Мерный гул и непонятные шорохи сильно пугали Сейм. Но она лежала недвижимо, зажмурив глаза и закусив губы. Она провела полчаса в странном месте, похожем на большущий гроб, куда уложили ее доктора, возившиеся с ее телом вот уже три дня. У нее брали кровь, ощупывали старые раны, проводили бесконечные осмотры. И спустя пять часов уговоров Сейм смог осмотреть даже женский врач — улыбчивая пожилая женщина. Впрочем, осмотрев ее, улыбаться та перестала. Она печально глядела на Сейм с глубоким сочувствием, не сумев сокрыть полностью удивление и жалость к ней.

— Моя дорогая, сколько у вас детей?

— Ни одного.

— Скольких вы родили?

— Троих.

— Скольких… потеряли?

— Бессчетное множество.

Врач вздохнула.

— Вы сами… делали это?

— Чаще всего да, — Сейм лежала и смотрела в потолок. — Железной спицей. В огне окалить и вперед.

— Сколько раз вы делали это?

Сейм задумалась.

— Ну сколько я служу? Хм, вот уж пятнадцать лет. И раз на раз в году не приходился — бывало, удавалось уберечься, но очень часто случалось понести чуть ли не через каждые три месяца. Одна бабка во Флавоне еще давным-давно научила меня как это делается. Ничего сложного! Но чаще все вываливалось само.

— Как только вам удавалось избежать смерти? Кровопотери, боль, болезни…

— Кровь шла, да, но недолго. Тряпье с соломой спасает неплохо. А когда совсем туго, то облегчаешь себе так — напьешься лошадиной крови, вот и голова не кружится, и слабости нет. И та же бабка, кстати, научила меня одной нехитрой мази, делается она из золы, угля и тысячелистника. Да и вообще, я не размазня, меня не так-то и легко убить.

— Чем вы заглушали боль?

— Да ничем. Сначала пила крепкое пойло, но оно слабо помогает, поэтому обычно без него. Да это ничего. Боль это не самое скверное. Я уже привыкла, я чувствую боль всегда.

— Я вижу это, — кивнула врач. — И ясно вижу то, что вам необходим ряд операций, причем немедленно. Матку необходимо срочно удалить. Иначе она убьет вас. Вам предстоит серьезное лечение. Вы ведь хотите жить еще долго и перестать, наконец, чувствовать эту вечную боль?

Сейм выслушала переводчик и испуганно глянула на нее.

— Операцию? Это что, разрезать меня? И вытащить матку? Весь живот мне выпотрошить?

— Нет, нет, моя милая! Живот ваш никто не тронет. Вы ничего не почувствуете, вы будете крепко спать. Потом проснетесь. И боль уйдет. Ей необходимо исчезнуть, вы больше не можете так жить. То что у вас там… это страшно, простите мне мои слова. Я не должна этого говорить. Но я хочу, чтобы вы согласились. Вы должны понять, что вы – это все, что есть у вас. Ваше тело это ваша самая большая ценность. Спасите же его — дайте согласие на лечение.

Сейм вновь уставилась в потолок и долго молчала.

— И что, боли больше не будет?

— Не будет.

— А спицей…

— Вы больше никогда не увидите вашу спицу.

Врач погладила ее по обросшей светлыми волосами голове. На глазах Сейм навернулись слезы. Она повернулась на бок и тяжко вздохнула, положив руки на свой живот.

 

Стриго не находил себе места. Его состояние было самым сносным, поэтому он проводил дни в одиночестве – остальных же бесконечно обследовали. Он быстро научился управляться в местном быту, сам себя обслуживал и охотно нажимал все кнопки, какие видел, зачастую и те, которые нажимать было совершенно ни к чему. Ему предоставили все необходимое для изучения языка, и поначалу он как во сне тыкал пальцем в небольшой светящийся экран, больше восхищаясь чудесной вещью, нежели обращая внимание на учебу. Но через пару дней он так освоился, что включал необходимые материалы запросто, словно делал это всю жизнь. Правда, нажимал на экран очень бережно, собрав в кулак все прочие пальцы кроме указательного.

Он бродил по общему залу, повторяя за самоучителем: Я сплю. Я спал. Я буду спать. Я выспался. Я недоспал. Я слишком долго спал.

