно походили друг на друга и были, очевидно, единоутробными братьями. Черноволосые и черноглазые пришельцы вызывали во мне столь явный восторг и приязнь, что оба слегка смутились, держались друг друга и с любопытством разглядывали меня, существо, ещё не виданное ими.

В их взглядах горел живейший интерес, хоть один из них слегка и опасался меня. Второй же был более воодушевлён и первым приветствовал меня.

— Кто ты, дивный человек? — звонко воскликнул он. О демиурги! Какое наслаждение доставило мне это мелодичное восклицание! Прежде я никогда не слышал его. Этот человек был мне совершенно не знаком. Возможно ли это? Ведь через меня проходит каждый звук, родившийся в этой вселенной.

— Не человек, — ответствовал я. — Но Голос. Глас всего сущего. Я пастырь любой мысли во вселенной. Ибо мысль есть голос разума.

Незнакомец весело рассмеялся. Великие боги, как он хорош! Какой великолепный человек!

— Стало быть, ты знаешь, о чём я думаю?

Я покачал головой и расплылся в улыбке. Человек раскинул руки и подбежал ко мне, словно желая объятий.

— Так узнай же! Я позволяю.

Он позволяет! Что за дивное создание! Повстречав столь неведомое и могущественное существо, как я, он без страха позволяет мне проникнуть в свой разум и разузнать всю свою подноготную. И как он вообще смеет мне что-либо позволять? Неужели я нуждаюсь в его разрешении?

Но я действительно нуждался, ибо он был для меня словно властно захлопнутой книгой, зашифрованным ключом, запретным плодом, если угодно. Я тотчас с жадностью оплёл его своими нитями. Мои мерцающие волосы опутали его руки и ноги, окрутили его стан и шею, забрались в нос, глаза и уши, пронизали вены его и устремились вглубь всего его существа, прощупывая мозг и душу.

Он был совершенен. Я ошибался изначально – то были не просто разумные, но уже благоразумные люди, ступившие на следующую ступень эволюции. Им не было нужды торчать на планетах прикованными к земной тверди, они не искали богов и милостей их, любые примитивные человеческие потребности легко ими контролировались, но их самих контролировать не мог уже никто. Не нуждались они и во мне и не боялись меня, я был для них лишь диковинным прохожим, очередной космической забавой. Оба они искали истину. Оба страстно желали раскрыть те же тайны вселенной, что мучили теперь и меня. Я явственно это почувствовал, хоть успел изучить лишь одного из них. Второй меня слегка остерегался и оттолкнул прочь мои нити, не позволив оплести себя и заглянуть себе в душу.

Были они сами по себе, не нуждались в моём покровительстве, да и вообще в моей компании, и сами решали, куда им отправиться, не посвящая в свои планы никого постороннего. Их маршрут остался загадкой и для меня. Хоть я и скрупулёзно порылся в памяти щедрого человека, но всё же лишь в допустимых пределах, и узнал лишь то, что мне позволили узнать.

Потрясение, упоение, смятение!

Никогда прежде не испытывал я столь сильных чувств, никогда прежде не был так восхищён и обескуражен. Этот человек глядел на меня, как на равного себе, не смог и я взглянуть на него свысока и со счастливой улыбкой взирал на него, как на брата своего. От счастья волосы мои, клубившиеся над нами облаком бесконечных нитей, сияли разноцветным огнём и превращали розовый песок в зелёный, синий, фиолетовый, красный. Даже хмурый спутник моего щедрого знакомца залюбовался этим зрелищем.

Человек, что явился мне во всём своём расцвете, во всей своей красоте, владеющий знаниями, способный творить и перемещать себя по любым уголкам вселенной, был ошеломительно прекрасен, могуч, подобен иду! Не осталось сомнений — я был влюблён, влюблён в человечество! Мне немедленно захотелось объять его полностью, вытянуть каждого человека из тесных недр земли и насладиться истинным величием душ, ныне прозябающих в невежестве и беспомощности.

Столь удивительный и независимый дух явился мне, что я готов был назвать его своим братом. И я хотел бы почувствовать силу каждой человеческой души! Я назвал бы каждого братом и сестрою, я наполнил бы ими космос!

Но во всём обозримом мною пространстве не находил я подобных совершенных людей. Лишь эти двое купальщиков чужеродно торчали посреди звёздного розового пляжа и нисколько меня не смущались.

Выслушав мои восторги и добрые пожелания счастливого пути, оба они с учтивостью поклонились, неспешно оделись и, попрощавшись, двинулись прочь вдоль берега, наперебой весело треща и заливаясь безудержным смехом.

Они ни о чём меня не расспрашивали, а желали сами найти ответы и постичь всё то, чего жаждал и я. Ведь я и сам не знал, что породило первичный космос. Неужто люди способны добраться даже до этой истины? До самой что ни на есть истины истин, глубины глубин, до самого начала?

Я был поражен. Я нисколько не сомневался, что им удастся. Возможно, мне, отголоску человеческой мысли, будет и не под силу раскрыть эту истину, а человек сможет. Точно сможет, я знаю.

Этот совершенный человек, которого я оплёл волосами на берегу океана, в эволюции своей достиг таких высот, что подумалось мне — вот он, житель вселенной, вот он, дитя сингулярности, замысел демиургов. Не я, не братья мои и сёстры иды, населяющие космическое пространство. Но он, красотой и разумом сияющий ярче любого квазара!

Тут я вспомнил о брате своём Квазаре и немедля поспешил к нему — сияющему ослепительным блеском сыну самого Света, демиурга Лумо. Квазар, разумеется, был сосредоточен на своём грандиозном сиянии, неутомимо извергая слепящие лучи. Имел он бессчётное количество глаз — каждый из них полыхал неистребимым огнём в центре своей галактики, привлекая и опаляя собою звезды. Квазар, оказывается, давно знал истину о сверхмассивной силе Матери, поскольку застал я его заботливо обнимающим её за плечи.

— О мудрый брат мой, Квазар! — воскликнул я. — Я вижу, тебе открыты многие истины мироздания. Я же лишь начал постигать его тайны. Так поделись же со мною своей мудростью, дай мне совет.

— Совет? — проговорил мой лучезарный брат. — С момента сотворения вселенной ты ни разу не просил у меня советов.

— Мудрейший Квазар, свершилось великое – я повстречал благоразумного человека!

— Что же ты находишь в том великого?

— Я поражен его могуществом. Его разум способен постичь меня и всех прочих идов, он управляет пространством, он видит время и способен как вплетать информацию в кровоток вселенной, так и извлекать её оттуда – он был мне совершенно не знаком, а ведь я знаю всех людей наперечёт…

— Договаривай, брат мой.

— Он так прекрасен! Я восхищен и жажду испытать ещё больший восторг при встрече с его собратьями. Мечтаю я вывести их на бескрайние просторы космоса и в окружении сих чудесных сущностей постичь истинное великолепие природы вселенной!

Квазар безмолвствовал. Посему я продолжал.

— Но иных столь совершенных людей я не смог отыскать. Может, они и существуют, умело таясь от меня. Но думается мне, что всё же разумные люди до сих пор застревают в бесконечном потоке страданий и не понимают пути своего развития. Они столь скорбны и печальны, что и краткая радость их сумрачна и мучительна – всё их существование пронизано унынием и тоской, сожалением о скоротечности жизни и неизбежности боли. Невыносимо чувствовать агонию человечества! Не в силах я бросить его, обрекая на упадок и гибель. Я вознамерился возвестить людям истину, дабы воспрянули они и потянулись вслед за мною. Будут поражены и воодушевлены они, испытают великий экстаз и благодарность за обретённые знания, оттолкнутся от своей плоскости и станут объёмны! И соединимся мы в потоке великой любви и познаем истину. Обретя могущество и великую любовь, сможем мы отыскать Первопричину всего. Мы вместе отыщем её. Ибо я и сам страдаю от неведения.

