Багги пробудился первым. Спать в комнате на кровати было, бесспорно, куда удобнее, чем в коридоре на жестком полу, но все равно спина нестерпимо ныла, саднили затёкшие руки, да шею сводило так, что темнело в газах. Кряхтя, он поднялся и сел, поеживаясь в своих путах. Веревки до смерти ему надоели. По крайней мере, руки хоть связаны спереди и отлить сам могу, злобно пробурчал себе под нос Багги. Он обернулся и глянул на своих спутников.

Постель Айло была пуста. Он спал в объятиях Мориона, распластавшись на его широкой расписной груди. Багги пожал плечами. Он встал и подошел к столу, намереваясь выковырять из сумки Мориона флягу с водой. Он еще раз обернулся на них. Недовольно что-то пробурчав, Багги принялся корячиться, чтобы поднести флягу ко рту и напиться. С великим трудом ему это удалось, но все же он почувствовал неимоверное облегчение – пить ему хотелось еще со вчера, когда они добрались, наконец, до Комнаты, и, едва закинув ужин в глотки, повалились спать. Или это было не вчера?… Он не помнил и не соображал как течет время – здесь оно ощущалось по-другому. Неделя иногда казалась одними громадными сутками.

Он подошел к спящим и недовольно глянул на них. Одеяло с них сползло, и исполосованная спина Айло явилась Багги во всем своем обезображенном виде. Он хмуро уставился на нее, осуждающе качая головой. Но вдруг подумал, что словно продолжает хлестать его поверх ран своими мысленными отповедями. Багги вздрогнул, ему страшно захотелось укрыть Айло. Словно это могло как-то уберечь и избавить его от ран, позора и осуждения. К тому же он почему-то испытывал стыд, глядя на истерзанную спину, будто бы сам он и исполосовал ее. Он не смог вытащить их одеяла из-под мощных ног Якко, поэтому притащил свое и кое-как набросил его на израненного Айло.

Взгляд его упал на пол – среди одежд Мориона он приметил нож. У него мелькнула мысль – а что если… путы так мучают! Все тело болит. Вот бы освободиться, расправить плечи, потереть запястья. Хоть Айло и лечил его, но рана на руке, оставленная хлыстом Якко, до сих пор напоминала о себе тягучей болью. Объяснить Мориону разрезанные веревки потом как-нибудь да можно, хуже уже не будет, да и Айло авось заступится… Багги медленно наклонился и ухватился за рукоять.

— Положи, — услышал он отчетливый голос Мориона. Тот лежал с закрытыми глазами, грудь его мерно вздымалась вместе с головой крепко спящего Айло.

— Слушай, парень, ты вообще спишь когда-нибудь? – раздраженно прохрипел Багги, бросив нож.

— Нет. Я никогда не сплю, — проговорил Якко, не раскрывая глаз и не меняя позы. — Помни об этом всегда. И что бы ты ни удумал – я все вижу.

Багги сплюнул и отошел от их кровати. Боится меня… Но неудивительно, и я бы на его месте боялся. Ну пусть боится, лишь бы не колошматил, и на том спасибо.

Он со вздохом улегся к себе и завалился на бок, прикрыв глаза. Внезапно у него проскользнула мысль – кто мешал ему не послушаться Мориона и всадить нож ему в глотку? Совершенно никто. Отчего же он не сделал этого? Даже не задумался об этом. Словно послушный пес отложил кинжал и вернулся на свое место. Багги пожал плечом. Отчего-то он не почувствовал злости, одну усталость. Гигантскую, словно толща земли над ним, усталость.

Он вдруг подумал о своей жене, детях, о своем доме, о своих птицах, и из прищуренных глаз, прокатившись по переносице, на простыню капнула слеза. Вся прежняя жизнь завертелась у него перед глазами, словно он попал в самый центр смерча воспоминаний. К своему ужасу он осознал, что не может вспомнить лиц некоторых своих детей, друзей и соседей. Он помнил окрас и имя каждого из десяти последних голубей, что он продал. Ценное воспоминание, тоже мне, — с досадой подумал Багги. Одни проклятые голуби в голове. Мое ремесло. Выращивая, выучивая птиц, кормился всю жизнь. Сколотил имение, нажил состояние. Обеспечил всю семью. Плохо ли жил? Отнюдь. Ничего так пожил. Весело даже было. Даже и… счастливо. Тогда отчего же так больно? Так грустно. Так тяжко. Эта усталость – от чего же она? Я же ничего, крепок еще. Жить бы да жить. Вернулся бы домой, обнял бы жену, детей своих. Пошел бы на деревенское собрание, важничал бы там, жали бы мне руку. Уважали бы. Зажиточный, работящий, плодовитый. Мужик ведь что надо. Багги шмыгнул носом.

Но нет, я здесь, под землей. Я не могу пошевелиться, я скован. Я испытываю боль и страх. Я обречен влачиться по ужасному бесконечному тоннелю в компании… В самой странной компании какую только можно вообразить. Этот Якко – жуткий тип. Какой-то он проныра. И злобный. И настырный. Порывистый он. Лицом похож на девицу, но ведет себя по-мужицки. Хотя если подумать, что ж ему еще делать? Порассуждать любит. Но в своих суждениях горяч и романтичен просто донельзя, это так утомляет, но и… завораживает что ли. Неужто он так любит этого паренька? Как же странно это. Хотя если подумать, не так и странно, Айло умный и добрый парень. Но конечно тоже тот еще фрукт – совершенно не любит самого себя, не приемлет просто. Отчего же так бывает? Свершил ли сам что-то скверное, или не может принять надругательства, которое над ним свершили окружающие, винит себя? Всякое бывает… Нет, Айло вовсе не простачок тебе. И если Якко сходит с ума по нему, то этот повернут на чем-то ином, о чем думает постоянно. О чем бормочет, о чем видит сны и кричит, не просыпаясь.