Я слишком долго спал… Стриго стоял посреди зала, уставившись в пустоту.

— Я слишком долго спал.

— Рад, что вы наконец-то отдохнули, — услышал он веселый голос за своей спиной.

— Доктор Моран! — Стриго пытался говорить на местном языке. — Расскажите же мне, как остальные? Мне запрещают заходить к ним. Я не вижу их за ширмами, — он все же включил свой новый переводчик. На ухо крепился небольшой черный наушник с микрофоном, на груди же, прикрепленный к одежде, располагался круглый плоский динамик, пластичный и гибкий словно ткань. — Сейм и вовсе нет в своей комнате! Как она?

Доктор улыбнулся.

— С ней все хорошо, операции она перенесла замечательно. Удивительно крепкая женщина! От такого количества травм среднестатистическая жительница Вердамана давно скончалась бы. Сотни шрамов, неверно сросшиеся переломы, на ноге нет трех пальцев, и тому подобное. Эта женщина — скала! Вскоре ее переведут обратно, и вы сами расспросите ее обо всем.

— А Джеки? Почему он все время спит?

— Завтра он уже будет на ногах, дорогой мой господин Дормис, и мы все вновь узрим его бесхитростный нрав и задор, — радостно пообещал доктор. — Лечение ему не требуется. Поистине медицина небуланцев уникальна и настолько приближена к современной, что я сам мечтал бы попасть туда и погрузиться в местное научное сообщество.

— Я говорил вам, — усмехнулся Стриго. — Небуланцы похожи на вас. Во многом. Они огородились от внешнего мира, но не стенами и горами, нет. Они словно бы и не скрывают свои чудесные знания, но с улыбкой молчат, не объясняя всех тайн. Будто творят волшебство, по сути фокус, и не хотят раскрывать зрителю в чем его секрет.

Доктор Моран кивнул.

— Вы восхищаетесь ими, Стриго?

— О да, трудно остаться равнодушным, не то что прожив среди них полгода, но и проведя один день. Они не без недостатков, но их темные пятна совершенно не заметны при всем блеске остального… Однако где же их нет, этих пятен? Их улыбчивая бесстрастность очаровательна в миру, но на войне… Небуланец бьет с улыбкой на устах, тщательно и до конца. Они все дела доводят до конца, их щепетильность и добросовестность, преданность правителю и невозмутимость уже навязла у каждого на языке. Не знаю недостаток ли это. Страстные крассаражцы почитают это за безумие. Те действуют по наитию. Как и гризаманцы, плавающие в эдакой смеси покорности, непреклонности, чувствительности и выдержки.

Доктор Моран заслушался.

— Вы любите порассуждать, Стриго. Не пишете ли вы книги?

— Книги? Я? — Стриго на миг застыл. — Но я никогда не думал об этом. Кому были бы интересны мои размышления?

— О, многим. Подумайте над этим. Вы необычный человек. Ваше ремесло, ваши рассуждения, образ жизни, моральные принципы. Все это невероятно интересно. Зная, через что вы прошли, как вы жили, где побывали и чему были свидетелем, я бы первым жадно бросился читать ваши труды. Но, даже не зная о вас ничего, и читая вас, постигая с чистого листа, я был бы преисполнен желания познать все то, что овладело вашим умом.

— Сейчас мною владеет ужасное чувство неведения. Огромные пробелы в моих знаниях мучают меня. Я так хочу познать природу всего, прикоснуться к тем глубинам, что прежде было невозможно постичь… Но… тысяча крыс! Я так дремуч, что, даже придя к вам как чужестранец, я вынужден расспрашивать вас об истории своего мира, ибо, оказывается, не знаю ничего о землях, где был рожден. Мне вам и рассказать-то нечего, доктор Моран.

— О, вы ошибаетесь. Пусть исторические сведения вам были недоступны прежде, вы, тем не менее, бесценный свидетель того, как живет ваш мир сейчас. Вы современник той эпохи, что ушла для нас много веков назад.

— Я это понял. Понимаю, конечно, и ваш интерес ко мне, ко всем нам. Но поверьте, я не самый примечательный человек из нашей доблестной пятерки, — Стриго улыбнулся, — когда вы поближе познакомитесь с остальными, с Джеки, вы поймете о чем я.