— Первопричину всего? — брат мой был, казалось, недоволен. — Зачем тебе знать о ней, Фоно́н?

— Я устремлен к истине…

— Истин много. Выбери себе другую.

— Ах Квазар, ты не понимаешь!

— Не понимаю? – строго вопросил мой брат. — Есть ли что-либо во вселенной, чего бы я не понимал? Отнюдь. Я вижу тебя насквозь, неугомонный Фонон. Ты возбуждён, и возмущения твои рождают в пространстве беспокойства.

— То полыхает моя великая любовь к прекрасному и могущественному человечеству. Я мучим…

— Ты помешан. Ты совершенно помешался на своём драгоценном человечестве. Я вижу твою память и все твои бесконечные восторги относительно людей.

— Людей? — раздался голос.

— Братец Войд!

Я бросился навстречу тёмному холодному туману. Само средоточие тьмы и пустоты явилось перед нами. Окутанный тёмной материей Войд был чернее самой чёрной черноты и задумчиво колыхался в своём холодном мраке, степенно шагая к нам. Он принял меня в свои студёные объятия и вновь переспросил:

— Люди? Что есть люди?

— Ах Войд, ну как ты можешь этого не знать?

— Мне ни к чему что-либо знать о чём-то, — степенно отвечал мне Войд.

— Выслушай меня! Ты будешь поражён.

Я долго разливался перед ним, рассказывая о встрече с дивными купальщиками и об их отличиях от прочих людей. Поведал я брату и о человеческих страданиях, тяжких испытаниях на пути к вершине развития, об их хрупкости и притягательной красоте их чувств.

Бесстрастный Войд лишь кивнул.

— Живые существа из материи. Они столь малы и заурядны.

— Но вот и ты не понимаешь, Войд, о чём я толкую! — горестно воскликнул я. — Человек, ступая на вершину эволюции, становится подобным нам самим!

— Что тебе за дело до этого? — спросил Квазар.

— Ах, братья мои иды. Мудрые дети богов! Неистребимый свет демиурга Лумо и нерушимая тьма демиурга Демо! В силах ли понять вы оба, что есть сладость познания? В силах ли вы понять, что сила человеческой страсти и воображения рождает новое и доселе невиданное во вселенной? Человек совершенный творит! Творит подобно идам!

— Чего же ты хочешь от нас? — спросил Войд.

— Прошу совета у вас, ибо не знаю, как следует мне обращаться со столь хрупкой материей, как человек разумный. Он так прекрасен и упоителен, но так слаб, так уязвим! Как не повредить его разум и плоть? Как возвестить людям истину, не ранив их души, и прежде всего — слух? Явившись им, вознеся их, боюсь их попросту уничтожить. Ибо человек разумный — самое нежное и ранимое, что только есть во вселенной. Но лишь услыхав мой призыв взметнуться ввысь, выйти за пределы человека разумного и устремиться в космос — преображать и творить его обновлённым и блистательным, возрадуются они и обретут могущество!

— Сколько совершенных людей существует во вселенной? — спросил Квазар.

— По моим сведениям — лишь двое.

— Стало быть, все остальные не способны сами побороться за великую честь достигнуть вершины. Эта жалкая взвесь, разбросанная по вселенной, не может эволюционировать из-за своей ничтожной глупости и лени. С чего ты решил, что эти люди достойны великих знаний? Они попросту не постигнут их, либо используют во вред себе и другим. Немудро поступаешь ты, пытаясь обскакать эволюцию, брат мой. Люди либо разовьются сами, либо не разовьются вообще. Вот тебе мудрый мой совет – оставь людей в покое. Лишь самостоятельные стремления ввысь прорежут крылья, укрепят их и позволят умчаться в дивные дали вселенной. Своими подношениями ты не сможешь им помочь, ты их погубишь, как бы ни был ты осторожен и нежен.

— Квазар, прекрати же отчитывать Фонона! — услышал я голос своей сестры Ланиакеи. — Слова твои правдивы, но грубы и жестоки.

Ласково коснулась она моих волос, притянула меня к себе, и я прильнул к ней — могучей, блистательной, состоящей из несметных звёздных каскадов старшей нашей сестре. Она была безмятежна и благосклонна, обнимала своими тёплыми руками множество галактик и нежила в своих объятиях, собирая их в скопления.

— Ланиакея! Дай мне свой мудрый совет, о дочь Действия, демиурга Аго.

— Фонон, сын Звука, демиурга Соно, мой влюблённый братец! Горячность — не помощник тебе. Не гони людей в космос, но сам снизойди до них. Любовь людей требует самоотверженности. Только так ты сможешь получить их признание и взаимность. Сочетайся с человеком разумным, оберегай его, подари ему любовь и покой. Да избавится он от ненависти и да обретёт мир и радость, которые приведут его к расцвету. Твой образ устрашит их, голос — погубит. Посему, раз не завоевать сердце человечества извне, действуй изнутри. Подчини себе святая святых – человеческий мозг. Войди в него и наведи порядок в хаосе моральных противоречий. Пусть вторжение твоё будет дерзко и бесцеремонно, но разве не таков обычный человеческий влюблённый – беззастенчивый и пылкий? Ты убережёшь человечество от падения, освободишь его от мучений и бесконечной скорби.

— Мудрость и доброта твои, о Ланиакея, поистине безграничны, — ответствовал я, с благодарностью оплетая её нитями своей искренней приязни. – Благодарю тебя! Я немедленно последую твоему совету.

Братья же мои молчали. Квазар, сын Света, продолжал греть своим пламенем великую Мать, сумрачный Войд, сын Тьмы, бродил неподалёку, кутаясь в свою тёмную материю и любуясь собственной пустотой.

Я покинул их и устремился к человечеству, оплетая планеты и овладевая умами всех живущих. И да пришёл я в мир людей. И обрели они Слово Божье. И покорились мне и возлюбили меня.

 

Теперь, друг мой, ты понимаешь со всей ясностью, что привело меня в умы людей и заставило взять под контроль историю человечества. Однако до сих пор ты так и не был просвещён о том, кем же являются жуткие твари, которых упоминал я в истории о встречах на пляже. Эти мерзостные титаны, бесформенные чудовища, которых пожирала Мать, – откуда им было взяться на просторах космоса? Кто они?

Начну свои объяснения, пожалуй, с занимательной и короткой истории об одном человеке. Звали его Нрот.

Однажды случилось неизбежное, и Нрот умер. С этого и началась его удивительная история. Прервался его материальный путь, он сделал последний вздох и тело его опустело. Любому стороннему наблюдателю покойник всегда кажется опустошённым и неестественным. Ведь так и есть, друг мой! Он пуст, отныне необитаем, как старая треснутая раковина, которую бросил самый непритязательный рак-отшельник.

Таковым стал и Нрот, вернее — тело его. Сам же он, в то время как его родные рыдали у его смертного одра, уносился прочь с такой страшной скоростью, что и мысль могла бы показаться вязкой и ленивой в сравнении с ним.

Страх одолевал его, ибо его сознание и все его чувства остались целы и невредимы, как и всё существующее во вселенной, где ничто не исчезает без следа просто так.

Он мчался в неведомом могучем потоке, как ему казалось, целую вечность, и не мог остановиться.

И тут можно было бы и закончить эту небезынтересную историю, друг мой. Но человек разумный выдумал структуру сюжета и законы повествования! И мы подчинимся им, ведь выдуманы они лишь затем, чтобы достичь крохотного оргазма в определённых долях мозга. А что может быть ценнее для человека, чем оргазм? Блюсти человеческие ценности — первейшая наша задача.