Но Якко хоть не дает ему отчаяться, и на том спасибо ему. Да, такие жизнелюбивые полнокровные балбесы, из которых буквально ключом бьет… вот этим и привлекают, видать, – с ними не страшно, не горько, не тошно…  Вот надо этому доктору переться к этим жутким белым людищам  — и хоть ты тресни. А этот, ишь, увязался за ним, волочится, я бы сказал, хотя так видится мне, что сам он с радостью бы послал все это путешествие псу под хвост. Но он не бросит Айло, нет, не должен. Вон как вцепился. Романтическая натура… Переслушал тамошних придворных поэтов поди. Все это ихнее искусство повернуто на такой любви – неистовой, бешеной, которой все равно на окружающих. Наслушаются там у себя этих поэм, а потом вылизывают друг дружку. Да я сам словно попал в поэму. Словно кто-то нарочно окунает меня с головою в то, что я так ненавижу. Но зачем? Что я должен осознать? Что я тоже в ответе за то, что происходило с…? Мне даже трудно думать об этом. Странно. Ведь говорить-то я легко говорил. Обо всех кто умер от яда просто так, безо всякой причины. Своим в Гризере я ясно наказал, какие аптеки посещать нельзя и что покупать и принимать в дар никогда нельзя. Обезопасил, так сказать. А всех-то ведь не обезопасишь.

Мое дело маленькое. Будучи маленьким звеном в большой цепи, зарабатывая своим ремеслом, что плохого свершил я? Неужто если бы я выпал из этой связи, я сделал бы что-то хорошее? Спас бы кого-нибудь? На мое место поставили бы другого. Но… я ведь тогда не лежал бы здесь сейчас, я был бы дома, был бы жив и счастлив. Выходит, была бы мне только личная выгода, героем никаким бы я не стал. Однако, нужно ли мне это, быть героем? Не хочу я. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу чтобы руки мои были чистыми, а деяния честными. Но уже не отмыть мне их. И не знать отныне моему сердцу покоя… Оттого, видать, и горько мне, что в глубине души-то понимаю, что совершал прескверное, да всегда убеждал себя, что раз все так, то и я так… раз все брали, то и я брал, раз все безропотно пахали, то, стало быть, и мне так же надо… Мол, хоть я и не святой, но, по крайней мере, не хуже остальных. Да нет, брат. Хуже, намного хуже. Лгал и притворялся, заискивал да пресмыкался. Ведь знал, что делаю дурное дело, знал ясно как день. Но все равно делал. Из страха, из жадности, в общем, никаких достойных причин. Покорный, жадный трус – так это называется.

А усталость? Усталость моя откуда? А все оттуда же. Нет больше сил притворяться, устал я убеждать себя. Устал от постоянного злобного торжества над людьми. Ведь на самом деле я не торжествовал, а лишь вытирал ноги. И руки. Грязные, черные, страшные.

Если бы вывалился из этого дела сам, я обладал бы знанием – что так можно, что есть и другие пути. Передавая эти знания о хрупкости цепи, я может и мог бы подорвать ее. Пусть не сразу, но может быть, все-таки стоило попытаться… Как там Айло говорил – пусть ничего и не достигнув, но умереть в попытке, насладившись пусть только мигом счастья и осознания, что жил я не напрасно и попытался сделать что-то стоящее. Эх… Что я успею сделать стоящего здесь, в подземелье? Уже и ничего. Пропащая душонка. Убийца и слабак. Да, таков я.

 

Они провели в Комнате почти двое суток, никак не решаясь ее покинуть. Айло, не отрываясь, читал свою книгу, иногда отлистывая назад и перечитывая отдельные главы. Он даже забывал поесть, и Якко чуть ли не силой засовывал ему еду в рот, однако тому было не до утоления утробного голода – его изголодавшийся разум требовал знаний из чудесного небуланского трактата. Иногда Айло принимался говорить на небуланском языке, повторяя выдержки из книги. Он расхаживал по комнате, жестикулировал руками, перебирал пальцами, в которые так и просился его ланцет. Словно заклинания повторял он какие-то неведомые слова, устало вздыхал, смеялся и без сил валился на кровать, быстро забываясь сном.

Якко убрал с лица Айло волосы, отложил в сторону книгу и заботливо укрыл его одеялом. Багги усмехнулся.

— А я думал, ты примешься его будить, — проговорил он. — Неужели сегодня спишь один?

Морион быстро взглянул на него и злобно прищурился.

— Твое какое дело?

— Нет-нет, мое дело сторона, — поспешно уверил Багги, — просто очень уж он измотан, пусть отдохнет хоть. Разве ты не видишь, что от напряжения его голова вот-вот лопнет? Тысячи дум роятся в его разуме, мучают его.

— Вижу я, — огрызнулся Якко.

— Что ты вечно вешаешься на него, треплешь как пес перчатку? — проговорил Багги, укоризненно глядя на него. – Ты присосался к нему как комар и вытягиваешь все соки.

— Послушай-ка, — свирепо прошептал Морион, — не зли меня, мужик, иначе я вытащу тебя в коридор и так вздую, что ты идти не сможешь, поползешь за нами.

— Бесстыжий ты, — покачал головой Багги. – Этот человек многое осознал, переделывает себя, ковыряется в своей душе, ищет равновесия сам с собой, ищет ответы. А ты ищешь только шнуровку от его штанов, бессовестный. И все трындишь и трындишь ему на ухо разную чушь. Отстань ты от него.

Якко слушал его, открыв рот от изумления. Внезапно он негромко рассмеялся, подошел к столу, взял флягу с остатками вина и присел на край кровати Багги.

— Давай добьем Черную Кровь, — предложил он своему пленнику. Багги охотно закивал. Они уселись рядом и принялись по очереди цедить из фляги. – Ты ничего не знаешь обо мне, Блар.

— Да я и не горю желанием, — проговорил тот, с наслаждением вздыхая после глотка вина.

Якко посмотрел на его связанные руки. Они были дополнительно привязаны недлинной веревкой к его бедрам, чтобы он не мог поднять их достаточно высоко. Якко приходилось поить его из фляги самому. Он хмыкнул, вынул нож и обрезал ту веревку. И Багги, к своему восторгу, мог теперь сам отхлебнуть сколько ему было надо.

— Но как тогда можешь судить меня? Я многим пожертвовал ради него, — Якко кивнул на Айло.

— Просил ли он тебя об этом?

— Нет, скорее наоборот.

— То-то и оно. Это твой выбор и нечего тут козырять своими жертвами. Ты сам за ним увязался. Это его путь, уважай его.

— Я уважаю его! Люблю его!

— Ну-ну, — фыркнул Багги. – Когда уважаешь да любишь, не только брать надо, но и давать что-то. Помимо своей вкусной персоны.

Якко посмотрел на него и снова рассмеялся.