Доктор Моран хмыкнул и возразил:

— Вы все чудесные люди. На первый взгляд вы наивны как дети, но в ваших глазах столько осознания себя и своей жизни, вы выглядите такими живыми и настоящими, в ваших словах и движениях я чувствую такое жизнеощущение, что, честно говоря, кажусь сам себе ребенком в сравнении с вами.

Стриго усмехнулся.

— Это нормально, все это чувствуют когда знакомятся с Джеки.

— Дело не только в Джеки. Вы все поразительно сложны, но в то же время просты и бесхитростны, как и сама жизнь. То, что вы добрались сюда, это тот самый чистой воды героизм, что воспевали древние легенды, — красивый, поражающий, сверхчеловеческий. И он не напрасен. Вскоре вы поймете это.

Стриго почесал в затылке.

— Но как скоро? Мы уже много дней провели в вашей больнице. И я толком не могу обмолвиться и словом не то что с гостями, которые что-то вовсе и не торопятся сюда, но даже и со своими друзьями, которые вечно спят или их куда-то увозят. К примеру, Хуги – что с ним? Он вроде вполне здоров?

— Гостей будет предостаточно, господин Дормис, — рассмеялся доктор. – Поверьте, вам скучать не дадут! Вы всласть сможете пообщаться с огромным количеством человек. Вам расскажут все, что вы хотите знать, и дадут возможность познать те глубины, что вами так желанны.

— А Хуги?

— Господин Миркур не вполне здоров. Он переживает тяжелый психоэмоциональный стресс.

— Простите, но мне не ясны последние ваши слова, — Стриго нахмурился и дотронулся до переводчика.

— Иными словами, Хуги испытал перенапряжение и потрясение. Он ошеломлен и крайне встревожен. Сейчас он слабо понимает границу между сном и реальностью. Он так много спит, ибо таким образом его организм защищается от срыва и помешательства. Сейчас ему необходима поддержка и лечение – и я уже пригласил двух замечательных докторов, которые смогут помочь ему справиться с этой бедой.

Стриго мрачно смотрел на него.

— Когда очнется Рифис?

— Полагаю, уже должна была проснуться, — доктор заглянул в комнату Рифис и удовлетворенно кивнул, глядя как врач беседует со своей пациенткой, лежащей в постели.

— И как она? – Стриго подошел к нему и через плечо встревоженно смотрел сквозь стекло на Рифис. – Что с ней?

— В целом, все хорошо, — пробормотал доктор, словно бы обращаясь не к Стриго, — ожоги хорошие. Общее состояние удовлетворительное. Хотя кое-что беспокоит меня на снимках… Но в общем, господин Дормис, все хорошо, — громко и весело добавил он, оборачиваясь к Стриго.

Тот покачал головой и отошел от двери.

— Как внезапно все оказались больны, хотя еще недавно были вполне здоровы и проходили через многие испытания своей силы, ловкости и мужества.

— Не все так просто, Стриго. Вы и сами знаете, как важен настрой, верно? Организм трудится, работая на износ, если мозг велит ему делать это, не обращая внимания на боль и слабость. Но наступает момент, когда эта психоэмоциональная крепость разрушается – и тогда человек резко окунается в накопленную пучину страданий  — как физических, так и психологических.

Стриго кивнул, в целом разобравшись в смысле сказанного. Он тяжело вздохнул и опустился на диван.

— Не горюйте, господин Дормис, — подбодрил его доктор. – Все будет в порядке, все они поправятся. Не забывайте, что мы немного походим на ваших любимых небуланцев, которые знатно поднаторели в медицине. И уж точно вылечим всех, даю вам слово.

Он рассмеялся, наклонился, чтобы пожать Стриго руку и удалился.

 

Стриго тихо постучал и затем осторожно проскользнул в комнату Сейм. Та лежала на кровати, из-под легкого одеяла от нее к какому-то аппарату тянулись прозрачные трубки.

Стриго взял стул и сел рядом. Сейм спала – мерно вздымалась грудь, глаза были плотно сомкнуты. Ее неизменный боевой раскрас, к которому он так привык, был давно смыт с век. Стриго встревоженно вглядывался в ее лицо – обыкновенное крассаражское лицо, кожа чуть золотистая, светлые брови и ресницы, верхняя губа чуть больше нижней. На лбу лежали отросшие светлые пряди. Она казалась ему чужой и незнакомой, уже не бравым воином-мастером, но обычной женщиной, и это пугало его.