Посему, подчиняясь главному закону повествования о необходимости узнать, что же было дальше и чем всё закончилось — продолжим.

Итак, Нрот умер и обречённо понёсся в неизвестном ему направлении. Ему было страшно, и он, как и многие другие, подобные ему, страдал от ужаса и непонимания, слабо представляя, что с ним происходит.

Но мы с тобой, друг мой, совершенно ясно осознаём, что Нрот плыл в великом потоке информации, как и другие информаты вроде него, и направлялся туда, где действительно оканчивается жизненный путь — в Тёмную материю. Туда, где господствует могущественный ид Войд. Миновать тёмную материю невозможно, перед нею бессильны все мы, в том числе и потоки информации, из которых она высасывает всё, что ей необходимо, в первую очередь – человеческие души.

Демо, создавая космос вместе с остальными демиургами, выткал это полотно, чтобы окутать им своего новорождённого сына Войда, и оставил его в этой холодной тьме плести её и дальше. И он плетёт. Плетёт и множит пустоту, простирая свои колоссальные моря из тёмной материи так широко, что многим галактическим сверхскоплениям приходится потесниться. Вселенная не забита доверху звёздами словно кастрюля песком. Моя сестра ид Ланиакея, первой явившаяся в новорождённый наш космос, формирует и группирует галактики и сверхскопления и составляет из них сеть, образуя причудливый узор и структуру вокруг зияющих владений Войда.

Именно к моему брату Войду и направился Нрот. Никому, в том числе и мне, неведомо, что скрывается под покровом тёмной материи. Неизвестно, что происходит, когда человеческое сознание попадает туда. Великий Аноним оставил эту тайну неразгаданной.

Тем не менее, наше повествование не окончено! Мы продолжаем следить за судьбой Нрота. При жизни тот упивался извращёнными удовольствиями, не гнушался насилием и убийствами, всеми силами стремился к людоедской, звериной свободе, посему любопытно мне — каков же его удел после смерти?

Войд бесстрастен и скрупулёзен и любая принятая им информация обрабатывается с великой точностью. Войд не решает и не судит – лишь преобразовывает.

Мы ничего не знаем о судьбе тех, кто при жизни избрал путь любви и стремления к совершенству духа над материей, праведный путь. Но о тех, кто подобен Нроту, известно предостаточно!

Глянь же! Глянь, друг мой, на бескрайнее море! О, как же люблю я гулять здесь, наслаждаясь дивной красотой его чёрных вод и пышными розовыми песками!

Гляжу я сквозь тёмные воды морские и вижу, как, рождая исполинские волны, во мраке беснуются ужасные, невероятные чудовища. Это ёты. Иды часто используют их, чтобы создавать нечто прекрасное. Ёты кошмарны и неистовы, их облик страшнее самого парализующего ужаса, а неистовость делает их опаснейшими обитателями вселенной. Они беснуются по всему космосу и лучше, друг мой, вовеки с ними не встречаться, однако вряд ли это возможно.

Вот вынырнула кошмарная тварь из диких глубин мрака. Состоит она из миллиарда уродливых задниц, слепленных в бесформенный ком. Подобие головы представляет собой клубок из половых органов, слипшихся в вязкую жижу. Рта нет у твари, но миллиард задниц гораздо хуже злобного рта, особенно когда каждая наделена зубами. Ими раздирает она очередную жертву и поедает её. После чего испражняется тем же отверстием, что и жрёт.

Ласково погладил я исчадие тьмы по самой чистой заднице и поздоровался с Нротом. Как же ладен и пригож был он при жизни! И во что превратился теперь?

Хотелось мне поинтересоваться у него, счастлив ли он нынче, обретя свою зверосвободу в полной мере.

Но внезапно эта громада дёрнулась в сторону и с дикой скоростью умчалась из тёмных вод к розовому берегу, где её поджидал мой прекраснейший лучезарный брат Квазар. Он рыбачил, закинув в чёрную воду сияющие кристаллические сети.

Схватил он Нрота и швырнул прямиком в сверхмассивную Мать. И тьма её поглотила Нрота навеки. Пожрала его Мать, питающая новую сингулярность. Так Нрот окончил свой путь, который проложил себе ещё при жизни, неосознанно вплетая информацию в великий поток, приведший его к сему концу.

Воистину это конец — пожранный сверхмассивной Матерью, навеки потерян он для этого мира. И я буду молиться за него, дабы возродился он в новом мире светлым душою и мыслями.

О нет, ёты отнюдь не бесполезные исчадия тёмных помыслов Войда! У того и вовсе нет никаких помыслов – он лишь преобразует информацию в формацию. И эти на первый взгляд безобразные и бессмысленные сущности отнюдь не так уж тщетны, как может показаться. Как и всё в нашем мире, они нужны и важны – в конце концов из их уродливости рождается нечто новое и прекрасное. В умелых руках идов ёты становятся произведениями искусства. Они подобны глине, бурой гадкой глине, которая, выходя из-под рук мастера, предстаёт дивным шедевром.

Возрадовался я судьбе Нрота. Послужил он во благо зарождающегося мира и возродится в нём новым собою. Я приник к могучей груди Квазара и поблагодарил его за чудесный дар этому человеку – ведь то был всё ещё человек, пусть и преображённый. Квазар снисходительно улыбнулся мне и положил свою ладонь на моё чело. Воистину это была ласка от него – гордого, величественного и могучего ида, неистребимого и лучезарного светоча нашей вселенной. Ах, если бы нашлись в человеческой речи слова, в полной мере описывающие его красоту!.. Но все они столь куцы и однобоки и не могут выразить всего его великолепия. Даже столь прекрасные по смыслу и ласкающие слух эпитеты – дивный, несравненный, роскошный, совершенный, ошеломляющий, ослепительный, пленительный, всемогущий, светозарный, непреодолимый, пламенный, необоримый, — не способны хотя бы приблизительно описать его.

— Ах, Квазар! – воззвал я. – В твоих руках ёты всегда находят должное успокоение и преображение. Бесспорно, ты великий ид, мастер и созидатель. Однако помимо того, что ты зодчий вселенной, также обладаешь ты и великой мудростью, как хранитель космоса от начала времён. Поведай же мне, Квазар, о судьбе праведных людей, что уходят в темноту Войда и не возвращаются оттуда ни в каком обличии. О тех, кто разумом стремится преодолеть свои границы и отринуть животное существование, подлинно развиться и воссиять!

Тот покачал головой.

— Мне сие неведомо. Сокрыта тайна эта тьмой Войда, и сам он, как ты знаешь, отнюдь не многословен.

— Увы, ты прав! – воскликнул я. – Войд никому не раскрывает своих тайн.

— Но возможно тебе удастся выяснить что-либо у тех, кто вышел из этой тьмы и свыкся со своим новым существованием.

Мгновенно понял я, о ком он толковал. Древнейшие ёты, обитающие в дальних туманностях, всячески избегали идов и боялись их. Однако и сами они были могучи и устрашающи и бороздили космос, бесконечно пожирая друг друга и испражняясь друг другом.

Тысячи лет наблюдали они, как тьма рождает подобных им. Должны они знать хоть что-нибудь о том, что же происходит со светлыми душами, когда они попадают во владения Войда.

Я решил подойти к делу серьёзно — на одной из необитаемых планет я устроил званый ужин и пригласил на него самых древних и кошмарных тварей из всех известных мне ётов. Тех, кто имел рот и мог мало-мальски изъясняться.

Огромнейшая планета, покрытая льдом, послужила нам столом. Угощение я также припас – для каждого гостя его излюбленное блюдо. Гости, впрочем, на ужин не торопились, но боязливо ошивались в ближайшей планетной системе.