— Чего это ты вздумал учить меня, Блар? Повоспитывать некого? Жил бы с семьей – вот и поучал бы детей своих.

— Твоя правда, — вздохнул Багги, почесав лицо. – Моя вина, ошибся я, покинул их ради сомнительного дела, и нет мне оправдания. Вот старшему у меня столько же как тебе. И тоже, как и ты, страшный гордец – всё сам, сам, вечно всех локтями расталкивал. Уверенность через край. Высокий парень такой, белобрысый, веснушчатый. Багсон звать его. Даже не знаю теперь как он там, завел ли семью, как там птицы его, живет ли ремесло наше в его руках…

— Уверен, дела идут отлично.

— Дай бог, дай бог… И Нолла моя. Страшно думать мне, а вдруг она.. ее уже… и нет в живых, может. Болеет уж давно она. И казалось мне, заработай я мешок золота, смогу изменить что-то, смогу найти нужных докторов, смогу заплатить большое пожертвование в храм, чтобы светлые браться молились за нее. Но сколько бы ни платил – ничего не менялось. И вот он, наконец, мешок золота – лежит в моей избушке. Но что он может изменить? Разве может он вернуть то время, что мы были в разлуке, чтобы я исправил свои ошибки, бросил все это непотребство и не покидал больше никогда дорогую мою жену? Нет, все уже прошло, кончилось наше время, жизнь прошла, — Багги зарыдал, уронив голову в ладони. – На что я растратил ее? Что я делал? Ничтожная суета, позорная преступная возня.

Морион ободряюще похлопал его по плечу и сунул в руки флягу. На донышке еще плескалась живительная темно-красная жидкость.

— Хочу тебе сказать, Якко. Не бросай его, слышишь? Береги его, не бросай, не вздумай.

— Я и не собирался, — пробурчал Морион.

— Ты такой весь из себя господин. И надо мной, и над ним. Но это никогда не удовлетворит тебя до конца, приятель. Нет, это такая иллюзия, — Багги горестно покачал головой. – Видишь ли, загребая руками, высасывая, не получишь никакого счастья, свободы. Одна неутоленная жажда брать еще и еще. Я так был одержим жаждой наживы, что даже хотел убить человека за то, что ему платили больше моего… Но сейчас я предложил бы Бонвенону весь свой мешок золота, чтобы он уехал прочь и не делал бы своего черного дела. Так вот чтобы не разочароваться в Айло и самом себе, не строй иллюзий. Иначе ступишь на путь предательства.

Якко задумчиво ковырял ремешок от фляги.

— Если б мог, вернулся бы сейчас по тоннелю в свой домик? Поехал бы домой? – спросил он вдруг.

Багги замотал головой.

— Но как же жена твоя? Вдруг она жива? Что-то ты как-то загодя с ней распрощался.

— Дело не в ней. Может, и жива она еще, хотя скорей всего недолго ей осталось. Дело в том, что и сам я умер. Для верхнего мира. Нет мне назад дороги. Никому я не смогу в глаза смотреть. Назвал я своего сына недавно оболтусом, а сам-то я кто? И чему я научу его? Какими достойными деяниями смогу поделиться с ним? С кого ему брать пример, с душегуба? С человека, который делал вид, что он лишь невинная пуговица на кафтане, но на самом деле прикрывал собою лавочку, торгующую смертью. Всё уже, упустил я все свои шансы. И сам себя я не смогу уже извинить.

Якко нахмурился. Они надолго замолчали. Спустя какое-то время Якко схватил Багги за руки и развязал все его веревки. Тот не верил своим глазам – со стоном он разверз в разные стороны руки, распрямил плечи, потер запястья, шею.

— Спасибо, Якко, — только и сказал он.

Тот махнул рукой, не глядя на него.

 

Легур спал тревожно. Он метался по кровати и бессвязно бормотал. «Гной не должен распространяться… гной есть не очищение раны, но ее болезнь, воспаление. Гной должен свободно вытекать, либо быть немедленно удаленным из раны…. Ампутированную конечность держать в сухости и чистоте, не допуская нагноения… не допуская нагноения. Экссудат из раны… Перевязка… Лигатура…». Внезапно он почувствовал, что пробудился. Айло весьма этому обрадовался и вновь заговорил, не раскрывая глаз.

— Если при ампутации вместо раскаленного инструмента применять шелковую лигатуру, то мы не получим неприятных последствий в виде ожогов, так же требующих наблюдения и лечения. Хм, ведь чаще всего такая ситуация ведет к гангрене, и если это уже случилось, то необходимо отсечь омертвелую культю вновь очищенным сухим ножом и обработать свежую раневую поверхность, после чего наложить сухую чистую перевязь. Для перевязывания кровеносных сосудов использовать шелковые нити, покрытые воском. Они прочны, гибки, не впитывают жидкость и не распространяют инфекцию…

Он открыл глаза и увидел склонившихся к нему Якко и Багги. Они недоуменно уставились на него, слушая его монолог.

— Что-то случилось? – спросил доктор.

Якко и Багги переглянулись.

— Айло, ты как себя чувствуешь? – Якко присел рядом с ним. – Ты говорил во сне. Все о каком-то гное.

Он улыбнулся ему, и Айло улыбнулся в ответ. Он сел на постели и почесал всклокоченную голову.

— Я в порядке. Пора бы выдвигаться нам…

— Если ты сейчас же нормально не поешь, я не сдвинусь с места, — отозвался Якко. – Ты два дня толком ничего не ел. Я тоже не ел, чтобы за компанию. Я обследовал всю комнату и скажу тебе — нашел за еще одной дверцей целый ворох этих чудесных сверкающих мешочков с едой! И решил не открывать без тебя.

Айло удивленно глянул на него.

— Как ты только утерпел. Якко Морион утерпел, ущипните меня! Ты ведь так их любишь.

— Тебя я люблю больше.

Айло от души рассмеялся.

— Я польщен, ты любишь меня больше чем сухие комочки с апельсиновым вкусом.

Он сжал его руку, весело глянул в жемчужные, отчего-то грустные глаза Якко и вскочил с кровати. Тут же он уставился на Багги, раскинувшего руки в сонном потягивании.

— Якко, он… он без…

— Это я его развязал.

— Вот как? – Айло почесал лоб. – Что ж. По-моему, я что-то пропустил. Ну да ладно, в любом случае это к лучшему. Багги, дай-ка осмотреть твои запястья, особенно то, где след от хлыста.