— Ну что ты так пялишься? Вылупился-то как рожающий баран, — донесся до него знакомый приятный с хрипотцой голос. – Дай поспать, Стриго.

Тот широко улыбнулся. Нет, это Сейм. Это все та же Сейм.

— Сейм! Умоляю, скажи – как ты?

— Сносно.

— Что с тобой было? Что с тобой делали? Никто мне толком ничего не говорит.

— И правильно. Нечего совать свой нос ко всем подряд под одеяло. Мало ли кому что делали.

— Но всё же…

— Слушай, дружочек, — Сейм приоткрыла глаза, — одно тебе могу сказать. Боль ушла. Какое это счастье… Да, я счастлива. Я не чувствую боли. Боли больше нет.

— Тебе было больно?

Сейм слабо усмехнулась.

— Ученый-кипяченый Стриго вновь ничего не понял.

— Да, я довольно туг и несообразителен, прости уж. Но мне не плевать на тебя, и я так сильно хотел бы тебя понять.

Сейм чуть повернула к нему голову.

— Что ж. Чего тянуть, скажу как есть. Мне удалили матку.

— Как? Зачем?

— Ну, она напоминала гниющий осиный улей, и доктора посчитали, что нечего мне разлагаться заживо, пора спасать мою шкуру. И как видишь, спасли, чудотворники.

Побледневший Стриго смотрел на нее круглыми глазами. Сейм усмехнулась.

— Чувствую себя как-то странно, — вдруг сказала она серьезно. – И хоть я и счастлива, что боль ушла… все же, столь важную часть меня отрезали и швырнули в печь. И вот как-будто я уже немного и не я.

Стриго словно очнулся. Он схватил ее за руку.

— Ты самая потрясающая женщина из всех, что я знаю, — выпалил он. — Для меня не важно, что там у тебя отрезали – ты все та же. Ну то есть я хотел сказать, в общем, короче говоря… А! Не слушай меня, — он махнул рукой. – Я несу бред. Не мастак я поддерживать в таких случаях, язык заплетается.

Сейм внимательно смотрела на него.

— И вот мастер слова Стриго Дормис не знает что сказать.

— Нет, я знаю. Но стоит ли.

— Нет, не стоит. Лучше заткнись.

Стриго рассмеялся. Сейм тоже слабо фыркнула.

— С тобой так приятно разговаривать, Сейм.

— Да и ты ничего.

Он сжал ее руку.

— Знаешь, я так волновался за тебя, что не спал два дня.

— О нет, заткнись, умоляю! – Сейм закатила глаза и вырвала ладонь из его рук.

— Но почему?

— Да потому что с каждым словом все это становится все более странным.

— Ну и плевать, — неожиданно воскликнул Стриго. – Да, странно, ну и что? Если ты… если бы ты вдруг… если бы оказалось, ну например, если только представить, что ты бы меня…

— Да заткнись же ты, — раздраженно проговорила Сейм. – Представляй сколько хочешь, ведь это так и есть.

— Правда?

— Да.

Стриго расплылся в дурацкой улыбке.

— И я.

— Ну и чудно.

— Чудно.

Они посмотрели друг на друга и вдруг расхохотались.

— Мой избранник – вечный девственник! Нет, ну вы только представьте! – сквозь смех воскликнула Сейм.

— Моя избранница отымела тысячу мужчин. Как вам такое?

— Ну, про тысячу ты загнул конечно. Хотя… не меньше пятисот.

Стриго опустился на одно колено и вновь взял ее руку. Набрав полные легкие воздуха, он медленно продекламировал переведенное им с небуланского старинное рыцарское стихотворение:

 

О, дева! Нет ни тени колебаний,

Когда клянусь я в верности тебе!

И отрекаюсь от иных желаний

И отступаюсь от иных побед.

Я жизнь отдам, не думая о боли,

Лишь за тебя, лишь за любовь твою.

И я устал играть вторые роли

И во главе отныне я стою.

Позволь наполнить смыслом мир пустой.

Позволь твоим мне сердцем овладеть.

Ведь сердце это девственно чисто.

Им никому не насладиться впредь!