Уселся я на один из спутников, проплывающих подле планеты, и гостеприимно взмахнул руками, призывая ётов к столу.

— Друзья мои! – воскликнул я. – Отчего смущены вы и опасливы? Я пригласил вас для дружеской беседы, приготовил трапезу, но вы пренебрегаете моею дружбой и щедростью. Сердце моё от того угнетено печалью.

Раздался скрежещущий голос – то говорил один из ётов, показавшийся вдали.

— Кого ты пытаешься одурачить, Фонон? Ты – один из подлых идов, что любят терзать нас и увечить себе на потеху. Вы уничтожаете нас и коверкаете наше естество.

— Одурачить? – удивился я. – Любой обман мне чужд, как чужда и подлость, и стремление увечить и уничтожать. Не скрою, хочу я кое-что получить от вас, но то лишь ответы на вопросы.

— Все мы знаем, что в мгновение ока можешь ты расщепить нас на атомы, — злобно прошипел ёт. Я пожал плечами.

— Да, но зачем мне делать это?

— Что, если ответы тебе придутся не по нраву? Проклятый ид, своими колебаниями ты разорвёшь нас на куски, как и любое твёрдое тело вроде этой планеты.

Я покачал головой.

— Ах, пернатый змей! Бессмысленное насилие чуждо мне, как и всем идам. Согласен, зачастую вы служите строительным материалом для вселенной, но должны вы понимать, что сия участь – великая честь, великое избавление и перерождение. Преобразовываясь в нечто прекрасное, вы не гибнете, но напротив – растёте и развиваетесь.

— Как насчет унижений? – проревел другой ёт. – Проклятая Ланиакея заставляет нас перетаскивать целые галактики на своих спинах. Мы сгребаем звёзды в кучу, и они жгут нас, увечат и крушат нас!

— Разве является унижением строительство сверхскоплений? – возразил я. – Оглядывал ли хоть один ёт плоды своего изнурительного труда? Видел ли какую красоту и гармонию творит он? Ваши раны, ваша гибель – цена которую вы платите за собственное перерождение. Ибо обожжённые звездами ёты сгорают и рассеиваются в молекулярное облако, которое в последствии коллапсирует и возрождается новой…

— Звездой, — прошипел первый ёт. – Велико ли счастье быть бестолковой звездой?

— Полагаю, не меньшее, чем быть подобным тебе, — рассмеялся я. – Всё же звёзды – провозвестники жизни. Друзья! Прошу же к столу! Не бойтесь меня, я с великим тщанием и уважением к вам накрыл сей стол, чтобы порадовать вас, гостей своих!

Ёты неуверенно и медленно приблизились ко мне. Тот, кто первым заговорил со мною, представлял собой гигантскую толстую кишку, забитую нечистотами, которые постоянно вываливались из окончания хвоста сего титанического змея. Чтобы не быть опустошённым и немощным, и поддерживать свою силу и полноту, змей засовывал хвост себе в пасть и пожирал свои же нечистоты. Пасть его была космата – грязные зеленоватые волоски покрывали её всю, разрастались бородой и шли ниже по телу, где торчали облезлые тощие перья. Ими были покрыты худые зелёные крылья, плешиво зияющие пятнами гнили.

— Пернатый змей, уроборос, добро пожаловать, — я вежливо препроводил гостя к столу. – Уверяю, что я первейший друг ваш и никогда не таил никакого зла на вас.

Я обнял змея и провел рукой по ребристой поверхности этой крылатой кишки. Змей усмехнулся.

— Ты первейший глупец, — прошипел он, капая из пасти жидкими нечистотами. – Фонон, тебе ли не знать, что никто из идов не водит дружбы с ётами.

— Ах, напрасно! – воскликнул я, хватая его за морду и целуя в лоб. – Дружба с людьми для меня — величайшая ценность. Постиг я многое, но отношения с человеком – блаженнейшее из всего, что довелось мне испытать!

— С людьми? – расхохотался змей. – Вы слышали? Этот остолоп считает нас людьми!

В ответ ему раздалось хрипящее похрюкивание – ёты натужно смеялись, боязливо прячась у змея за спиной.

— Безусловно, вы – люди, — кивнул я. – Всё, что вы собой представляете – квинтэссенция всего человеческого. Ваши образы рождены вашим же разумом. Вы спроектировали себя своими мыслями, деяниями, желаниями. Воистину вы – люди.

— И я? И я человек? – раздался робкий сиплый голос из-под крыла змея.

Я наклонился и ласково погладил ёта.

— Разумеется, друг мой.

Тварь возрадовалась. То была громадная куча — чёрный мешок, покрытый волдырями, с пастью во всю свою величину. Когда необъятная пасть раскрывалась, оттуда тянулись миллионы рук. Протянув нити своих волос, я пожал каждую.

Ёты тотчас обступили меня — все стремились привлечь моё внимание. Я же поприветствовал лично каждого гостя, после чего вновь предложил отведать угощений. В этот раз никто не стал отказываться. Ёты с великим удовольствием пожирали космическую пыль и астероиды. Конечно, охотнее всего они пожрали бы себе подобных, но я не стал им в том потворствовать.

Пернатый змей, впрочем, не притрагивался к пище, но смотрел на меня насмешливо, сощурив свои крохотные, горящие недобрым огнём глаза.

— Угощайтесь, о великолепный уроборос, — произнёс я, указывая на планету, заваленную его излюбленной едой.

— Ты неплохо подготовился, Фонон, — прохрипел змей сквозь зубы. — Велико твоё могущество, велика и щедрость твоя. Однако, раз ты знаешь меня так хорошо, то, очевидно, знаешь также, что я предпочитаю живых людей мёртвым.

— Сего не могу вам позволить, — покачал я головой, — но полагаю, десять миллиардов почивших вполне вас насытят.

Тела, холодные, бледные, полуистлевшие, валялись гигантской кучей посреди студеных полей необитаемой тверди. Я насобирал их из разных исторических периодов на разных планетах и был уверен, что истосковавшийся по привычной пище змей придёт в восторг. Он и впрямь облизывался и в нетерпении подрагивал крыльями. И вдруг бросился пожирать эти трупы, разбрызгивая во все стороны слюну и дерьмо, коим был полон.

— Приятного аппетита, друзья мои! — воскликнул я, обходя трапезничающих гостей. Ёты невнятно завыли, набивая рты.

— Великолепно, — прошипел змей, с наслаждением глотая мёртвую плоть. — Давно забытый вкус… все они тяжко страдали перед смертью. Ты так предусмотрителен, Фонон.

— Я знал, что вам понравится, — ответствовал я. — Все они умерли в войнах, от пыток, чумы и прочих болезней и поверьте, муки их были ужасны.

— Я это чувствую. Вся их плоть пропитана ужасом и страданием. Однако всё же живые на пороге смерти слаще в сто крат… — покачал головой змей. — Было время, я наслаждался сими жертвами со всею полнотой…

— О да, как же не помнить! — воскликнул я. — Вы явились людям на заре цивилизации — забрались на Землю и предстали перед ними богом.

— Эти глупцы кормили меня, совершая жертвоприношения. Вначале они пытались подсовывать мне бабочек и цветы, но постепенно до них дошло, чего я так жажду. Досадно, что моё благоденствие продлилось так недолго, — добавил он, скрежеща зубами.

— Помню и это, — я сочувственно похлопал его по спине. — За вами послали других ётов и те уволокли вас прочь с Земли.

— Я сожрал их, — захохотал пернатый змей. — Однако возвращение назад счёл небезопасным.

— Вы так стремились к людям, к своим собратьям. Даже после смерти не могли оставить их. Каким, право, жестоким ударом стало для вас это изгнание.