 

Трое молча брели по тоннелю. Позади еще виднелось яркое сияние, разрывающее тьму — их Комната. Ее ласковый свет напоминал последние лучи солнца в этом царстве черно-голубого сумрака. Они пробыли там два дня, но так привыкли к ней, словно она была их родным домом, тихой гаванью на краю загадочного черного моря, по которому они отправились в свое неведомое плавание. Комната была их последним шансом, рубежом перед неизвестностью.

Каждый думал о своем, и разговор как-то не клеился. Якко не возглавлял их шествие, как было прежде, но плелся позади всех. Он смотрел в затылок доктора, хмурился и поджимал губы. Он обернулся – свет, падающий из раскрытых дверей комнаты, неумолимо удалялся, но он все еще ощущал позади себя эти зовущие распахнутые ворота.

Вернись! – манили они. — Хватит. Довольно, Якко! Ты зашёл слишком далеко. Ведь Багги прав. Ты треплешь и мучаешь Айло себе на потребу, но сам же мечтаешь поскорее убраться отсюда, ибо тебе надоел этот тоскливый и тягостный путь, полный лишений. Ты хочешь пожертвовать чем-то ради целей Айло, но тебе нечего дать ему. Ты бесполезен и тащишься за ним, пытаясь строить из себя возлюбленного героя. Но ты не герой, ты жалкий трус и лжец. Твои ласки дёшевы, ибо ведут лишь к экстазу — но не всякая любовь есть экстаз, не у всякого пути есть счастливый конец. И ты не можешь этого принять. Все твои слова о смерти — бравада, ибо ты не можешь допустить и мысли, что кто-либо способен навредить твоему прекрасному телу, которое жаждет свободы.

Так вылези же на свободу, вдохни свежий лесной воздух, взгляни на солнце! Стань вновь сильным, могущественным. Возвратись в Гризай. Ты войдешь в него, и твои верные люди помогут тебе вновь заполучить твои сокровища. Ты отправишься в Гризл. Станешь там богатым, станешь обожаемым, прекрасным и роскошным. Будешь брать всё, что пожелаешь! Всех, кого пожелаешь.

Пользуйся другими людьми, Айло же — оставь. У каждого свой путь. Пусть он идет дальше, отпусти его. А сам — беги. Айло теперь не один, с ним Багги, он защитит его, вдвоем они справятся. Все разузнают да вылезут наружу, с ними все будет славно. Ты сделал для них все что мог – провел, тащил поклажу. Теперь настало время позаботиться и о себе.

…Заткнись! – процедил сквозь зубы Якко. – Заткнись же!..

Ты ведь все продумал. Твой красивый побег был представлением. Для миджархийцев, для Айло, для себя самого. Но достаточно. Тебе надоело, ты зашёл слишком далеко, пора бы вернуться. Ты наигрался, теперь пора на заслуженный отдых в свою молочную ванну да после в шелковую постель. Вкусить свежую дорогую пищу, выпить лучших вин, оседлать прекрасного коня. Скакать у всех на виду, поражая своим обликом весь свет. И без своей знаменитой косы ты будешь роскошен как никто другой. В шелковой рубахе, в парчовых одеждах, меховой мантии. От тебя будет исходить тонкий аромат хвои, мяты, роз. В Гризле ты явишься ко двору и возьмешь себе положение, и возьмешь лучших мужчин, всех кого захочешь, стоит лишь посмотреть на тебя и им не устоять! Сразу двоих в свою постель. Нет, троих, нет даже пятерых! Что, десятерых? Отлично. Пожалуй, лишь столько за раз смогут тебя удовлетворить. Якко Морион, ты сверхчеловек. Таких красивых, умных, гениальных людей больше нет! Ты идеален, божественен, ты должен блистать, быть знаменитым и желанным всеми. Но ты влачишься по подземелью словно червь, грязный, обтрепанный, голодный, бесполезный. А какой от тебя смрад – тянет блевать.

…Якко остановился и застыл посреди коридора. Айло никогда не жаловался ни на какой смрад – робко возразил он. Ему ведь всегда было плевать — грязен я или чист, богат или беден…

Свобода! Свобода так близка. Твой последний шанс, Якко! Свобода от лжи, от бесчестья, от грязной могилы. Будь же самим собой. Взгляни правде в глаза и избавь Айло от участи вечно восполнять собою нехватку твоей услады. Твой последний шанс — угасающий луч света позади тебя сулит тебе освобождение. Беги же, великолепный Якко, беги!

— Эй, ты чего? – Айло обернулся и направился к Мориону, безмолвно остолбеневшему в темноте. – Видимо устал. Тяжело тебе, давай же мне. Будем нести воду по очереди. Ведь я давно предлагал.

Он схватил ремни сумки, перебросил на себя и тут же охнул, согнувшись под тяжестью груза, однако уверенно затопал вперед. Багги поджидал его, качая головой.

— Ты сломаешься, сынок. Ты ж как прутик. Давай-ка лучше мне.

— Потом поменяемся, Багги, пока неси свое.

Якко смотрел как они, разговорившись, удалялись от него. Его руки дрожали – ему страстно захотелось броситься назад. Никто бы не последовал за ним, он был уверен. Никто не стал бы догонять его, возвращать его. Он вырвался бы из этого склепа, нашел бы Малеспера, забрал бы у него своего дорогого Блистающего Вечера и обрел бы все то, что сокрыл до лучших времен. Взял бы свое. Он взял бы, снова ухватил бы то, чего желал и был достоин.

Он развернулся и пошел назад. Затем он побежал. Он мчался по темному коридору навстречу свету, стараясь заглушить тяжелым дыханием звуки, доносившиеся сзади. Он не знал, звал ли его Айло, обернулся ли он, остановился ли вообще. В любом случае для Айло так будет лучше. Зажав уши, он изо всех сил спешил к вожделенным распахнутым дверям. Когда он ворвался в Комнату, то не стал терять ни минуты – бросился к трубе и нырнул в нее, ухватившись за веревку.