Прими и ты меня, хоть я не без изъяна.

Прими же сердце и любовь мою.

Разверзся я душой что рана,

Полученная в яростном бою.

 

Он умолк и поднял на нее взгляд.

— Будущее туманно, и мне нечего предложить тебе кроме своего сердца. Я не таков, каким ты привыкла видеть мужчину. Не думаю, что тебе захочется всю жизнь лишь держать меня за руку. Но мне больше нечего дать тебе, нечем порадовать тебя кроме своего общества и беседы.

Сейм закатила глаза.

— Слушай, Стриго. Думаешь, мне нужно в этой жизни лишь одно – сдернутые штаны? Да пес с ними, великая, что ли, ценность. Чушь все это. Этим только и можно что забивать боль да пустоту в душе. Для меня честь, что мне предлагает свое сердце самый умный мужчина из всех что я знаю. Даже самая фантастическая интрижка не привлекает меня сильнее чем твое всезнайство. Ты легок, подвижен и умен, и такой красавчик – тобой надо любоваться, а не вгрызаться в тебя. Ты же такой умница, Стриго.

Стриго глубоко и счастливо вздохнул. Он наклонился над ней и робко поцеловал ее в губы.

— Признаться честно, я не рассчитывала даже на это, — удивленно пробормотала Сейм.

— Это делает твое согласие еще более ценным для меня.

Сейм усмехнулась.

— Ты же понимаешь, что я не отстану теперь от тебя? Куда ты – туда и я. Я не умею больше ничего, только кромсать людей и сопровождать командира.

— Я тебе не командир. А покромсать я и сам могу.

— Тогда как же нам обозначить друг друга в этой жизни?

— Знаешь, я задумал кое-что. Не знаю по силам ли мне это, но я вознамерился написать книгу. И чтоб была она о нас обо всех, и об истории нашего мира, и об истинной истории всего изначально. Не знаю, правда, как уместить все это в едином целом. Я не продумывал еще тонкостей. Многое я подчерпну здесь, от невероятных местных жителей, которые знают все на свете и могут раскрыть столько чудесных тайн, ключ к которым, к великой моей жалости, недоступен людям, что живут у подножия Черных гор. Хотел бы я отправиться вновь туда… в наш старый мир. И книгу эту даровать всем людям, чтобы знали все от края до края свою историю. Знали свое прошлое. И так же узнали о том, через что прошли все мы, и имена тех, кто пали, чтобы помочь нам добраться сюда. Возможно, узнав правду, узнав истину о своем прошлом и о своих возможностях, о величии своего будущего, люди захотят выстроить это будущее… Одним словом – сомнительная затея. Сомневаюсь я даже в сказанных сейчас словах.

— Стриго, за такое тебя сожгут на костре.

— Пусть сжигают. Но правды им не сжечь. И не выжечь то, что прочитано и запечатлено в человеческом разуме.

— Нет уж. Пока ты со мной, ни единый пес не посмеет тронуть тебя.

— Ты хочешь остаться на военном поприще?

— Не совсем. Но противодействие нам необходимо. Я не собираюсь дозволять каким-нибудь паршивцам причинять тебе вред. Ты будешь творить свои умные дела, а я всегда буду рядом и прослежу, чтобы тебе никто не мешал писать свои книги, и прочитаю их первая.

Стриго усмехнулся.

— Не смейся, — возразила Сейм, — наш маленький отряд отныне состоит из двух человек. Но каких человек! Тебе нет равных, мне нет равных. Да мы само совершенство, дружочек. С нашим мастерством – силой да твоими мозгами мы перевернем мир.

— Ну силой переворачивать все же не стоит, — рассмеялся Стриго. – Сейм, ты неутомимая, целеустремленная и ты куда увереннее меня. Ты словно бьющий ключом родник, который не смотря ни на какие невзгоды, раны, горести остается все так же свеж и бурлив. Надеюсь перенять от тебя хоть частицу твоей решимости. Ну а сейчас, — добавил он, вздыхая, — сейчас я расскажу как сильно я люблю тебя на всех языках, что знаю.

Сейм рассмеялась и принялась слушать колоритные небуланские пассажи, которые нараспев начал выговаривать Стриго, улыбаясь и прижимая ее руку к своей груди.

 

Предыдущая глава

Следующая глава