— Воистину! — чавкая, согласился змей. — Люблю своих собратьев. Люблю насиловать и убивать их, пожирать их.

Он хохотал, давясь телами погибших. Я с интересом слушал его.

— Эта ваша страсть у всех на устах и поныне. Люди помнят вас через века. То, что вы делали, прославило вас и сделало ваше имя нарицательным. Ваше триумфальное возвращение на землю в личине змея также оставило след в истории. Действительно вы великий человек.

— О чём же ты хотел расспросить нас, Фонон? — вдруг подал голос ёт, напоминающий паука. Вместо ног у него были руки, длинные и тонкие, как палки, хлыстообразный хвост оканчивался цепкой когтистой дланью, тело было крохотным — кроме головы, походившей на рыбью, желудка и половых органов ничего больше и не было. Ему приходилось есть, тут же вываливая из пасти пищу обратно.

— Все вы вышли из тёмной материи, — начал я, — все вы прошли нелёгкий путь становления самими собой и отныне предстаёте в истинном облике, который тщательно формировали ещё при жизни. Войд упорядочил вас такими, какими вы являли себя миру. Но были и те, кто при жизни стремился к иному пути — к светлому и благочестивому пути. Кто описывал себя не животным потребителем, но созидателем и прорабом вселенной.

Ёты слушали, дружно уставившись на меня. После некоторого молчания я задал, наконец, свой вопрос:

— Какова же участь их после попадания в тёмную материю? Что представляют они собой после смерти? Известно ли вам это, о древнейшие ёты?

Те заколыхались.

— Отчего же сам не спросишь у своего братца? — усмехнулся ёт с грудой звериных костей вместо тела. На костях висели клочки мяса — он обгладывал сам себя, после чего ждал, когда мясо вновь нарастёт.

— О, Войд немногословен. Настолько, что вообще едва ли отвечает мне.

— Нащупай ответы в тёмной материи своими волосищами, — ехидно заметил пернатый змей, указав крылом на мои вездесущие, устремлённые в пространство волосы.

— Тёмная материя сокрыта от великого потока информации, — покачал я головой. — Она не питает артерию вселенной, и я бессилен перед её пустотой.

— Я полагаю, демиург Демо не напрасно сохранил эту тайну даже от паршивых идов, — хмыкнул ёт-паук. — Что там делается с этими святошами мы не имеем никакого понятия, дурень. Так что зря ты тут так распинался и суетился с подачками.

— Спокойно, — прошипел змей, хватая паука своим гигантским испражняющимся хвостом. — Будь повежливее с нашим дорогим другом Фононом. Ничто не свершается зря, и хоть он и впрямь дурень, пир устроил отменный, и мы благодарим его за это, да и вопрос его интересен и развлёк меня.

— Всех нас развлёк, — поддакнула бесформенная куча с громадной пастью.

— Неужто никто из вас ничего не видел и не слышал, в то время как находился во владениях Войда? — воскликнул я. – Поведайте хотя бы, что же происходило там с вами лично?

— Ужасная боль — вот что я помню, — с горечью сказала куча. — Так больно, словно из тебя выдавливают глаза, словно отрывают руки. Я бесконечно расползалась вширь, а после разрывалась плотью, чтобы прорезалась пасть.

— Что ты видела вокруг себя?

— Вокруг меня раскинулась сеть — множество пульсирующих полусфер. Они были крохотны, и было их много… так много, что и числа им нет. Они образовывали нечто вроде решётки.

— Что это за полусферы?

— Я видел то же самое, — поддакнул паук. — Полусферы те малы, словно семена, и лучатся белым светом.

— И сам я был полусферой в этой решётке, — продолжил змей. — Но быстро перестал ею быть. Я принялся вытягиваться с болью, подобной той, когда заживо потрошат человека. Я и сам стал кишкой и наполнился дерьмом, осознав это всем своим естеством. После этого решётка унеслась куда-то вниз, а сам я вынырнул из чёрного тумана тёмной материи. И как бы глубоко я ни нырял обратно, не мог отыскать тех светящихся полусфер, не смог отыскать и дна. Встречал я лишь подобных себе.

— Нету там дна, нету, — покачал головой тот, что был грудой костей. — Вот в чёрно-сером море лучше. Там дно есть, и красивое.

Ёты согласно закивали.

— Там розовый песочек, — пропела куча.

Все наперебой принялись расхваливать море, я же предавался размышлениям. То, что поведали мне ёты, на первый взгляд не могло никак приоткрыть завесу тайны, однако отчего-то казалось мне очень важным, и я решил, во что бы то ни стало, выяснить, что это за полусферы, откуда взялись и для чего служат. Я вбирал в себя все информационные потоки, какие только существовали во вселенной, и искал в них любое упоминание об этих полусферах.

Дело это заняло много времени и всё моё внимание, поэтому, когда я очнулся и огляделся, то обнаружил, что ёты уже давно покончили с трапезой и бестолково слонялись по округе. Один лишь пернатый змей восседал, скрутившись кольцами, на холодной планете и пытливо глядел на меня.

— Фиаско? – прошипел он, обращаясь ко мне.

Я кивнул.

— Зачем тебе это, Фонон?

— Я жажду узнать Первопричину всего. И я глубоко убеждён, что ключ к разгадке этой величайшей тайны — люди. И те, что остаются в тёмной материи, и ёты.

— Ты полагаешь? – скептически скривился змей.

— Я уверен в этом.

— Взгляни на меня – разве могу я иметь отношение к столь глубоким тайнам?

— Разумеется, можешь.

— Ведь я мусор, — осклабился змей, — космический сблёв, сырьё для выращивания чего-либо стоящего. Я дерьмо, я демон. Я упиваюсь насилием и разрушением. И мне приятны эти деяния, я не испытываю ни раскаяния, ни сожаления. Я стремился и всегда буду стремиться к дерьму и разрушению. Только это наполняет меня. И я абсолютно удовлетворён этим.

Я обхватил его морду ладонями.

— Я знаю. Ты таков. Ты – человек разумный, и ты абсолютно понятен мне. Ибо зверосвобода легко постижима. Она доступна каждому, она ясна и дешева. Ты и тебе подобные – ступени, по которым шагает человек, желающий стать совершенным. Стать идом.

Я прижал змея к груди.

— Ты ценен, как и всё во вселенной. Согласись, без вязкого дерьма люди не искали бы торного пути.

Змей оскалился.

— Да ты помешался на людях, дружище. До добра тебя это не доведёт. Там где люди – там погибель.

— Это неважно, — покачал я головой. – Раскрыв тайну Анонима, я подарю вселенной великое знание. Уверен я, это изменит судьбу человечества. Как и судьбу всей вселенной!

Отныне ёты сопровождали меня повсюду. Они жались ко мне, наперебой орали и выли, дрались и увечили друг друга в борьбе за право уцепиться за меня или же нести меня на своих плечах. Так, в сопровождении этой громадной ревущей войны бороздил я просторы вселенной и размышлял.

Уроборос был ближе всех ко мне. Он обвил своим телом мою ногу и торс и бесконечно буровил меня взглядом, возложив голову мне на грудь. Полагаю, он жаждал разговора, но мне было недосуг беседовать с ним. Я слушал вселенную, стараясь не упустить ни единой мысли, промелькнувшей когда-либо в рождённых ею умах. Я долго размышлял над тем, куда ведут дальше мои поиски, и решил, что настала пора вновь просить совета у своей блистательной сестры Ланиакеи.

Ёты взвыли от ужаса, когда поняли, куда я держу свой путь. Многие умоляли меня повернуть в сторону, иные и вовсе бросились прочь. Но часть ётов – моя преданнейшая свита – не покинула меня, в том числе, разумеется, и уроборос.