Он выкарабкался на поверхность и начал жадно хватать ртом воздух. Вокруг шелестел уже озолотившийся прохладный лес. Густой прелый воздух раздирал грудь Якко невероятно приятным чувством. Очевидно, недавно прошел дождь – все вокруг было влажным. Якко сжал в кулаке ком земли вперемешку с желтыми листьями и мхом. Он поднес его к лицу и вдохнул аромат лесной почвы. Он смеялся и рыдал, обнимая груду пожухлых листьев, кусок замшелого бревна и свой драгоценный хлыст.

— Наконец-то, — раздался громкий гулкий голос. Якко вздрогнул и резко вскочил. – Я потерял тебя! Я искал и не мог найти тебя, капризное дитя.

Якко озирался по сторонам, но никого поблизости не было. Поднялся ветер. Верхушки деревьев затрепетали, порывы усилились, и стволы уже начали прогибаться под мощным потоком воздуха. Морион снова бросился на землю. Его одежды трепались на ветру словно оборванные паруса.

— Я здесь, взгляни, — раздался голос прямо над ним.

Якко задрал голову и в ужасе закричал. Весь небосвод заполонило собою странное чудовище. Это была птица колоссальных размеров – гигантская голова альбатроса, мощное человечье тело, покрытое перьями, пестрое будто соколиное, руки и ноги оканчивались длинными пальцами с острейшими сверкающими когтями. За спиной простирались восемь огромных крыльев, покрывавших собою весь лес. Первые крылья были журавлиными, за ними следовали темные орлиные, третья пара принадлежала лебедю, и последними шли два гигантских вороньих крыла.

— Не бойся меня, — голос чудовища раздавался словно раскаты грома. – Полагаю, все же лучше предстать перед тобою в более привычном для человека облике. Не желаю пугать тебя, дитя.

Взвился ужасный ураган. Листва вздымалась с земли, деревья вытягивали ветви вдоль стволов, словно их облизывали огромным языком. Птица начала вращаться, будто на гигантском вертеле, и таять в размерах. После чего плавно опустилась в чащу.

Якко держался пятернёй за грудь. Сердце его бешено колотилось, дыхание сбилось. Он боялся посмотреть в ту сторону, куда спустилась страшная тварь. Но все же медленно развернулся и поискал глазами между деревьев.

— Я здесь, — услышал он голос с противоположной стороны.

На пригорке стоял молодой человек дивной красоты, и к своему удивлению и ужасу Морион узнал свое собственное лицо. Он был разряжен в роскошные длинные одежды из белой и серебристой ткани, и они плавно развевались на ветру, тихими теплыми струями поднимавшемся с земли. Темные волосы его были необычайно длинны, спускались ниже пят и так же струились в потоках воздуха гладкими прядями, будто водоросли на дне морском. За спиной его трепетали восемь огромных крыльев. Он расправлял и складывал их, словно разминая.

Восьмикрылый нежно улыбнулся.

— Якко, иди же ко мне. Подойди ближе, — он протянул ему тонкую белоснежную длань.

— Кто ты такой? – прохрипел Якко, попятившись.

— Ты не узнаешь своего создателя?

— Создателя?

— Я сотворил тебя. Твоя звездная суть обрела плоть которую я ей дал. По своему подобию я создал тебя. Ты мое лучшее творение. Ты моя идеальная копия.

Якко тяжело дышал.

— Я сам выбрал тебе богатую влиятельную семью, наиболее подходящую фамилию, мой черный хрусталь. И ты всю жизнь молился мне. Ты приносил щедрые подношения в мои храмы. Ты любил мой ветер, ты был так счастлив, когда я ласкал твое лицо своим дыханием. Дыханием свободы.

— Спирант… — пробормотал Якко. Он бросился ниц, пригнув руками затылок к земле. Бог ветра довольно улыбнулся.

— Дитя мое, ты попал в беду, запутался. Я здесь, чтобы спасти тебя.

Он двинулся с места и спустился с пригорка. Трава пригибалась к земле, листья и ветки сносило с его пути. Он шел босиком, весь колыхаясь, окутываемый струями воздуха, теплыми, ароматными, несущими дивные сладкие цветочные запахи. Спирант изящно взмахнул рукой, и мощный поток воздуха поднял Мориона, привлекая навстречу богу ветра. Он осмотрел его, хмурясь и потирая подбородок.

— Якко, за своей усладой ты даже забрался под землю, словно медведка. Ты изуродовал себя, загубил свою жизнь, и все ради услады. Узнаю свое дитя.

Спирант вновь ласково улыбнулся и погладил Мориона по грязной щеке.

— Чего ты хочешь? – проговорил тот, в страхе глядя на свое собственное лицо, белоснежное, с легким румянцем, розовыми чувственными губами и влажными глазами жемчужного цвета.

— Вопрос в том, чего хочешь ты.

— Я хочу свободы, хочу счастья, любви…

— Ты истосковался по прежней жизни, — понимающе кивнул Спирант. – Ты бросил этого безумного доктора, вырвался наружу, вдохнул воздух, вновь вобрал в себя мое дыхание. И это правильно. У доктора теперь есть этот Багги, они не пропадут. Он теперь не один, пусть движется в свой мрак и дальше. Пусть ненавидит себя, пусть и дальше мается ерундой. Ты достоин большего. Ведь он не принимает тебя, попросту не способен даже признаться в своей любви. Существует ли она? Он не в силах вымолвить этих слов.

Якко в отчаянии смотрел на него. Возможно, у него есть причины, почему он не может этого сказать? – подумал он. – Может, эти слова слишком много значат для него?.. Мне же так просто их произнести. Я уже и не замечаю когда говорю ему это… А может, он никогда и не любил меня? И только и ждал, когда я покину его? Нет… он много раз мне прямо говорил о том, что он боится, что наскучит мне, что я разочаруюсь и уйду. И вот Айло забрал сумки и двинулся в путь, не обернувшись. Он отпускает меня. Он считает меня слабаком. Эгоистом, который лишь доит всех и никак не может ничем насытиться. И что настал тот миг, когда я им пресыщен и должен бежать прочь в поисках нового источника блаженства.

— Нет… он принимал меня.

— Он принимал тебя как временную вспышку, как мелькнувший луч солнца, зная, что идти во мрак ему предстоит одному. Зная, что ты покинешь его. И он был прав. В душе он отталкивал тебя, понимая, что ты выберешь не его, что твоя свобода и божественная суть ценнее.

— Он любил меня.

— Подумаешь. Кто тебя только ни любил. И без его любви тебе будет хорошо. Как и прежде.

— Будет ли?