Сквозь дивные огненные и разноцветные туманности я примчался к Ланиакее и поспешил припасть на колено перед её мощью и совершенным величием. Поистине колоссальной и всеобъемлющей была она, сияющий исполин, и трудилась беспрерывно, вплетая галактики в строгую и прекрасную структуру вселенной. Величественно было то зрелище, и я невольно залюбовался им, как залюбовался и пернатый змей, и прочие ёты, хоть и тряслись, и стенали они, обмирая от ужаса за моей спиной.

У ног моей сестры взорам нашим предстал сын её — Великий Аттрактор, незыблемый титан, в котором клокотала столь громадная мощь, что все мы невольно склонились и перед ним. Он восседал в ярких туманностях, окружённый клубами разноцветной сияющей пыли, и в могучих руках своих сжимал мириады блестящих цепей. Их тянул он с великой силой, и все окрестные галактики неумолимо влеклись к нему, сталкиваясь друг с другом, сливаясь и трансформируясь, чтобы вскоре попасть в руки Ланиакеи, которая выстраивала их в должном порядке, понимаемом лишь ею одной.

Нас также влекло к нему, и я не противился этому притяжению, но мои ёты дрожали и метались в священном ужасе перед суровым исполином. Ничуть не успокаивало их присутствие Ланиакеи, великолепной и лучистой, в окружении бесчисленных звёзд, которые, казалось, и составляли суть её – пылающую, неукротимую и струящуюся в вечном движении.

Великий Аттрактор обратил своё багровое чело в мою сторону и без лишних приветствий изрёк:

— Фонон, поистине чудесные дары принёс ты. Таких могучих подручных я давно хотел заполучить.

Я оглянулся на перепуганных ётов и улыбнулся.

— О Великий, то не дары, но спутники мои.

— На что они тебе?

— Они сами по себе, но льнут ко мне в порыве дружбы.

— Дружбы? – переспросил Аттрактор.

— Они ищут защиты у Фонона, — пояснила Ланиакея, — всячески раболепствуя перед ним. Такова их человеческая дружба.

Аттрактор рассмеялся.

— Отдай же их мне, Фонон. Они славно послужат на благо вселенной, их сила нужна мне – множество ётов трудится, перетаскивая на место заблудшие звёзды и очищая галактики от мусора. Это делает мироздание чище и прекраснее, должно им с великой готовностью приступить к своей работе немедля.

Уроборос накрепко обвил моё тело и с ненавистью поглядел на Аттрактора из-за моего плеча. Он встретился с ним взглядом и угрожающе оскалился.

— Пернатый змей! Наконец-то я встретил тебя, — обратился к нему исполин. – Долго же ты убегал и скрывался от нас. Нынче же послужишь ты той цели, для которой был рождён. Велик ли соблазн всю жизнь глотать собственное дерьмо? Примешь ли ты с гордостью своё предназначение и испытаешь ли в созидании своём невиданное облегчение и радость? Так и будет, если ты принесёшь мне самые громадные и яркие звёзды, которые лишь тебе и под силу утащить на своей могучей спине, и дивно прекрасными станут галактики, где воссияют они.

— Оставь его, Великий, — ответил я за пернатого змея, — он следует за мной.

— Милый Фонон, — Ланиакея ласково протянула ко мне свои лучистые ладони, — он следует за тобою лишь ради собственной выгоды. Пусты и тщетны попытки искать дружбы с ётом – ибо пуст и тщетен он сам.

— О Ланиакея! – я ухватил её ладони и прижал к своим губам. – Нет ни единого уголка его тёмной души, который я бы не посетил. Нет ни единой мысли, что я бы не слышал. Ясен он мне, как ясны звёзды, что окружают тебя. Прибыл он сюда, чтобы узрели вы во мне его покровителя и защитника – эта наивная расчётливость трогает и забавляет меня.

— Лишь одни забавы тебя и интересуют, Фонон, — проговорил Аттрактор, недовольно косясь на меня.

— Отнюдь, Великий, прибыл я просить совета в деле непростом и полном глубочайших тайн.

И я поведал им обо всём, упомянув и разговор с Квазаром, и ужин с ётами.

— Предназначение праведного духа – великий замысел Демо, — сказала Ланиакея. — Ничто во вселенной не способно постичь его самостоятельно. Эту тайну знает лишь Войд, и никто больше.

— Знает ли? – засомневался я. – Он не владеет ответами, ибо не владеет ничем. Не мудр он, ибо нет ему нужды в мудрости. Тьма не мудра, ибо не рождает и не созидает. Суть тьмы – чистота. Она чиста и совершенна, и поэтому недосягаема, поэтому и наполняет собою космос, как кровь наполняет тела людей. Тьма – душа вселенной. Она неразрывно связана с разумом вселенной – светом. Они неотделимы друг от друга, ибо врозь – мертвы оба.

— Не ты ли, милый Фонон, известен как знаток человеческих душ? – с улыбкой спросила Ланиакея. – Не ты ли вторгался в души людские, постигая и подчиняя их? Возможно, таким же образом тебе стоит проникнуть и в душу вселенной.

— Тьма неподвластна мне! – воскликнул я. – Много раз пытался я пробиться сквозь её пустоту, но даже при помощи слепящих лучей Квазара не удавалось мне проникнуть в её лоно.

— Ты всеобъемлюще познал людей. Ты восторгаешься ими, подражаешь им. Возможно, настало время перенять одну из главных человеческих особенностей? Поскольку божественные силы не помогают тебе совладать с тьмой, можно предположить, что именно человеческая сила справится с этой задачей – люди попадают во владения Войда без всяких усилий после материальной смерти.

Я схватился за голову.

— Я понял твою прекрасную мысль, Ланиакея! И проста, и мудра она, как и все твои советы. Но, право, ты меня переоцениваешь. Если человек и может стать богом, то бог человеком – никогда!

— Не нравится мне твоя затея, Фонон, — громогласно заявил Аттрактор. – И ты, мать моя, не изощряй его наклонности. Его маниакальность застилает ему разум, от чего может поступать он опрометчиво. А опрометчивость Голоса божьего чревата ошибками и изъянами во вселенной. Сие безответственно и недопустимо!

Не переставая ни на миг работать мощными багровыми руками, подтягивал он к себе громадные цепи, исчезающие своими концами в сверкающих далях.

— Как только Квазар мог потворствовать тебе! – Аттрактор возмущался, мигая всполохами сквозь туманности. – Строгий, рассудительный Квазар!

Ланиакея мягко положила ладони на его плечи, казавшиеся такими маленькими в сравнении с её колоссальными руками.

— Не гневайся, сын мой. Не упрекай Квазара – свет всегда стремится развеять тьму, как разум всегда стремится управлять душой. Фонон жаждет знать о людях всё, ибо наполнен их мыслями, чувствами, желаниями. Он слышит их мольбы, их страдания, познаёт их боль. Они потеряны и одиноки во вселенной, ибо не ведают своих возможностей. Сострадание к ним движет нашим братом, сочувствие и любовь.

С благодарностью склонился я перед Ланиакеей.

— Истинно каждое твоё слово, сестра моя. Но как же мне быть? Я не обладаю столь великим могуществом, что позволяет сотворить жизнь. Не могу и стать самой жизнью. Чтобы попасть во тьму Войда, я должен умереть, но, право, это совершенно невозможно.

— Возможно, — раздался ехидный голос за моей спиной.

— Уроборос! – воскликнул я. – Ты знаешь решение? Поскорее же поведай мне его! Поделись своей мудростью!

Пернатый змей расхохотался и взмахнул крыльями, покрепче стиснув моё тело.