— Разумеется! – воскликнул Спирант, расправив все свои крылья. – Чего желаешь ты? Свое золото! И я дам его тебе. Я сделаю для тебя всё, дитя мое. Вот же твое золото, перед тобой! – он взмахнул руками и вновь поднялся сильный ветер. Мелькнули тени — сверху на землю грохнулось что-то невероятно тяжелое, послышался звон и треск. Рядом с Якко валились с неба его сундуки. Золотые монеты рассыпались меж золотых листьев, его шелковые рубахи тихо падали сверху, сверкающие мантии плавно опускались на землю. – Мало золота у тебя. Надо бы больше. Ты этого достоин! – вскричал бог. Он указал на пожелтевшую березу и ее тут же окутал вихрь. Ветви взметнулись вверх, дерево задрожало, замерло и с него стали осыпаться листья. Падая, они превращались в золотые монеты. Вскоре золотом осыпало всю поляну и ближайшие заросли. Невиданное богатство! Якко широко раскрыл глаза. Он был поражен могуществом своего покровителя.

— Что же дальше? — произнес Спирант. – Ты хотел лучшей пищи? И она у тебя есть, — тут же лес наполнился вкусно пахнущими яствами – зверь и птица валились замертво, поджариваясь в потоках жгучего воздуха самым изысканным способом. Их было так много, что куда бы Якко ни глянул, везде лежали его самые любимые свежие блюда, от которых исходил дивный аромат. У него сразу же свело живот от голода. Но тут же щеки его вспыхнули от стыда – Айло сейчас голоден куда сильнее. Он такой худой… Вот бы угостить его хоть кусочком от всего, что надарил Спирант… Тот тем временем продолжал. – Ты хотел кровать? Вот же она.

С неба прямо в кучу золота грохнулась массивная кровать, устланная дорогой струящейся тканью. Ошеломленно озираясь и ступая по колено в этом неслыханном изобилии, Якко побрел к кровати.

Спирант воздел руки.

— Ты хотел коня? Вот же он, — раздался жуткий хлюпающий звук. Дивный гнедой жеребец, принесенный вихрем, напоролся на лесную корягу – его нанизало как на вертел и он бешено бил копытами в предсмертной агонии. – Хм, неудачно. Попробуем еще разок.

Спирант шевельнул пальцами и с неба бережно спустился в объятиях теплого воздуха Блистающий Вечер, любимый конь Якко. Тот же в страхе взирал на пронзенного скакуна, изнывающего от ужасающей боли и заливающего фонтаном крови рассыпанные повсюду богатства.

Спирант подошел к раненному коню и погладил его по голове. Она сразу же безжизненно повисла. Бог ветра опустил палец в ручей крови и облизнул его.

— Вино, — с улыбкой пояснил он Якко. – Твое любимое – Черная Кровь.

Любимое вино Айло – поправил его мысленно Морион. Он тихо присел на краешек своей золотой кровати, словно та была чужим незнакомым ложем.

Спирант подлетел к нему, положил руку на его грудь и плавно опустил на постель.

— Ты хотел ароматно пахнуть, — сверху на Якко посыпался нескончаемый густой водопад розовых лепестков. Он уже начал задыхаться и разгребать кучу над собой, стремясь выбраться, как внезапно Спирант сам разрыл эту гору роз и скользнул сквозь благоухающее облако в объятия Якко, высоко воздев свои крылья. Волосы его медленно развевались словно флаг, поддерживаемые теплым потоком ароматного ветра.

— Ну и наконец, то, чего ты желаешь больше всего, — проговорил бог, приблизившись лицом к его лицу. Он прошептал ему на ухо: — О да, я подсмотрел твой сон, где ты так сильно желал сам себя, что даже не сдержался.

Он гладил его по лицу и продолжал:

— Сейчас я возлягу с тобой. И ты возьмешь сам себя. И это удовлетворение будет столь великолепным, столь полным и столь глубоким, что наконец-то сможет утолить тебя. Желал ты десятерых мужчин за раз, но даже десять тысяч не сравнятся со мной. То есть с тобой самим.

Он сомкнул свои губы на губах Якко. По венам Мориона пронесся огонь, кровь его вскипела от истомы, ноги ослабли, закружилась голова, и весь он словно погрузился в теплое молоко.

— И это лишь невинный поцелуй, дитя мое. Дальше твое наслаждение будет таким неслыханным, что сердце будет рваться из груди вместе с твоим надрывным стоном, а сам ты гореть в пламени экстаза.

Вокруг раздавался звон – монеты падали на землю нескончаемым потоком вперемешку с розовыми лепестками.

— У меня есть подарок для тебя, — вдруг проговорил Спирант. Он подул в лицо Якко и тот ясно почувствовал тонкий аромат соленого ветра, доносящего пыльцу цветущих фруктовых деревьев, дух иссушенных водорослей и городской жары. – О да, так пахнет твоя родина, город Гризл. Я вижу, как ты счастлив, дитя мое. Ты плачешь.

— Я плачу не от счастья, — с трудом проговорил Якко. Он оттолкнул Спиранта и сел на постели, уронив голову на руки.

— Но что случилось? Я исполняю все твои желания, я благоволю тебе, я отдаюсь тебе, — прошептал бог ему на ухо, приобняв его крыльями. – Весь мир лежит перед тобой. Возьми же его.

Новый порыв ветра ударил Якко в спину. И когда он поднял лицо, то увидел, что кругом к его кровати на коленях подползали люди – десятки молодых мужчин всех рас что есть на свете, разряженных в золотые ошейники, умасленных, дивно красивых. Все они улыбались ему, тянули к нему ладони и золотые цепи, умоляли о благосклонности.

Якко поджал ноги. Спирант же вновь уложил его и, улыбаясь, принялся ласкать его крыльями.

— Они ждут тебя. Ждут, когда ты возьмешь их всех. Богатый, сытый, благоухающий, могущественный Якко Морион. Подобный богу, благословленный самим Спирантом, овеянный дивными ароматами, источающий сладчайшие феромоны.

— Хватит!! – взревел вдруг Якко, бешено отпинывая от себя бога ветра и отползая прочь. – Сколько можно? Я устал, оставь меня!

Спирант пораженно уставился на него. Глаза его гневно блеснули.

— Ты… оттолкнул меня? Бога? Своего создателя, господина? Оттолкнул… самого себя? Но… почему?!