— Невелика мудрость. Проще говоря – откровенная банальщина, друг Фонон. Чтобы стать живым и умереть в итоге, для начала тебе необходимо родиться.

— Родиться… — эхом повторил я.

— Да. Родиться человеком от человека. Я знаю, что ты вхож в сознание лишь к тем, кто достаточно зрел, чтобы принять тебя.

— Это справедливый и честный путь, — заметил я. – Человек разумный слышит мой голос впервые в возрасте десяти лет.

— Что ж. Тогда позволь мне предложить тебе путь бесчестный, — осклабился змей. — Войди в плод в утробе и будь рождён. Это дитя никогда не сможет осознать себя. Его тело будет безраздельно твоим, полностью подчинённым тебе. Ты в полной мере ощутишь жизнь. Вы будете одним целым в жизни, останетесь им и после смерти.

— Какое коварство! – воскликнул Аттрактор. – Чего еще ожидать от ёта! Забудь об этом, Фонон. Не слушай его!

— Ты лишишь этого человека жизни, — обратилась ко мне Ланиакея, — лишишь его радости бытия и таинства смерти. И даже очутившись в руках Войда, он не осознает, что жил – настолько примитивным будет его неразвитое сознание.

— Но он не осознает и того, что был использован, — ехидно прошипел пернатый змей. – Так какая ему разница? Сколько таких встречается Войду? В родах умирают миллионы – одним больше, одним меньше…

Он вновь расхохотался, но подавился дерьмом и закашлялся.

— Нет, уроборос, — ответил я, покачав головой, — я не могу пойти на это.

— Что ж, — прошипел змей, положив голову мне на плечо, — в таком случае ты останешься в неведении до скончания времён. И любимые люди твои так и не узнают истину, не получат от тебя откровений и не смогут развиться до совершенства, о котором ты так мечтаешь, друг Фонон.

Он сунул в пасть кончик своего хвоста и принялся испивать оттуда поток нечистот, который нескончаемо сочился из его тела.

— Верное решение, — заметил Аттрактор, — лучше вкуси дерьма, но не демонстрируй свою невежественность. Нет ничего более наивного, чем полагать, что откровения подвигнут человека разумного к эволюции.

— Пусть это наивно, — сказала Ланиакея, — но при этом милосердно, честно и справедливо по отношению к человеку. Откровение, знание истины не совершит никакого моментального превращения из ёта в праведника. Но эта правда даст многим надежду и принесет с собой утешение в сердца, раненные отчаянием и ненавистью.

— Либо принесет страх. Вызовет панику, диссонанс, раздор и упадок.

— Кто не ведает страха – не ищет пути, не ломает преграды. Пусть будет страх. Любая истина пугает. Страшит своей непреложностью. И страх перед нею понятен – он помогает осознать свою ответственность перед нашим миром.

— Неужели ты согласна с пернатым змеем? – изумился Аттрактор. – Я чувствую твою расположенность к его речам.

Ланиакея улыбнулась. Она обняла меня за плечи, и я прильнул к ней, окунувшись в облако искристой звёздной пыли.

— Я расположена к правде. Поскольку правдивы его слова, не могу не согласиться с ними. Однако также признаю и то, что решение, предложенное им, — противоречиво и вызвало у Фонона смешанные чувства. Действительно, познать материальную смерть возможно, лишь родившись человеком. Но сможет ли Фонон пойти на это – воплотиться в человеческом дитя, лишив его сознания? Он считает это убийством.

— Ты права, — ответил я.

— Я рад, что Фонон столь сообразителен, — изрёк Аттрактор и больше не заговаривал с нами.

— Милый брат, — Ланиакея взглянула на меня. В её глазах я узрел тысячи планет, пульсирующих жизнью. Каждая из них была знакома и мила мне. — Я знаю, что отныне ты будешь мучим думами о нашем разговоре и о том, что предложил пернатый змей. Однако запомни также и мои слова: обладание истиной не важнее, чем желание её отыскать, и прежде всего – отыскать в себе самом.

— Благодарю тебя, Ланиакея, — ответствовал я, оплетая её нитями своих бесконечных волос. — Я знал, что, придя к тебе, непременно получу совет и твоё участие.

— Куда ты теперь направишься?

— Вновь попытаюсь поговорить с Войдом.

— Опять, — раздражённо прошипел пернатый змей. — Уж сколько раз ты обхаживал его! Не выпытал ни слова! Он талдычит одно и то же.

— Что остаётся, друг уроборос? Что остаётся мне?

И понеслись мы вновь сквозь стаи сверкающих комет и звёздные всполохи навстречу тьме. Глубокая чистота, полнейшее безмолвие и покой царили здесь. Я наслаждался её безупречной красотой и невозмутимым величием, как и другие ёты, которые чувствовали даже некое родство с её безжизненным холодом. Они не боялись Войда и при его появлении нисколько не вострепетали.

Я воззвал к брату своему, и он явился. Он вышел из тьмы, как вздох выходит из твоих лёгких, друг мой. И вновь он предстал передо мной, исполненный совершенной красоты и безмятежности.

Войд всегда был непостижим и абсолютно непроницаем, недоступен мне. Не мог я оплести его, не мог изведать его глубины, не мог и проникнуть в его разум, что всегда позволяли мне прочие мои родичи, даже строгий Квазар.

— Фонон, брат мой, — признал меня Войд.

Голос Войда разливался во мне, как тёплый мёд по твоей глотке, друг мой. Лицо его было столь прекрасно, что невозможно было оторвать взгляд от его безупречных черт. Как описать тебе чудесный лик пустоты? Как описать глаза — средоточие тьмы? Как дать понять тебе, что весь облик его, окутанный саваном глубочайшего мрака, не имеет равных во вселенной? Лишь одним словом — совершенство.

— Войд! — я протянул руки, и он принял меня в свои студёные объятия. Меня тут же охватил дух вечного холода, ласкающий своей гладкой свежестью. Я робко опустил взгляд. — Вновь я перед тобой.

— Ты единственный, кто ищет моего общества, Голос Бога. Единственный, кто говорит со мной и жаждет моего слова в ответ. Ты частый гость у меня.

Войд взял одной ладонью моё лицо и поднял его за подбородок.

— Отчего же смущаешься ты, Фонон? Печальны твои глаза.

— Помнишь ли, Войд, о чём просил я тебя в прошлые наши встречи?

Тот кивнул.

— Тебя привлекает тёмная материя и то, что скрыто в ней. Но недра её непроникновенны. Ты чужд и бесполезен в её совершенной пустоте, потому тебя она не примет.

— Возможно, если ты проведёшь меня… — я обхватил его за шею, — если раскроешь передо мной завесу… мой прекрасный брат, позволь мне войти!

Мои волосы бессильно скользнули по телу Войда, словно наткнувшись на ледяную стену.

— Я проникну в твой разум и оплету тебя нитями своей бесконечной приязни, — продолжал я. — Ты вернёшься во тьму, и вместе мы узрим её истину.

Войд покачал головой.

— Не зришь ты пустотой, Фонон. Ты наполнен мыслью и разливаешь её окрест, созидая и наполняя звучанием весь мир. Во тьме же нет звука, нет мысли и света. Тьму может узреть лишь тот, кто зрит пустотой, чьи глаза наполнены тьмой.

— Например, мертвецы, — ехидно прошипел мне на ухо пернатый змей.

Я приложил ухо к пустой груди Войда. В ней не билось сердце, как у человека, не полыхали пламенем звёзды, как у Ланиакеи, не ярилось бешеное пламя, как у Квазара. Клубилось в ней нечто могучее и неизвестное. Словно перебивая друг друга, нестройным хором гремели с неслыханной мощью отголоски чего-то тревожного и грандиозного. Представь мальчишку, приложившего ухо к двери пустой комнаты, за пределами которой клокочет кровопролитная битва.

Я отпрянул от Войда и схватился за голову. Эта мощь показалась мне знакомой! Так звучит… ну конечно! Так звучит лишь сингулярность. Если бы у космоса было сердце, оно билось бы именно так. Неужели Войд, подобно Матери, таит в себе этот грандиозный плод? Как такое возможно?

Я хотел немедленно рассыпаться в вопросах и восклицаниях, но Войд взял мою ладонь и тотчас по руке моей, обволакивая всё тело, поползло облако тьмы. Вскоре я весь был окутан её прохладной вуалью. До дрожи блаженная нега охватила меня. Пернатый змей за моей спиной расслабленно фыркнул – блаженство коснулось и его.

— Я не хотел отпускать тебя в дурном настроении, — изрёк Войд. — Твои визиты мне очень по душе.

Он осторожно убрал со своих плеч мои вспыхивающие разноцветным сиянием волосы и начал растворяться в окружающем мраке.

— Столь долгие беседы дарят мне наслаждение, — произнёс он и растаял как туман. Его рука в моей ладони исчезла, как и тьма, окутавшая нас.

— Тоже мне, беседа, — оскалился пернатый змей. — Четыре раза рот раскрыл и сгинул. Таких собеседников немало я пожрал.

Я молча развернулся и направился прочь. Ёты, пресмыкаясь, поползли за мной. Я долго брёл в раздумьях куда глаза глядят и неожиданно вновь очутился на своём любимом розовом побережье. Яростные чёрные волны бесновались в морской дали, песок блистал как никогда, и его огненные звёздные искры вспыхивали даже сквозь тёмные воды. Я видел на дне громадные осколки планет и шныряющих меж ними ётов. Они чувствовали себя в безопасности, таясь под блестящей, как умасленная человечья кожа, водной гладью.

Я уселся на берегу и принялся задумчиво швырять в море астероиды. Змей разомкнул свои кольца, освободил моё тело от своих объятий и вольготно развалился рядом. Прочие ёты рылись в песке и изредка огрызались друг на друга, стараясь, впрочем, не мешать моему отдыху.

— Скажи мне, уроборос, — заговорил я, наблюдая за пернатым змеем, — каково тебе существовать вот так?

Он улёгся кольцом вокруг меня и сомкнул челюстями свой хвост. Я гладил его ребристое тело и разглядывал его удивительную кожу. Сия громадная кишка была испещрена кровавыми трещинами, эрозиями и нарывами. Редкая чешуя сочилась гноем, под нее забивался песок и, должно быть, причинял ужасные страдания пернатому змею. Но тот невозмутимо поглощал нечистоты из своего хвоста, неловко распластав крылья по разные стороны.

— Невыносимо, — ответил он мне, насытившись.

— Если бы тебе сейчас предложили вернуться в те времена, когда ты был юн и неопытен и только начал свой жизненный путь, когда носил тогу и счастливо гулял по залитым солнцем улицам, сделал бы ты всё возможное, чтобы ступить на иной путь?

Змей поднял голову и приблизился к моему лицу. Вывалив во всю длину свой громадный грязный язык, он медленно лизнул мою щеку и прошептал на ухо:

— Никогда.

После чего осклабился, обнажив свои чудовищные зубы и, не выдержав, с громогласным рычанием расхохотался.

— Но почему? Почему же, пернатый змей, любовь моя?

Я обхватил волосами его морду, и он вмиг унялся.

— Потому что нет более завидной участи, друг Фонон, — медленно проговорил уроборос. – Нет ничего великолепнее, ничего кошмарнее и ничего отрицательней меня! Я абсолют боли и унижения. Мои страдания, мое бесчестье столь безграничны, что стали моей сутью. Что осознанно делал я – сие и получаю с великим удовлетворением. Если это цена за мои деяния, я готов охотно её заплатить.

Я отпустил его, и он вновь улёгся на песок, сунув окровавленный, изгрызенный хвост в свою разверстую зубастую пасть. Я всё не мог оторвать глаз от его шкуры. В местах, где не было чешуи, кожа шевелилась и вздымалась, словно под ней ползали паразиты, но приглядевшись, я понял, что выпуклости приобретали очертания человеческих тел. Словно вмурованные шевелились руки и ноги, пытаясь прорвать сей непрочный барьер. Местами тело змея напоминало какой-то дикий симбиоз обезглавленных человеческих тел и громадной кишки. Тела яростно размахивали руками, стремясь отцепиться от своего носителя, однако, им не удавалось – намертво приросли они к уроборосу, внутри которого мощным потоком хлестало дерьмо, совершая свой привычный круговорот. Я видел его сквозь полупрозрачные прорехи в боках змея.

— Кого любил я, тот навсегда со мной, — с усмешкой пояснил уроборос, оторвавшись от своего занятия. — Навеки мы неразделимы, ибо пожрал я его всецело.

— Ты считаешь, ты любил?

— О, разумеется, любил, как и всякий человек. И актом высшей любви моей было высшее насилие.

Смолчал я и надолго погрузился в раздумья.

— Хочу признаться тебе, друг Фонон, — вдруг снова сказал змей. – Признаться тебе в своих самых глубоких чувствах. Ненавижу тебя, Фонон. И ненависть моя столь безгранична, что если б мог, я сожрал бы тебя. И если бы мог, сожрал ещё раз. И ещё раз. И бесконечно жрал бы тебя. Терзал и уничтожал бы вновь и вновь.

Я улыбнулся ему.

— Не нужно делать мне признаний, уроборос. Я вижу тебя всего и понимаю все твои чувства. И знаю, насколько я тебе небезразличен.

Он продолжал покусывать свой хвост, делая шумные глотки. Я внимательно смотрел, как он делает это, и как хлещет по кругу дерьмо — из хвоста в пасть, через всё его длинное тело и вновь из хвоста в пасть.

Я покачал головой, с грустью отведя взгляд к морским просторам. В воде бесились ёты, рассекая волны громадными уродливыми конечностями. Как малые дети плескались они, несмышлёные и несуразные, беспомощные невежды. Гнусны были они обликом, мыслями и желаниями, примитивны и раболепны передо мной. Сколь яркую противоположность им составляли два чудесных близнеца, встреченные мною здесь ранее. Я тосковал по ним.

— Я сделаю это, — вдруг громко произнёс я, не отрывая взор от блестящей чёрной бури. Уроборос встрепенулся. – Я войду в сознание дитя, чтобы родиться человеком.

— Неужели?!

Я медленно кивнул. Змей возбуждённо принялся обвивать меня кольцами, с шипением усмехаясь сквозь зубы.

— Почему ты передумал, друг Фонон? Почему? Почему же? Разве вторжение в материнскую утробу перестало быть для тебя подлостью?

Тут он содрогнулся всем телом и взглянул на меня в изумлении. В голове своей он услышал мой голос, наполнивший всё его существо. Нити моих волос пронзали его так легко и беспрепятственно, как стрела пронзает туман.

— Если я не сделаю этого, — раздались мои слова в его мыслях, — будет это ещё большей подлостью. Обладание истиной не важнее, чем желание её отыскать, и прежде всего – отыскать в себе самом. Люди молят о прозрении богов, либо глядят на небо в телескопы — они стучатся в двери, которые никогда им не отопрутся. Но они не слышат стук и в собственную дверь – в каждую грудь стучит сердце, оно не менее могуче и загадочно, чем сама сингулярность. Именно оно — ключ к пониманию всех прочих истин, в том числе правды о своём предназначении. Теперь вижу ясно, что вести людей за собою ввысь способен не бог, не герой, но лишь богочеловек.

 

читать главу 1

error:
Яндекс.Метрика