Якко вскочил и стал в бешенстве лупить какой-то рубахой по окружающим его мужчинам, разбрасывать и распинывать сокровища, пищу. Он в остервенении громил кровать, раздирал простыни. Он подобрал свой хлыст и стал бить им во все стороны, стремясь уничтожить все, что его окружало. Он топтал роскошные деликатесы, крича:

— На что они мне, если я не могу накормить ими Айло! Не стану я вкушать их один – встанут они мне поперек горла! Всё, всё мне поперек горла!

Спирант взлетел. Он парил над Якко, наблюдая за его действиями.

— Оставь меня! – кричал тот. – Оставь же меня! Пропади!

Он упал на колени, схватил себя за волосы и горестно зарычал. Спирант взмахивал крыльями, поднимая ветер, и все кругом колыхалось. Бесконечное дуновение резко меняло запахи – дым, кровь, духи, пот, мята, металл, жареная еда, спирт, гниение, хвоя. Все это хороводом овевало Якко, рыдавшего посреди окровавленного золота, разодранных тканей и растоптанной еды вперемешку с розовыми лепестками.

— Дитя, чего ты хочешь? – спросил Спирант, опускаясь перед ним на землю. – Что дать могу тебе? Скажи – лишь только назови!

Якко вдруг охватил столь жгучий стыд, что лицо его вспыхнуло как факел. И жар этот обжигал сильнее чем поцелуй бога ветра. Якко в отчаянии посмотрел на Спиранта. Что сейчас думает обо мне Айло? Думает – «Я так и знал. Якко слабак и предатель. Вот и вся любовь, вот и вся дружба. Для него я дороже хрустящей еды, но не дороже золота, кровати и обожания подхалимов». Наверное он усмехнулся, вытер слезы и зашагал дальше. Один, без меня в этот дикий мрак.

От страха Якко похолодел. А что если его там обидят, унизят? Убьют?.. А я больше не смогу защитить его. Не смогу разодрать их в клочья своим хлыстом. Если он не достигнет того что искал? Он умрет от тоски и ненависти к себе. Ведь он так хотел… Он так стремился. Он искал…

Якко вскочил. Спирант гневно смотрел на него, угрожающе воздев крылья и стиснув кулаки.

— Стой, глупое, непослушное дитя! Что ты задумал?

— Знаешь, бог ветра, один человек сказал мне недавно – «Неутоленная жажда брать еще и еще погубит тебя… Это никогда не удовлетворит тебя до конца, приятель». То, что ты предлагаешь – позорная, унизительная участь паразита, сосущего все, до чего может дотянуться, который никогда не может наесться. Приносит ли счастье вся эта «божественная суть», иначе говоря — полнейшая разнузданность? Или лишь распаляет для еще больших извращений, ведь уже испитое до дна и иссушенное больше не доставляет мне удовольствия. Простые радости становятся больше не радостны, и вместо одного любимого может со временем и впрямь потребоваться десять тысяч. А там недалеко и до постыдной, жалкой смерти в полном одиночестве.

— Якко, ты достоин многого. Ты прекрасен.

— Я отвратителен! – взвыл Морион, остервенело ударяя себя в грудь. – И если ты это действительно я, если я твое подобие, если я и впрямь так выгляжу и веду себя, то сейчас я сгорю от стыда. И если тебе как богу позволительно окунаться в омут и испивать до дна саму суть жизни, то меня это разрушает. Я человек, я не бог! И я больше не кровопийца, не пиявка, я больше не болван! И даже если лицо мое смазливо, как сказал как-то Багги… то надолго ли? Что с этого толку? Разве меня можно любить лишь за это? Только этим я хорош и прекрасен? И что мне делать через двадцать лет, когда я стану безобразен? В Бездну смазливость, она для недоносков. Я хочу настоящего, искреннего, постоянного! То, что давал мне Айло! Твои же подачки тошнотворны, вся эта услада встаёт мне поперёк горла! В ней нет никакого смысла!

Спирант мрачно смотрел на него, колыхаясь в своих ветрах.

— Что ж, я вижу корень проблемы, — он взмахнул рукой и один из рабов в золотом ошейнике мгновенно перевоплотился в Айло. Он улыбался и тянулся к Якко, позвякивая своими золотыми цепями, совсем живой, совсем настоящий. Морион пораженно уставился на него. – Вот, бери его, дитя. Отправляйся домой вместе с ним. Теперь ты счастлив?

— Нет! – гаркнул Морион, разбивая призрачный образ своим хлыстом. – Это не он. И тебе не повторить его никогда! Айло ни за что не отправился бы со мной в мой позорный путь домой, скованный цепями, поджав хвост и волочась за золотой постелью. Он никогда не стал бы заниматься такой постыдной ерундой, он достойный человек.

— Если он так отвергает тебя, если ему плевать на твой путь, почему же ты так рвешься за ним?

— И правильно делает! Если уж я сам себе так отвратителен, представляю какого он обо мне мнения. И нет у меня никакого пути. Я потерялся в этом бестолковом мире. Я иду на месте. Куда бы ни пошел – топчусь и делаю одно и то же. Лучше я пойду за ним, и пусть хоть немного, но поживу небесполезным болваном. И пусть хоть немного, но испытаю настоящее человеческое тепло родного сердца. Мне не нужен твой жар! К чему мне гореть, я не желаю поджариваться как окорок, сколько можно кривляться, как это глупо! Мне так хочется быть собой.

— А кем ты был? Неужто не собой?

— Нет, я пытался стать тобой.

— И кто же ты настоящий?

— Я искатель. Пусть так. Я ищу истину. И мне некогда тут с тобой рассусоливать. Будешь уходить – убери за собой весь этот кошмар. Золото мое можешь швырнуть в море, подари его Абисмодорму – как я понимаю, ты к нему неравнодушен….

— Уходить? – Спирант взвился ввысь. – Да кем ты себя возомнил? Без тебя я никуда не уйду.

Поднялся чудовищный вихрь. В нем завертелось всё, что было вокруг – ткани, золото, пища, сам бог ветра парил в его центре. Одежды его сорвал ветер, тело покрылось перьями, руки и ноги засверкали когтями. Голова вытянулась длинным клювом альбатроса. Якко бросился к отверстию в земле, порыв же неумолимо сносил его прочь. Он полз по земле, впиваясь пальцами во влажную почву.

— От себя не убежишь, Якко, — услышал он громоподобный глас с небес.

Якко уцепился за край железной трубы и с огромным трудом забросил туда ногу. Может, и не убежишь, подумал он, но под землей укрыться можно. Он скользнул вниз, оставив веревку наверху – она свистала по ветру словно хлыст, привязанная к дереву.

Вывалившись на пол, Якко сразу вскочил и бросился догонять Айло с Багги. Он мчался в темноте, тяжело дыша. Мысли проносились в его голове со скоростью ветра.

Багги говорил – если любишь, надо не только брать, но и отдавать. Неужели я ничего не даю? Я многое даю. Любовь свою, например. Люблю я его. Или что, даже этим я делаю ему одолжение? Но что же тогда?

Я так хочу дать что-либо… Но что я могу дать? Как-то и нечего. «Кроме своей вкусной персоны», как выразился Багги. Якко внезапно испугался. Ну не могу же я быть столь бесполезен. Я… я несу его вещи. Я согреваю его во сне. Я… я… короче говоря, я осёл. Он помрачнел. Понятно, почему Айло никогда не говорит, что любит меня, не обнимает первым, вечно отворачивается, стал постоянно замыкаться в себе. Кому захочется раскрывать душу перед ослом? Он и не верит мне, не принимает всерьез.

Любовь не может быть жива лишь усладой, призрачными признаниями да стремлением к счастливому концу. Ведь это такое же потребление – брать, брать и брать, отшучиваясь какими-то любовными стишками. Так не пойдет. Это фальшивка. Я же хочу настоящего. Любви нужны искренность, верность и беззаветность. Искренность, верность и беззаветность! Не важно, что будет в конце, важен лишь путь, который мы пройдём вместе. Вот что. Я должен давать больше чем брать. Поступать так же, как и он. Только так мы сохраним баланс. В этом вся истина.

 

Якко запыхался. Он уже догонял своих попутчиков. Те остановились и молча смотрели, как он несётся к ним, сжимая хлыст в правой руке. Подбежав к Айло, Якко сразу схватил его за плечо. Тот удивленно дёрнулся и чуть не упал, потеряв равновесие под тяжестью сумок.

— Айло, помнишь, я говорил тебе, что ты для меня дороже моей косы, дороже еды в сверкающих свертках? – прокричал ему в лицо Якко.

— Помню, — бесстрастно ответил тот.

— Так вот, я сморозил глупость. Ты для меня дороже всего на свете, слышишь? Ты и твой путь, то, к чему ты стремишься. Всё это отныне моя жизнь. Своей жизни у меня толком и не было, поэтому я начинаю её заново прямо здесь. Я мало что значу для тебя, потому что я всегда только брал, ничего не отдавая взамен. Но я и не умел. Не знал как это – отдавать. Я никогда никому ничего не отдавал, понимаешь? Я прожигал жизнь, помахивая крыльями. Я выпивал людей так же, как и свои винные бочонки. Я просто не был способен ничего дать, ибо ничего и не имел. Сколько бы золота я ни скопил, я все равно нищий, ведь я не обрел за всю жизнь ничего, что было бы по-настоящему ценно. Но теперь я это изменю. Обещаю тебе. И теперь я буду отдавать. Я даю тебе свою искренность и беззаветность, я никогда тебя не покину. Я даю тебе свою благодарность. Ты изменил меня, ты сделал меня лучше. Я даю тебе своё время и внимание… я многое бы отдал за постель с тобой, но за твое сердце я готов отдать всё, что у меня есть. Прости меня, Айло, я перед тобой виноват, — он опустился на колени, — всё, что с тобой случилось плохого, произошло лишь по моей вине. Я был самым настоящим болваном, высокомерной развратной мразью. И я не достоин тебя, я понимаю это. Но все же надеюсь, что ты сможешь простить меня и принять меня. Лишь скажи мне, прошу, скажи мне, что ты мне веришь, что ты принимаешь меня и не ждешь от меня предательства. Что прощаешь меня…

Айло смотрел на него, казалось, без удивления.

— Якко, ты ли это? – медленно проговорил он, наконец.

— Не смейся надо мной. Я сейчас серьезен как никогда в своей жизни.

— Мне вовсе не смешно, — Айло сделал долгую паузу. – Якко, я прощаю тебя, давно простил.

Он вновь замолчал и принялся гладить Якко по голове.

— Ты, наверное, возненавидел меня… — пробормотал Морион, уткнувшись лицом в его живот, — когда я ушел, когда покинул тебя. Ты разочаровался во мне.

Айло вздохнул.

— Я оглядывался до тех пор, пока ты не появился вновь, до последнего надеясь, что ты вернешься. И видишь, не напрасно, — он усмехнулся и поднял лицо Якко за подбородок. – И я верю тебе. И принимаю тебя. Ведь я люблю тебя.

Якко облегченно выдохнул и вдруг зарыдал.

— Я чувствую сейчас тепло в своей груди. Оно разливается по телу, в ушах еще звучат твои слова, — продолжал Айло. — Я очень ждал их. Я мечтал о том, что однажды ты произнесешь их, и вот оно сбылось. Да, мои мечты начали сбываться, кто знает, может, и остальные на подходе.

Он улыбнулся, сбросил с плеча сумки, поднял Якко с пола и крепко обнял его.

— Но скажи и ты мне, только честно. Мечтал бы ты сейчас вернуться обратно? После всего сказанного.

— Да, — уверенно ответил Морион, утерев нос. – Я хотел бы пройти с тобой весь путь и вернуться обратно. Потому что и ты, потребляя знания, должен отдавать их миру. Иначе всё это бесполезно. Я хочу, чтобы мы вышли отсюда, не потому что не желаю идти с тобой до конца. Мне больно думать, что твои знания никому не пригодятся, ты не сможешь выплеснуть накопленное, дать миру больше чем взял. Ты как-то процитировал свой трактат – «Врач без практического опыта – что птица без крыльев». Вот я и хочу, чтобы ты обрел эти крылья. Ты их достоин, не я.

Айло улыбнулся сквозь слезы.

— Якко… мы ещё полетаем. Вместе!

Багги, наблюдавший всю эту сцену, оправил сумки и пошел вперед, оставляя их наедине.

— Молодец, — пробормотал он, с прищуром глянув на Якко.

 

Предыдущая глава

Следующая глава